арадоксы истории, как бы ни были они
изощренны, все-таки можно объяснить. Пруссаки доверили России себя и свое
будущее (будущее детей и внуков своих) - по доброй воле, без принуждения!..
  Скоро Елизавете Петровне принесли первую прусскую монету,
отчеканенную в Кенигсберге, а на ней были такие слова:

  ЕЛИЗАВЕТА - КОРОЛЬ ПРУССИИ

  - Вот, - сказала она, довольная. - Это Апраксин не мог ничего. А
солдаты-то все могут: наша Пруссия! А весной быть посередь Европы и
удивить ее!
  Достойно примечания, что Елизавета была названа на монетах не
"королевой", а именно "королем"... Это очень странно, и я думаю - не был
ли тут заложен какой-либо политический хитрый умысел?

  ***

  Эту же монету через своих лазутчиков получил в Бреславле и Фридрих.
Первый приступ ярости уже кончился, король перестрадал, и теперь наступила
слабость. В пальцах Фридриха крутилась монета новой, чуждой для него
Пруссии с обликом императрицы Елизаветы.
  - "Елизавета.., король Пруссии"? - прочитал он. - Какая
непревзойденная наглость! Меня знают в мире как курфюрста Бранденбургского
и короля Прусского. Россия отняла у меня Пруссию, и теперь... Где вы, де
Катт?
  - Я здесь, ваше величество, - подоспел секретарь.
  - Невежда! - отвечал ему король. - Ты посмотри сюда (он показал ему
монету). Я уже не король, а значит - не "величество". Русские лишили меня
королевства, оставив лишь в курфюрстах; отныне я только "светлость".
  Он отшвырнул монету прочь, и она покатилась в угол, звеня и
подпрыгивая.
  - Какое злобное торжество! - произнес король. - Ах, как пируют в
роскоши мои враги... Какой позор обрушен на меня! Пруссия, одно имя
которой олицетворяет миру все мои владения с Берлином вместе, - Пруссия,
которую я нежно любил, эта проклятая зажравшаяся Пруссия присягает
России... Этого не снести!
  Присел к столу и долго писал. Обернулся:
  - Де Катт, вот эти письма спешно разослать по комендантам крепостей.
Курьеры готовы?.. Тогда пусть скачут днем и ночью. Мне нужен фураж и хлеб,
отчет по арсеналам и рекрутированию. Я снова начинаю игру - озлобленным и
отдохнувшим... Что вы стоите, де Катт, такой рассеянный?
  - Я думаю, король.
  - Вот новрсть! Уж не собрались ли вы думать за меня? Не стоит труда,
голубчик... Поверьте: я все уже продумал. И мне всего сорок шесть лет. Не
знаю, сколько я проживу, но... Сколько бы я еще ни прожил, но в Пруссии
ноги моей больше никогда не будет!
  Король сдержал свое слово. Он прожил еще двадцать восемь лет,
исколесил в поездках весь Бранденбург, но Восточная Пруссия короля никогда
больше у себя не видела...
  Де Катт вернулся в комнаты, отослав курьеров с письмами. Король стоял
возле окна спиной к секретарю.
  - Они поскакали, ваше величество, - произнес де Катт.
  - Вот и отлично! - ответил король, не обернувшись. - Я уже разбил
французов и австрийцев. Пришло время отколотить русских медведей. Они еще
не ведают - как я умею бить!
  Он повернулся к де Катту с просветленным лицом.
  - В этой битве с русскими я буду ужасен, - сказал король.

  НЕ ПОЙМАН - НЕ ВОР

  Скромно и незаметно в Петербург въехал новый посол от Англии - сэр
Ричард Кейт - и очень осторожно стал восстанавливать прежние подпольные
связи. Великий канцлер Бестужев-Рюмин сразу оказался его верным
побратимом. Канцлер был врагом Пруссии, - это, конечно, так, но
остервенело цеплялся за союз с Англией, которая, по сути дела, давно уже
была врагом России!
  Бестужев висел на волоске, и все боялись оборвать этот волосок. Но..,
когда-то надо. Надо! А.., кому рвать его?
  Маркиз Лопиталь появился на пороге кабинета Воронцова.
  - Сударь, неприятный разговор, - начал Лопиталь. - Имею распоряжение
из Версаля прервать с вами всякие отношения.
  У вице-канцлера даже глаза на лоб полезли.
  - Да! - добил его Лопиталь. - Или вы уберете Бестужева, заступив его
место, или же я (как и граф Эстергази), отвернувшись от вашей милости,
буду впредь сноситься только с Бестужевым. Но с вами тогда никаких дел
иметь мы не станем!
  Воронцов в страхе кинулся во дворец и сразу дал понять Елизавете, что
канцлер Бестужев прямо и бесповоротно решил возвести на престол Екатерину,
минуя мужа ее и сына.
  - А меня.., под печку забросят? - хмыкнула Елизавета. - Сие, Михаила
Ларионыч, еще доказать надобно.
  - И докажу, когда войду с ружьем в кабинет канцлера, где у него вот с
этой стороны ковра, матушка, все проекты воровские лежат... Секретарь
Волков давно за ним глаз острит!
  - Да, канцлер ныне худ стал, - призадумалась Елизавета. - С палкой
ходит и не бреется.
  - С того и не брит, матушка, что под волосами зло прятать удобнее! Да
и в Европе-то - слыхала небось? Все канцлер да канцлер, а твое имечко -
так себе.., опосля имени Бестужева политикуют. Вот и прикинь: гоже или
негоже?
  В субботу, 14 февраля, было назначено очередное собрание Конференции
по делам военным, но Бестужев, ссылаясь на болезнь застарелую, не
явился... Все долго молчали.
  - Я тоже больна, - сказала Елизавета, - а делу войны от этого не
стоять... Пусть канцлер явится!
  Она подошла к окну и ждала, пока возок канцлера не подъедет ко
дворцу. Вот Бестужев вылез, волоча шубу по снегу, и вот его окружили
солдаты гвардии. Вот он вскинул палку, что-то крича, он рыскает по окнам
своими бешеными глазищами... Ее ищет!
  - Ой-ой! - И Елизавета скрылась за ширмами. А когда снова выглянула,
на улице уже никого не было. Только на снегу валялась шапка канцлера.
Кто-то воровато схватил ее и убежал прочь, колотя шапкой об свое колено,
иней из пышного меха вытряхивая. Тем все и закончилось.

  ***

  Гвардии майор Нащокин довез его до дому. Подбежал тут сенатор
Трубецкой - враг еще старый:
  - Дозволь-кась... - Схватил ленту андреевскую, что глядела из-под
шубы канцлера, рванул шибко и затоптал в снегу.
  А дом канцлера (русский Тампль) оцеплен шпалерами батальонов. И жена
уже арестована. Дворню пока что в подполье загнали. Тростью отстранил
канцлер Трубецкого, что плясал в радости на снегу, и поволочился в свои
кабинеты.
  - Хороша же матушка! - выругался он и заметил своего секретаря
Волкова, что копался в бумагах. - Ну, а ты, Митька, совсем дурак, - сказал
ему канцлер. - Сколь годочков со мной прослужил, нешто ж не знаешь, как я
опаслив в бумагах бываю?..
  Екатерине, прямо скажем, не повезло: об аресте канцлера она узнала на
следующий день - и снова из записочки Понятовского (связь у заговорщиков
была налажена препогано): "Вчера вечером граф Бестужев арестован, лишен
всех должностей и чинов; арестован также ваш бриллиантщик Бернгарди,
Елагин и Ададуров".
  "Не избежать того и мне", - призналась себе Екатерина. "Что делать
тут?" Принарядилась как ни в чем не бывало и вышла к обедне. Грозное
молчание нависло в церкви. Даже дьячок запнулся в чтении. Преклонила
колени и молилась исправно. А от самого пола глазами косила - кто враг
здесь?
  Словно желая разглядеть ленты на маршальском жезле, после службы
подошла она к Трубецкому.
  - Какая прелесть! - восхитилась громко и спросила шепотом:
  - Нашли ли вы больше преступлений, чем преступников, или у вас более
преступников, нежели преступлений?
  Трубецкой сослался на приказ. Кинулась Екатерина к генералу
Бутурлину, который был тоже наряжен в судьи над канцлером.
  - Да, арестовали канцлера, - нагло отвечал ей Бутурлин. - А теперича
мы причину ищем, за что арестовали его!
  "Что, ежели сыщут? - переживала Екатерина. - Особливо тот проект
последний, где я тетушку-то, почитай, уже в гроб поклала, а сама на ее
престоле воссела?.."
На кого положиться? Понятовский - только любовник, жила его телом,
души не касаясь, ума не трогая. Свой ум был - дерзкий, извилистый, как
западня. И - рискнула: в кирпичи дома, что от Невы поблизости строился,
велела Понятовскому заложить записку, а маленький трубач канцлера пришел и
вынул.
  Бестужева судьи заставили дать присягу - присягнул! Велели
причаститься - лизнул с ложечки святые дары и твердил одно: знать не знаю,
ведать не ведаю...
  А трубач все таскал и таскал утешительные записки, пока не сцапали
его за руку. "Поступать смело и бодро, с твердостью, - советовал Бестужев
из-под ареста Екатерине. - Подозрениями доказать ничего не можно..." И
судьи, имея на руках эту записку, начали трясти из канцлера душу; весь
великий пост протрясли и всю масленицу:
  - Отвечай: что ты искал в великой княгине? Бестужев все валил на
себя, выгораживая Екатерину. По тогдашним законам судьи жили за счет
подсудимого и брали что душа пожелает. С тоской смотрел старый хапуга, как
растаскивают из дома мейсенскую посуду, рвут от стенок шпалеры узорчатые,
даже стекла выставляют из окон. Всю жизнь копил, и все пошло прахом!..
  Елизавета взяла для себя серебро канцлера (один только столовый
сервиз потянул девятнадцать пудов чистого серебра) и велела:
  - Тащите серебро на двор Монетный, чтобы в ефимки счеканить. Это
кстати: мне солдатам как раз платить нечем...
  В конце февраля был обнародован манифест о винах канцлера. А на
третьей неделе поста забрали в инквизицию из покоев Екатерины ее любимую
камер-фрау Никитишну. Навзрыд рыдала Никитишна от ужаса, но глаза
Екатерины были сухи.

  ***

  Весна близилась, присели в саду сугробы. Глаза великой княгини
набрякли от слез - красные, как фонари. Не до любви стало, не до картишек.
Спала теперь не раздеваясь, как солдат в карауле.
  "Всякое бывает", - говорила себе...
  Лизка Воронцова, примериваясь занять положение великой княгини, смело
гуляла по комнатам Екатерины, на свой вкус передвигала мебель. Екатерина,
будто не замечая наглости этой, смотрела на Лизку из-под вороха одеял
глазами, суженными от ярости. "Погоди, голубушка, я тебя замуж выдам.., я
тебя устрою! Только бы самой сейчас выкарабкаться!"
- И што это вы окон не отворяете? - брезгливо фыркала Лизка. -
Никитишну забрали, так и горшка никто не вынесет.
  - А ты возьми да и вынеси.
  - Еще чего! Я и за собой-то их никогда не нашивала...
  - А из-под меня будешь носить... Бери, тварь, неси! И заставила
вынести, потом засмеялась, отходя от гнева.
  Вздремнула под вечер на кушетке, и кто-то разбудил ее - грубо и
властно. Часы пробили половину второго ночи. а перед нею стоял сам великий
инквизитор Российской империи.
  - Императрица, - произнес Шувалов, дернув щекою, - желает вас
видеть... Следуйте за мной не чинясь! "Вот оно.., начинается, подступает и
ко мне беда". Галереи дворца были пусты. Под грузным шагом инквизитора
трещали расшатанные паркеты. Мелкими шажками, семеня от волнения, будущая
"Семирамида Севера" бежала за Шуваловым.
  "Неужели Бестужев предал меня? Или - Апраксин не дожег?"
Елизавета поджидала невестку в туалетной комнате - длинной, как
чулок. В простенках трех окон стояли узкие столы с зеркалами, и полно было
мазей, духов, помад и скляниц. Здесь же был и муженек Екатерины, Петр
Федорович, а из-за ширм (как всегда) торчал парик Ваньки Шувалова.
  Это был бой, и надо было его выиграть.
  - Отпустите меня.., не мучьте! - простонала она как можно жалобней. -
Я уеду куда угодно и не стану более досаждать вашему величеству...
  - Дура! - спокойно ответила ей Елизавета. - Куда же мне отпустить
тебя? О детях-то подумала? Или ты кошка какая.., родила, и хвост трубой?
  Ответ Екатерины был продуман заранее:
  - Мои дети - в ваших руках, и вы им лучше родной матери!
  Это тронуло жалостливую императрицу:
  - Чем же ты жить будешь у своих немцев? Чай, и сами по чужим дворам
побираются, кускам рады-радешеньки... Батюшка, даром что прынц, а едва до
генерал-майора по службе вытянул. Да я таких генералов на един свой день
по десятку пеку.
  - Проживу-у, - тонко завывала Екатерина. - Чем ранее жила, тем и ныне
жить стану...
  - Подумай! Мать-то твоя в Париже, сама ведаешь, в бегах от мужа с
любовником объявилась. Сама до чужих хлебов ищется, будто нищенка. Да и
слава-то ее - велика ли? Кому вы нужны окромя вашего Цербста? Да и в
Цербсте-то своем прожить по-людски не сумели...
  Елизавета велела ей подняться, и в одной из ваз Екатерина заметила
свернутые в трубку письма, - свои письма! Громадным усилием сдержала себя,
чтобы не вскочить и не бежать, бежать, бежать - прямо по снегу, пока не
останется за спиной страшная Россия...
  "Какие это письма? Те или не те?"
Елизавета тем временем скрылась за ширмами, беседовала со своим
племянником. Что они говорили - не слышала Екатерина, только раз прорвался
из-за ширм голос Петра:
  - Она упряма и зла... Я не могу видеть ее! И тогда Екатерина, вся
покраснев от натуги, закричала о несправедливости. Она кричала о
загубленной юности.
  О горьком материнстве без детей, которых только рожала, но никогда их
не видела. Елизавета Петровна, как женщина бывалая, душою пообмякла:
конечно, нелегко бабе, когда любовниц, словно собак, ей муж на шею вешает.
  - Но и ты хороша, голубушка! - укоряла Елизавета. - Воображаешь,
будто умней тебя и нет никого в России! Почто мешаешься в дела, кои тебя
не должны касаться? Как ты осмелилась писать к Апраксину? Почему он
получал от тебя приказы грозные? Ты что - сенат? Или - генералитет мой?
  Екатерина актерски разыграла свое возмущение:
  - Я? Писала?.. Да мне и в голову бы не пришло рассылать приказы
Апраксину. Я ведь не ребенок.
  - Вот они, письма-то твои, - кивнула Елизавета на вазу. - И теперь ты
отрицать вину станешь?
  Но по неуверенному голосу тетушки Екатерина поняла, что это не "те"
письма, которых надо бояться, и выпрямилась:
  - Так выньте их и прочтите: каковы там приказы мои к армии?
  Елизавета, побагровев лицом, топнула на нее ногой:
  - Смотри мне, цыц!.. Эвон, Бестужев-то показывает с опросу, что и
другие письма от тебя были.
  - Врет! - И Екатерина тоже топнула.
  Елизавета Петровна приблизилась к ней вплотную; через блестящее
платье и кружева Екатерина теперь ощущала все тепло ее горячего тела.
  - Это на кого же врет? На тебя, милая?
  - Врет, все врет! - кричала Екатерина, плача. - Врет он!
  Елизавета поддернула рукава платья (признак гнева).
  - Ну, и ладно, - сказала густо. - Коли он на тебя врать смеет.., на
тебя, родшую престолу наследника, так я пытать его велю!
  И, сказав так, императрица впилась глазами в лицо невестки: выдаст
или не выдаст? Но лицо Екатерины было как маска.
  - И пытайте! - ответила она. - Огнем его, злодея!
  - Граф Ляксандра, - повернулась к ширмам Елизавета. - Чай, ты слышал,
что я сказала ныне?
  И откуда-то из угла, словно из бесовской преисподни, раздался глас
великого инквизитора империи:
  - Слышал... Я все, матушка-осударыня, примечаю. Не бойсь!..
  Екатерина только под утро вернулась к себе. Главное сделано: бой она
выдержала, пока ее не тронут. Легла в постель, укрылась с головой и стала
думать. Нет, Понятовский совсем не то, что ей сейчас надо... Кто из мужчин
поймет ее?.. И с мечтами о сильном и властном друге она заснула. Сон ее
был всегда крепким, здоровым.

  ***

  Бестужев еще целый год казнился под судом, наблюдая, как судьи
разворовывают его богатства. Суд вынес ему - смерть! Башку с плеч, и дело
в архив. Но Елизавета была верна своей клятве - никогда не подписывать
смертных приговоров, и Бестужев отправился в ссылку, в одну из можайских
деревень, которую от горя наименовал "Горетово". Там этот циник вдруг
прикинулся святошей и написал книжку с характерным названием: "Стихи,
избранные из священного писания, служащие к утешению всякого христианина,
невинно претерпевающего злоключения..."
Читатель вправе спросить у меня:
  - Почему же не были отмщены главные преступники? Именно те, по вине
которых армия Апраксина бежала после явной победы?
  Но дело в том, что концы заговора были очень хорошо схоронены в воду,
и Елизавета Петровна сама ничего толком не знала. За семью замками
хранились важные бумаги, которые до нашего века знали только двух
читателей.
  Этими читателями были два русских императора: Александр II и
Александр III, - только они (два самодержца) знали тайну прямой измены
Екатерины, уже носившей титул "Великой".
  И лишь в начале XX столетия была опубликована переписка Екатерины с
Вильямсом, давшая истории материал для позорных разоблачений. Документы
полностью восстановили картину измены, о которой в 1758 году Елизавета
могла только догадываться.
  Известный советский академик (а тогда еще молодой историк) Евгений
Тарле в 1916 году написал блестящую статью о том, как великая княгиня
Екатерина с Бестужевым, вкупе с Вильямсом, за деньги продавала интересы
России!

  РАЗРУШЕНИЕ АВТОРИТЕТОВ

  - Ужасно, ужасно... - вздыхал по вечерам маркиз Лопиталь. - Франция
быстро теряет уважение мира, голоса ее послов уже не выслушиваются с
прежним почтением. Страшно подумать: Париж рукоплещет... Фридриху! До чего
мы дожили?
  - Что удивляться этому? - отвечал де Еон. - Цветы очень хорошо
пахнут. Но после тонкого аромата всегда наступает гниение. Опытность и
расцвет государства есть и начало его упадка. А монархия у нас одряхлела,
и Францию ожидают катаклизмы площадей и улиц. Патриотизм давно заглушен
ненавистью к Версалю...
  Лопиталь пышностью своего посольства лишь олицетворял в Петербурге
померкший блеск Версаля, но в сомнительных случаях Людовик говорил теперь
так:
  - До Лопиталя эти сведения не доводите: он не поймет... Отдадим этот
вопрос на благоразумие де Еона...
  Шевалье вел переписку за маркиза. Игра слов, легкий флирт, интересы
альковов и сверкание придворной интриги - все это, забавно перемешанное,
со вкусом поданное, насыщало душу французского короля. Де Еон всегда знал,
чем можно и напугать короля: стоило только заикнуться о военных успехах
России...
  - А я, - говорил де Еон, - склонен считать иначе. Франции следует не
бояться побед России, а, наоборот, радоваться им. Эти два государства,
разделенные Польшей и землями германскими, через тысячи лье душевно чем-то
близки друг другу. Что-то непременно должно связывать их. Но.., что?
  - Любезный шевалье, стоит ли думать о будущем? Надо спасти
сегодняшний день - спасти Елизавету, ее здоровье, - отвечал Лопиталь. -
Иначе взойдет на престол этот кретин в прусских ботфортах, и тогда... Я
решил настоятельно выпросить у короля доктора Пуассонье!
  Впрочем, не только французы, но и гордые венцы тоже попритихли.
Австрийский гофкригсрат, всегда такой напыщенный, теперь почтительно
заискивал перед Петербургом, как вышколенный лакей перед суровым
господином. Только вот британский посол Ричард Кейт ни перед кем не
заискивал. Потихоньку шпионил в пользу Фридриха, ни с кем особенно не
сближаясь. Но он ошибся, думая, будто в нем никто не нуждается. Через
третьи руки Екатерина напомнила англичанам о своих долгах. И получила
деньги уже через пятые руки. Даже в это время, столь трудное, она не
забывала вкус золота.
  А политикой России теперь заправлял новый канцлер - Воронцов, хотя
его личная роль полностью растворилась в коллективном значении
Конференции. Сдуру кто-то ляпнул по привычке - мол, "великий канцлер", но
Елизавета сразу взъерошилась:
  - Будет вам великих-то рожать! У меня коли и есть что великого, так
это я сама, да еще вот урод мой, племянник Петр, князь великий. Да и то,
по правде, величие его - только призрак титула.
  Отныне Конференция управляла войной и государством. Истощенная и
слабая, спавшая не более двух раз на одном месте, преследуемая ужасами,
Елизавета угасала. Теперь ей хотелось найти себе верного стража.
  - Такого, чтобы совсем ночей не спал, - говорила она. Благо Россия
людьми богата, нужного человека ей нашли, - это был Васька Чулков. Сутками
он просиживал в креслах и.., не спал! Очевидно, от постоянного недосыпа он
ошибался дверьми и говорил только стихами. Порою же, отряхнув страхи и
болезни, Елизавета очухивалась, - тогда с нею можно было рассуждать о
делах.
  - Мне всегда очень трудно решиться на что-нибудь, - признавалась она.
- Но если уж я что решила, то быть тому! Денег нет? Так что ж... Гардеробы
продам, бриллианты заложу. Голою ходить стану, но войну Россия продолжит
до полной победы...
  А разговор о де