ы, в военной форме, при
полном  снаряжении  --  и готовы помочь им выгнать нас из наших
домов!
     -- Пауэлл!
     -- Не Пауэлл, сэр. Мое имя Оцеола!
     -- Для меня вы всегда останетесь Эдуардом Пауэллом, другом
детства, человеком, который спас мне жизнь. Я помню вас  только
под этим именем...
     Наступила  короткая  пауза. Мои слова, по-видимому, как-то
примирили  его  со  мной.  Может  быть,  они  вызвали   в   нем
воспоминания о давно ушедших временах. Оцеола сказал:
     -- Зачем  вы  здесь?  Вы пришли сюда как друг или, подобно
всем  остальным,  для  того,   чтобы   терзать   меня   пустыми
разговорами?   Здесь  перебывало  много  народу  --  лицемерных
болтунов,  которые  старались  склонить   меня   к   бесчестным
поступкам. Неужели и вас прислали с подобным поручением?
     Из  этих слов я заключил, что Скотт уже побывал у пленника
-- по-видимому, с каким-то поручением.
     -- Нет, я пришел по собственной воле, пришел как друг,  --
сказал я.
     -- Я  верю вам, Джордж Рэндольф! Еще в ранней юности у вас
было  честное  сердце.  А  прямые  побеги  редко  вырастают   в
искривленное  дерево.  Я  не  думаю,  чтобы вы изменились, хотя
враги уверяли меня в этом. Нет! Дайте руку, Рэндольф! Простите,
что я усомнился в вас.
     Впотьмах я схватил пленника за руку и понял, что  обе  его
руки  скованы,  и  все  же  рукопожатие  наше  было  крепким  и
искренним.
     Я не стал расспрашивать Оцеолу о врагах, очернивших  меня.
Главное,  чтобы пленник поверил в мои дружеские чувства, -- это
было так важно, чтобы план его освобождения увенчался  успехом.
Я  рассказал  ему  только  часть  того,  что произошло у озера,
остальное я не рискнул бы доверить даже родному брату.
     Я  ожидал  яростного  взрыва   гнева,   но   был   приятно
разочарован:  молодой индеец привык к неожиданным ударам судьбы
и научился сдерживать свои  порывы.  Я  почувствовал,  что  мой
рассказ  произвел  на него глубокое впечатление. В темноте я не
мог видеть его лица, он  только  заскрежетал  зубами  и  что-то
прошипел, стараясь подавить гнев.
     -- О  глупец!  --  наконец  воскликнул он. -- Каким слепым
дураком  я  был!  Ведь  с  самого  начала  я  подозревал  этого
сладкоречивого  мерзавца.  Спасибо,  благородный  Рэндольф! Я в
неоплатном долгу перед вами за вашу преданную дружбу. Теперь вы
можете требовать от Оцеолы все на свете!
     -- Ни слова больше, Пауэлл! Вам незачем думать об этом  --
наоборот, я ваш должник, но сейчас нам нельзя терять ни минуты.
Я  пришел  сюда,  чтобы  дать  вам  совет.  Это план, с помощью
которого вам удастся освободиться. Но нам надо  спешить,  иначе
меня могут застать здесь.
     -- В чем же заключается ваш план?
     -- Вы должны подписать Оклавахский договор!

     Глава XLVIII. ВОЕННЫЙ КЛИЧ

     Однако   только   восклицание  "вуф",  в  котором  звучало
удивление  и  презрение,  было  ответом  на  мои  слова.  Далее
наступило глубокое молчание.
     Я повторил свое предложение:
     -- Вы должны подписать этот договор!
     -- Никогда!  --  ответил  он  самым  решительным тоном. --
Никогда! Пусть лучше я заживо сгнию  в  этих  стенах!  Лучше  я
брошусь  грудью  на  штыки моих тюремщиков и погибну, чем стану
изменником своему народу! Никогда!
     -- Терпение,  Пауэлл,  терпение!  Вы   не   поняли   меня.
По-моему, вы, вместе с другими вождями, не уяснили себе точного
смысла  этого  договора. Вспомните, что он связывает вас только
условным обещанием: уступить ваши земли белым и переселиться на
Запад лишь в том случае, если большинство народа согласится  на
это.   Сегодня   стало  известно,  что  большинство  народа  не
согласно. Ваше согласие не изменит этого решения большинства!
     -- Это верно, -- согласился  пленник,  начиная  улавливать
мою мысль.
     -- В таком случае, вы можете подписаться и не считать себя
связанным этим, раз главные условия не выполнены. Почему бы вам
не пойти  на  эту  хитрость?  Никто  не  назовет ваших действий
бесчестными. Мне думается,  что  любой  человек  оправдает  ваш
поступок, а вы вернете себе свободу.
     Может  быть,  мои  доводы  плохо согласовались с правилами
поведения  честного  человека,  но  в  тот  момент   они   были
продиктованы  искренним волнением, а взоры дружбы и любви порой
не замечают погрешностей против морали.
     Оцеола  молчал.  Я  понял,  что  он  задумался  над  моими
словами.
     -- Ну,  вот  что,  Рэндольф,  -- наконец сказал он. -- Вы,
должно быть, жили в  Филадельфии,  знаменитом  городе  юристов.
Ничего подобного никогда не приходило мне в голову. Вы правы --
эта  подпись, конечно, не свяжет меня. Но не думаю, чтобы агент
остался доволен, если я подпишу договор. Он ненавидит меня -- я
знаю это и знаю причины его ненависти. Я тоже  ненавижу  его  и
тоже  по  многим  причинам.  Уже  не в первый раз он оскорбляет
меня! Удовлетворится ли он моей подписью?
     -- Полагаю, что да. Если  можете,  сделайте  вид,  что  вы
смирились. Подпишите, и вас немедленно освободят.
     Я  не сомневался в этом. Из всего того, что я слышал после
ареста  Оцеолы,  я  пришел  к  заключению,  что   Томпсон   уже
раскаивался  в  своем  поступке. Все считали, что он действовал
слишком опрометчиво и что эта опрометчивость могла  привести  к
пагубным последствиям. Эти толки дошли до агента, и, услышав от
узника  о  посещении  адъютанта, я решил, что Скотт приходил по
его поручению. Было ясно, что агенту самому хотелось как  можно
скорее   развязаться  со  своим  пленником  и  он  был  бы  рад
освободить его даже на самых приемлемых для Оцеолы условиях.
     -- Мой друг! Я последую вашему совету и  подпишу  договор.
Можете сообщить агенту о моем намерении.
     -- Я скажу ему об этом, как только увижу его. А теперь уже
поздно, прощайте!
     -- Ах,   Рэндольф!   Как  тяжело  расставаться  с  другом,
единственным другом, оставшимся у меня  среди  белых!  Как  мне
хотелось  бы  поговорить с вами о давно минувших днях! Но здесь
не место и не время для этого.
     Молодой вождь оставил свой сдержанный  тон,  и  его  голос
зазвучал мягко, как в былые времена.
     -- Да,  единственный  друг  среди белых, которого я ценю и
уважаю, -- задумчиво повторил он, -- единственный, кроме...
     Он вдруг замолк, словно опомнившись,  что  чуть  не  выдал
тайны,  которую  не считал благоразумным открывать. С некоторым
беспокойством я ожидал признания, но  так  и  не  услышал  его.
Оцеола снова заговорил, но уже совершенно иным тоном.
     -- Много  зла  причинили нам белые! -- сказал он с гневом.
-- Столько несправедливостей, что даже трудно их перечислить...
но, клянусь Великим Духом, я отомщу! До  сих  пор  я  не  давал
такой  клятвы, но события последних дней превратили мою кровь в
пламя. Еще до  вашего  прихода  я  поклялся  убить  двух  своих
злейших  врагов. Вы не заставили меня изменить мое намерение --
напротив, укрепили меня в  нем,  и  я  прибавил  к  числу  моих
недругов  третьего  врага.  Теперь  я  еще  раз клянусь Великим
Духом, что не буду знать покоя, пока листья в лесу не обагрятся
кровью  этих  трех  белых  негодяев   и   одного   краснокожего
предателя!  Недолго  тебе торжествовать, изменник Оматла! Скоро
тебя настигнет месть патриота, скоро тебя поразит меч Оцеолы!
     Я молчал, ожидая, пока уляжется его гнев. Через  несколько
секунд  молодой  вождь  успокоился  и снова заговорил дружеским
тоном:
     -- Еще одно слово, прежде чем мы расстанемся.  Кто  знает,
когда еще нам придется встретиться! Разные обстоятельства могут
помешать  нам.  А  если  и  встретимся,  то, как враги, на поле
битвы. Я не скрываю от вас, что вовсе не собираюсь помышлять  о
мире.  Нет, никогда! У меня есть к вам просьба, Рэндольф. Дайте
мне слово, что вы исполните ее, не требуя  объяснений.  Примите
от  меня этот дар и, если вы цените мою дружбу, не таясь всегда
носите его на груди. Вот и все!
     Говоря  это,  он  снял  с  шеи  цепочку   с   изображением
восходящего  солнца,  о котором я уже упоминал. Он надел его на
меня, и заветный символ заблистал на моей груди. Я  принял  его
дар,  не  отказываясь,  обещал  выполнить его просьбу, а взамен
подарил ему свои часы. Затем, сердечно пожав друг  другу  руки,
мы расстались.

     x x x

     Как я и предполагал, добиться освобождения вождя семинолов
не представляло  особого труда. Хотя агент и ненавидел молодого
вождя  по  причинам,  мне  неизвестным,  но  он  не   осмелился
перенести  свои  личные отношения на официальные дела. Он уже и
так поставил  себя  в  затруднительное  положение.  И  когда  я
сообщил  ему  о решении пленника, я убедился, что Томпсон очень
рад  так  легко  от  него  отделаться.  Не  теряя  времени,  он
отправился на свидание с пленником.
     Оцеола держал себя весьма тактично. Если вчера он дал волю
своему   гневу,  то  сегодня  был  уступчив  и  сдержан.  Ночь,
проведенная в заключении, как будто укротила этот  гордый  дух.
Голодный  и  закованный  в  цепи, он теперь готов принять любое
условие, которое возвратит ему свободу.  Так  представлял  себе
положение агент.
     Принесли  договор.  Оцеола  подписал  его,  не проронив ни
слова. С него сняли цепи,  дверь  тюрьмы  распахнулась,  и  ему
позволено     было    беспрепятственно    удалиться.    Томпсон
торжествовал, но это был лишь самообман. Если бы он, как  и  я,
заметил  ироническую  усмешку  на  губах Оцеолы, вряд ли он так
безоговорочно уверовал бы в свой триумф.  Но  Томпсону  недолго
пришлось пребывать в приятном заблуждении.
     На  глазах у всех молодой вождь гордой поступью направился
к лесу. Но, дойдя до опушки, он обернулся к форту, вынул  из-за
пояса  сверкающий  клинок,  взмахнул им над головой и вызывающе
крикнул: "Ио-хо-эхи!"  Этот  военный  клич  трижды  донесся  до
нашего  слуха,  а  за  тем  Оцеола  повернулся  и одним прыжком
скрылся в лесной чаще.
     Было  совершенно  ясно,   что   это   значит.   Даже   сам
торжествующий  агент сообразил, что этот клич означает призыв к
войне не на жизнь, а на смерть. Немедленно в погоню  по  следам
пленника   были   отправлены  вооруженные  солдаты.  Но  погоня
оказалась бесплодной, и после  целого  часа  напрасных  поисков
усталые солдаты вернулись назад в форт.

     x x x

     Мы  с  Галлахером все утро провели дома, ожидая приказа об
аресте.  Но,  к  нашему   великому   удивлению,   такового   не
последовало.
     Позднее  выяснилось,  что  Ринггольд  не  вернулся в форт.
После  ранения  он  был  отправлен  к  знакомому,   жившему   в
нескольких  милях  от  форта.  Это отчасти сгладило скандальное
происшествие. Второй противник, адъютант  Скотт,  вернувшись  с
рукой  на  перевязи,  заявил,  что  его  сбросила  лошадь  и он
ударился о  дерево.  Вполне  понятно,  что  раненый  щеголь  не
рассказывал об истинных причинах своего ранения. А я мог только
одобрить  его молчание и, со своей стороны, не сказал никому ни
слова о случившемся -- никому,  кроме  своего  друга.  Вся  эта
история  стала  известна  только гораздо позже. Впоследствии мы
часто встречались с адъютантом Скоттом  по  делам  службы,  но,
само  собой  разумеется,  наши  беседы носили чисто официальный
характер и мы оба вели себя крайне сдержанно.
     Вскоре, однако, обстоятельства разлучили нас. И я был  рад
больше не встречаться с человеком, которого глубоко презирал.

     Глава ХLIХ. ВОЙНА

     В  течение  нескольких  недель,  протекших  после совета в
форте Кинг, в стране, по-видимому, царило  полное  спокойствие.
Переговоры  закончились,  и начало военных действий было уже не
за горами. Белые беседовали между собой главным образом о  том,
как  поступят  индейцы.  Будут  ли  они сражаться или пойдут на
уступки? Большинство считали, что они покорятся.
     Семинолам  был  дан  некоторый  срок,  для   того,   чтобы
подготовиться  к  переселению.  Ко  всем  племенам были посланы
гонцы, чтобы объявить день, когда индейцы должны пригнать  весь
скот  и  лошадей  в  форт. Был назначен аукцион под наблюдением
агента. Вырученную сумму предполагали раздать владельцам скота,
когда они прибудут на новое местожительство на Западе.  Так  же
собирались поступить и с их плантациями и усадьбами.
     Наступил   день   аукциона,   но,   к  великому  огорчению
правительственного агента, стада не прибыли.  Аукцион  пришлось
отложить.
     Индейцы  не  пригнали  скот  --  значит, дальше можно было
ожидать и худшего. Вскоре их намерения обнаружились  еще  более
явно.
     Спокойствие, царившее в последние недели, оказалось только
зловещим   затишьем   перед   бурей.  Подобно  глухим  раскатам
отдаленного  грома,  стали  возникать   мелкие   конфликты   --
безусловные предвестники вооруженного столкновения.
     Как  обычно, зачинщиками были белые. Трех индейцев поймали
на охоте за пределами их территорий. Группа  белых  связала  их
веревками и заперла в хлеве, в усадьбе одного из белых. Пленных
продержали  там  три дня и три ночи, пока другие воины племени,
узнав об этом, не  пришли  их  освободить.  Произошла  схватка,
несколько  индейцев  были  ранены,  но белые бежали, и пленники
получили свободу. Когда  их  вывели  из  заточения,  глазам  их
друзей  предстало  страшное  зрелище. Веревки, которыми бедняги
были связаны, врезались в  тело  и  не  давали  им  возможности
двинуть  ни рукой, ни ногой. Они потеряли много крови, и за все
время плена их ничем не кормили. Можно себе представить,  какое
это  произвело  впечатление!  Заметьте,  что  я  привожу только
достоверные факты.
     Еще один случай. Шесть индейцев находились в своем  лагере
около Канафа-Понд, когда партия белых напала на них, отобрала у
них  ружья,  обыскала  мешки и начала хлестать их бичами. В это
время подоспели еще двое индейцев; они увидели, что происходит,
и начали стрелять в белых. Белые стали  отстреливаться,  причем
убили одного индейца и тяжело ранили другого.
     Естественно,  что  среди индейцев вспыхнули волнения и они
начали мстить. Газеты сообщали:
     "11 августа, Дальтон. Почтальон по дороге из форта Кинг  в
форт  Брук  натолкнулся на группу индейцев. Они схватили лошадь
за поводья, стащили всадника с  седла  и  убили.  Изуродованное
тело почтальона через несколько дней было найдено в лесу".
     "Группа   в  14  человек  верховых  ехала  на  разведку  в
направлении Вакахонта, к плантации  капитана  Габриэля  Приста.
Они  подъехали  к  маленькому водоему, находившемуся за милю от
места назначения. Некоторые решили не  переходить  этот  водоем
вброд.  Четверо,  однако,  рискнули  на  переправу. В это время
внезапно из засады выскочили индейцы  и  открыли  огонь.  Двое,
оказавшиеся впереди других, были ранены. Одному из них, мистеру
Фольку,  пуля  попала  в  шею;  его подобрали и увезли домой. У
другого, сына капитана Приста, была сломана рука, а его  лошадь
убита.  Он  пустился  бежать, бросился в болото, и только таким
образом ему удалось скрыться от преследования индейцев".
     "Примерно  в  это  же  время  партия  индейцев   атаковала
несколько  человек,  которые  рубили  деревья в дубовой роще на
островке озера Джордж. Белым удалось спастись в лодках, но двое
из них были ранены".
     "В Нью  Ривер,  в  юго-восточной  части  Флориды,  индейцы
напали  на  дом мистера Кули, убили его жену, детей и домашнего
учителя. Они угнали  тридцать  свиней,  три  лошади,  захватили
двенадцать ящиков с провизией, бочонок с порохом, свыше двухсот
фунтов  свинца, семьсот долларов серебром и двух негров. Самого
мистера Кули не было дома. Вернувшись, он увидел, что жена  его
лежит  мертвая  с  младенцем  на  руках -- ее убили выстрелом в
сердце; двое старших детей также  убиты.  Девочка  еще  держала
книгу  в руках, мальчик лежал рядом с нею. Весь дом был охвачен
пламенем".
     "В Спринг-Гардене, около Сент-Джонса,  обширная  плантация
полковника  Риса  была  разгромлена и все здания сожжены дотла.
Запас  сахарного  тростника,  достаточный   для   того,   чтобы
наполнить   сахаром   девяносто   бочек,   был  уничтожен,  сто
шестьдесят два негра, все мулы и лошади были уведены".
     "Те же индейцы разгромили плантации мистера Депейстера,  с
неграми  которого  они  оказались  в союзе. Раздобыв лодку, они
переплыли реку и сожгли  усадьбу  капитана  Дэммета.  Плантация
майора  Хэриота была разгромлена, и восемьдесят его негров ушли
с индейцами. Затем индейцы двинулись вперед  по  направлению  к
Сан-Августино,  где  огромные плантации генерала Эрнандеса были
обращены в руины. Такая же участь постигла  и  усадьбы  Бюлова,
Дюпона в Буэн-Ретиро, Денхема, Мак-Рея в Томока Крик, плантации
Бейеса,  генерала  Хэрринга,  Барталоне  Солано  и так далее --
почти все плантации к югу от Сан-Августино".
     Таковы  простые  исторические  факты.  Я  привожу  их  как
иллюстрацию событий, предшествовавших войне с семинолами.
     Хотя  действия индейцев и были варварскими, но они явились
лишь актами возмездия,  дикими  вспышками  долгожданной  мести,
ответом  на  несправедливость  и  притеснения,  столь терпеливо
переносившиеся в течение многих лет...
     Пока еще настоящие  военные  действия  не  начинались,  но
группы  индейцев,  опустошавшие  владения  белых,  одновременно
появлялись в разных местах. Для многих, кто чинил  насилия  над
индейцами, настал час расплаты; другим едва удалось ускользнуть
и  спасти  свою  жизнь. Вспышка следовала за вспышкой, пока вся
страна не была объята пламенем.
     Все, кто жил  внутри  страны  и  на  границе  с  индейской
резервацией,    покидали    свои   поля,   бросали   имущество,
сельскохозяйственные  орудия,  мебель,  ценные  вещи  и  искали
убежища  в  фортах  и  окрестных  селениях,  которые теперь для
большей безопасности были специально укреплены.
     Оматла и другие  вожди  с  четырьмя  сотнями  приспешников
покинули свои поселения и бежали в форт Брук искать защиты.
     Теперь  больше  не приходилось гадать, будет ли война. Она
началась, и воинственный клич "Ио-хо-эхи!" день и ночь гремел в
окрестных лесах.

     Глава L. ПОГОНЯ ЗА СТРАННЫМ ВСАДНИКОМ

     Пока что во Флориду прибыло сравнительно мало американских
войск. Но отряды уже двигались  из  Нового  Орлеана,  из  форта
Моултри,  Саванны,  Мобила и других военных лагерей, где обычно
размещались войска Соединенных Штатов. В больших городах штатов
Джорджия  и  Каролина,  а  также  в  самой   Флориде   поспешно
набирались  отряды  добровольцев.  На  каждый поселок была дана
разверстка для  участия  в  военной  кампании.  В  моем  родном
поселке  Суони  было  также  решено  сформировать отряд. С этой
целью туда был командирован мой друг Галлахер, а  я,  в  звании
лейтенанта, был назначен его помощником.
     Я  очень  обрадовался,  получив  этот приказ. Однообразная
жизнь в гарнизоне форта мне надоела. Кроме того, меня прельщала
возможность провести несколько дней дома.
     Галлахер ликовал не меньше меня. Он был завзятый  охотник.
Мой  друг  жил  главным  образом  в  городе  или  в  фортах  на
атлантическом побережье, и ему редко выпадал случай насладиться
охотой на лису или оленя. Я обещал доставить  ему  удовольствие
поохотиться  и  за  зверем  и  за  дичью,  так  как  леса Суони
изобиловали всякой живностью.
     Итак, мы оба, получив полномочия  вербовать  добровольцев,
попрощались  с товарищами по форту и с легким сердцем пустились
в путь, предвкушая приятное развлечение. Нас сопровождал верный
Черный Джек,  который  тоже  радовался  возвращению  на  старую
плантацию.
     Индейцы  еще  не  совершали  набегов  на  округ  Суони. Он
находился вдали от поселений, где жили наиболее враждебные  нам
племена.   Чувствуя   себя   в  безопасности,  жители  спокойно
оставались в своих домах. Однако отряды добровольцев  были  уже
сформированы, и кругом постоянно разъезжали патрули.
     Я  часто  получал письма от матери и Виргинии, но в них не
чувствовалось особенной тревоги. Сестра, например, считала, что
индейцы вообще не тронут их.  Несмотря  на