друг положил ей руку на бедро.
Я прямо позавидовал, что он умеет такие вещи делать просто-запросто.
     Девушка вскочила так стремительно, что опрокинула стул.
     -- Как вам не стыдно! -- сказала она. -- Такой симпатичный, а хамите...
     Счастливчик засмеялся, и я почувствовал, что ему приятно стало, что его
назвали "таким симпатичным". Девушки  направились к выходу.  В дверях  та, с
одуванчиками, оглянулась на Счастливчика, но он уже не смотрел на нее.
     -- Девка ничего, -- заметил я.
     -- Что толку, --  ответил  Счастливчик.  -- Я просто замыслился весь. С
тех пор, как научник погиб, места себе не нахожу.
     "Врешь ты все!" -- подумал я.
     -- Он ни черта не боялся, -- начал свое Счастливчик. -- А  перед рейсом
всегда семье завещание оставлял на случай смерти -- он, видно, чувство имел,
что скоро помрет. Вот  такой человек был! Бывало, на  Курилах -- шторм, зыбь
гонит, а он ко  мне: давай, Володя, разогревай  двигун, поедем на лежбище --
дело есть. А я говорю: какое такое дело, еще перевернемся к чертям собачьим.
А он:  понимаешь,  сивучиха из гарема  к  холостякам зашла.  Интересно  мне,
накроют они ее  или не накроют, а  отсюда в  бинокль  ни черта не видать.  Я
отвечаю: если  зашла,  значит,  накроют, ясное дело, мол. А  он:  не совсем,
говорит, ясное, Володя. Это,  говорит, научная проблема... Вот такой человек
был,  честное  слово! Он  среди ученых был первым, новый вид тюленя  открыл,
тридцать  третий, что ли.  Не из-за денег работал, веселый такой был, только
погиб глупо, не повезло ему...
     Мы помолчали.
     -- Ты, -- сказал Счастливчик  и наклонился ко мне через стол, отодвигая
посуду. -- Я смерти не боюсь, но у меня все в башке звенит, когда я думаю...
     -- Надо тебе убегать с  флотов, если думать начал,  -- ответил я ему. Я
захмелел от пива, и мне хотелось разговаривать с ним. -- Думаешь, я не знаю,
что мне Шурка  изменяет? -- сказал я. -- Знаю. И что?  А то, что я ей деньги
перевел  и ее  детишек  от Витьки воспитываю.  А почему? А потому, что  я не
думаю об этом, я их всех все равно любить хочу, вот как!
     -- Про что я  тебе говорю? -- рассердился Счастливчик и  толкнул меня в
грудь. -- Я тебе о смерти, о смерти говорю, а ты мне про Шурку плетешь... Ты
что?
     -- А ты что? -- Я тоже толкнул его локтем.
     -- Меня все зовут "Счастливчиком", -- сказал он. -- А знаешь почему?
     -- Почему тебя зовут Счастливчиком? -- заинтересовался я.
     -- Будто не знаешь?
     -- Истинный бог! Все некогда было спросить...
     -- Дурак ты, -- сказал он и отвернулся.
     -- Нет, скажи! -- не отступал я.
     --  В шестьдесят  втором, помнишь, четыре эрэса  потопло?  Один  только
человек выжил -- за киль удержался, когда судно перевернулось. Помнишь?
     -- Ясно, что помню, -- ответил я. -- В газетах  тогда печатали.  Точно,
один паренек спасся...
     -- Это я, -- сказал Счастливчик.
     -- Ну! -- не поверил я.
     -- А в  шестьдесят седьмом вот что  было, -- рассказывал он. -- На базе
"Анна"  я за одну девчонку вступился  с витаминного завода,  так меня  шпана
всего ножиками изрезала... Положили  в больницу, а ребята в море ушли, и все
погибли,  до  одного... В  шестьдесят девятом,  я  тогда гарпунером  был  на
китобойце, со мной на берегу  тоже история  приключилась -- уже не помню, за
кого я вступился, а ребята в Берингово ушли без меня и остались там...
     -- Как же, помню, --  прервал  я его. -- Бухта  Иматра,  три  могилы из
камня, на самом мысу...
     -- Рыбачки меня в Невельске камнями закидали, когда я домой приехал. За
то,  что  я живой остался! Я у мамы  своей  два раза после этого был,  и все
ночью... И невеста от  меня ушла -- они подговорили...  Ладно, перегорело  в
душе...  --  Он закашлялся  и  разогнал дым рукой. --  Только  вдруг хочется
иногда кому-нибудь  что-то хорошее сделать... Ну,  хоть свитер подарить, как
тебе  вчера. Что-то такое  сделать человеку, чтоб от него слово человеческое
услышать!.. Ты понимаешь, что я говорю?
     -- Иди ты, -- сказал я и пощупал талисманчик.
     -- А ведь я вчера вас бросить хотел, когда прыгнул на льдину, --  вдруг
сказал он.
     -- Зачем? -- удивился я.
     --  Тошно  мне  стало,  когда  вы  со  старпомом  шкуру  друг  у  друга
вырывали... А потом подумал: еще погибнут они  без меня,  раз на  мне  такое
клеймо стоит...
     -- Ишь ты... -- Я никак не мог понять, о чем он говорит.
     -- Смерть меня среди всех  отметила, -- говорил  Счастливчик. -- Играет
она со мной -- поиграет и погубит.  А я  ее сам ищу... Только не хочу,  чтоб
по-глупому случилось, как с милым дружком  моим,  а  чтоб  людей  спасти,  а
самому умереть  --  назло ей, напролом чтоб... Только  я не хочу умирать, --
говорил  он, --  я  не  ради денег  работаю: я  море  люблю,  детишек люблю,
животных люблю...
     -- Не может, чтоб такое было... -- проговорил я.
     Счастливчик посмотрел на меня и ничего не сказал.
     "Не  может такое быть, --  лихорадочно думал я. -- Но  чего-то  неладно
здесь...  А  свитерок  ему  надо отдать,  выбросить,  утопить  его к  чертям
собачьим... Ведь если б мы тогда на "Тройку" не нарвались, прямо неизвестно,
что могло произойти"...
     -- Поднимайся, -- сказал я, -- а то судно уйдет...
     --  Не уйдет, -- усмехнулся он.  --  Они за мной  обязательно прибегут,
весь город перевернут, а разыщут...

     На остановке я  вскочил  в автобус и поехал в  порт. Можно  сказать, не
ехал, а бежал впереди автобуса  -- так мне не терпелось на судно после этого
разговора.  Едва  показались  портовые  постройки,  как  народ   в  автобусе
заволновался.  Я  глянул в  окно и увидел нашу шхуну -- она стояла у  самого
выходного мыса, а еще я увидел  много других судов, которые  спешно отходили
на  рейд.  Меня  не только удивило то, что  они отходили, сколько -- как они
были освещены.  Вся бухта была как-то странно освещена. И тут я понял, что в
порту ЧП -- наверное, что-то загорелось...
     По причалу толкалось  несколько моряков в ожидании рейдового катера. От
них  я  узнал,  что  случилось:  загорелся  "Сергей  Лазо",  который  привез
сезонников.  У них там вся машинная  команда  отправилась на берег, на вахте
остался ученик моториста, и он по глупости врубил топливо,  не продув топку,
-- весь котел разорвало к чертям...
     Катера  долго не было, а потом  пришел знакомый "Валерий Брюсов", и эти
пройдохи,  конечно,  содрали  с  нас  по  пятерке,  прежде  чем  согласились
подбросить на рейд.
     Когда мы вышли из-под прикрытия мыса, в воздухе запахло горелым железом
и стало так тепло,  что я  расстегнул телогрейку.  И  тут мы увидели горящий
пароход. Наверное, пожар в порту  -- самое страшное, что можно  придумать...
"Лазо" горел так, что берег был освещен на целую милю. Пожар,  видно, застал
всех врасплох: люди бежали,  забыв закрыть двери и иллюминаторы кают,  а там
возникла такая  тяга, что  пламя вырывалось из иллюминаторов метра на три...
Самое  лучшее было  бы затопить пароход, но попробуй это  сделай сейчас... К
тому  же  на палубе я  видел людей, но  сюда  не доносились их  крики... Там
работали спасительные суда, а еще "Лазо" был буквально облеплен "жучками" --
швартовыми буксирами. Эти  работяги трудились изо всех  сил,  поливая  борта
водой из шлангов.
     На, шхуне почти вся команда была в сборе, хотя на палубе никого не было
видно, кроме  вахтенных: все  лежали  в каютах -- видно,  хватили лишнего на
берегу...  Стрелы,  трюм  и  боты   были  закреплены  по-походному,  ожидали
старпома,  который  поехал  оформлять  отход.  Старпома  долго  не  было  --
наверное, портовому начальству было теперь не до нас. Старпом привез с собой
какого-то  мазурика  в  кожаной  куртке,   в  расклешенных  книзу  брюках  с
металлическими заклепками.
     -- Будет вместо Счастливчика,  сказал  Бульбутенко.  -- Чтоб бондарить,
таскать бочки -- особого ума не надо...
     -- А Счастливчик как? -- спросил я.
     -- Счастливчик в больнице, -- ответил он. -- Ожог второй степени.
     --  Да ты  что? --  изумился я. -- Я ж с ним  только что  в  пельменной
сидел...
     --  Счастливчик,  я тебе  скажу, вот такой  человек!  -- Бульбутенко не
глядел на меня. -- Если б ты знал, что там творилось... Девчонки приехали на
море посмотреть, а тут -- на тебе...
     -- Значит, без Счастливчика уйдем?
     -- Ты пока помалкивай, понял?  А я  ребятам скажу, что  отпустил его на
несколько суток: мол, догонит нас на комбинате... Он,  может, и в самом деле
догонит, может, еще все обойдется -- ведь ему не привыкать...
     "Как он успел там оказаться? Ему  и вправду везет на такие случаи... --
думал я. -- А если б там  моя сестренка  была или -- боже  упаси! -- Шурка с
ребятишками... Ведь это он бы  их спасал,  он, а  не  те,  которые дрыхнут в
каютах... -- Но тут я вспомнил наш  разговор в пельменной, и мурашки у  меня
пошли по  спине. -- Кончено! -- думал я, глядя  на  горящий пароход. -- Надо
бросать  эту работу. На селедку  схожу, и хватит.  Лучше дворником работать,
лучше пускай меня сосулькой убьет на земле -- все равно лучше. Я Шурке так и
скажу... К чертовой матери, к чертям собачьим это море!"
     А потом я увидел маяк и норд-вест ударил меня по ноздрям, и я подумал о
море -- каким я хотел его видеть: и как Шурка встретит меня  после плаванья,
и какая у нас будет хорошая жизнь, если  я заработаю денег побольше, а Шурка
нарожает мне  детей... И подумал: "Ну его к  чертям, чтоб  я  думал обо всем
этом! Я, слава богу, много от жизни не хочу. И будь что будет... А из кино я
зря ушел: такую картину показывали и так женщины плакали... Ну просто дурак,
что не досмотрел!"


НАШЕ МОРЕ

     --  Нерпа, я -- Двойка! Нерпа, я -- Двойка! --  кричал  по радиостанции
Тимофеич, старшина бота. -- Прошу капитана на связь. Прошу капитана. Прием.
     -- "Двойка", я -- "Нерпа"... Тимофеич, что у тебя?
     -- Пеленг... Пеленг на нас взяли? Пеленг взяли? Прием.
     -- Про пеленг не думай: пеленг взяли. Взяли...
     --  Теперь  скажу  про обстановку:  нахожусь  на  зюйде, на зюйде.  Лед
тяжелый.  Привязался к ропаку.  Дрейф... --  Тимофеич  полой ватника  протер
стекло компаса: -- Норд-норд-ост. Норд-норд-ост.
     -- Про обстановку тоже не думай -- сейчас поднимем "четверку" и идем за
вами, идем за вами... Что еще?
     --  Про  посылку  хочу  спросить.  У  меня  в  ней стоит  скипидар,  от
ревматизму.  Баба  налила  его  в  водочную  бутылку,  так  что  ребята,  не
разобравшись,  запросто  могут выпить. И насчет  остальной жратвы: жинка  ее
дустом обсыпала -- чтоб таракана отпугнуть...
     -- Про посылку и  вовсе забудь: я  твоего не возьму и  другим закажу...
Все?
     --  Лазарь... чего-то не  в  себе он сегодня... --  Тимофеич, покашляв,
оглянулся  на  стрелка,  который сидел  на носу  бота. --  Моторист за  него
стреляет. Моторист стреляет...
     -- Дострелялся он у тебя!
     -- Девушка его рожает, девушка рожает...
     -- Родила уже. Радиограммка вот... Дочка у него, три восемьсот.
     -- Жорка, дочка у тебя...
     -- Передал ему?
     -- Ага.
     -- Ну, чего он?
     -- Дрыхнет на капоте... Ага, желает поговорить...
     Моторист,  с  хрустом  потянувшись,  приподнялся  на  локте  и  взял  у
Тимофеича трубку.
     -- Это от кого же радиограммка? -- спросил он.
     -- От Надьки.
     -- А-а...
     --  Подкачал  ты,  Жора! -- укоризненно сказал капитан.  --  Ведь  если
каждый из  нас  будет  замест  себя бабу делать --  кому  мы  тогда это море
оставим?
     -- А  что еще  может родиться,  когда  все время  на  таком  холоде? --
пожаловался моторист. -- Ладно, что человек вышел...
     -- Слушай  совет: не будешь думать, как  живешь, не  будешь думать, что
умрешь... Понял?
     -- Ты про что?
     -- Про содержание жизни говорю.
     -- А я у тебя про выпивку хотел спросить...
     --  Про выпивку спрашивать нечего:  оставим тебе со стрелком, раз вы не
получили посылок.
     -- Спасибо на этом...
     Тимофеич начал складывать рацию,  а  моторист достал из кармана ватника
обтрепанную пачку "Беломора", красными  негнущимися пальцами  выловил из нее
последнюю папиросу и отошел к наветренному борту -- покурить.
     Солнце только-только закатилось. Горизонт -- западная его часть --  был
освещен зарей, но свет ее замутили  дымы судов, стоявших у кромки в ожидании
ледокола. В  воздухе раздавались крики чаек-поморов (их было легко узнать по
характерному  косому  полету),  они  стремительно  бросались  из  стороны  в
сторону, выглядывая добычу. Вокруг лежал  тяжелый, дымивший  на морозе  лед.
Наверное,  нет  ничего  безрадостнее,  чем  видеть  ледовое  поле  с  высоты
небольшой шлюпки: какое-то дурацкое нагромождение льдин, бессмысленная трата
энергии солнца, ветра, морских течений... Но постепенно глаз находил во всем
этом какую-то  странную гармонию,  а  порой  --  сознательную,  одушевленную
работу.  И уже казалось, что перед  тобой -- громадная  мастерская  природы,
порыв вдохновения  неизвестного  художника, который  потрудился  на совесть.
Чего  только  здесь  не  было:  суда   разных  видов,  полет  морских  птиц,
человеческие  фигуры...  Моторист  даже поймал себя  на том,  что  старается
отыскать среди них свою девушку...
     "Вот дура! -- подумал он уже в который  раз. --  Договорились ведь, что
не  будет ребенка... Чего ж это она? А может, решила опутать  меня: ну, если
не замуж,  так хоть алименты на последний случай! Что-то непохоже на  нее...
Вот Верка -- этой  точно пора родить, старая уже,  ничего ей  не остается. А
Надька молодая совсем, ей бы еще жить да жить... Нет, в самом деле: чего это
она?" -- озадаченно думал моторист.
     Тут  как раз раздался  плеск и возле  борта вынырнул  тюлень.  Моторист
пригнулся и, не оборачиваясь,  поискал за спиной  винтовку.  Стрелок на носу
тоже зашевелился и, болезненно напрягая лицо, посмотрел на воду.
     -- Подранок, -- сказал моторист. -- Тот самый...  И чего он увязался за
нами?
     -- Погоди, -- остановил  его Тимофеич. -- Разве не видишь: руками можно
брать...
     У  тюленя было разорвано горло. Он беспомощно барахтался в воде,  глядя
на  людей испуганными  детскими  глазами, а потом  стал  тонуть, но моторист
ухватил его багром.  Он втащил тюленя в бот и положил  поперек -- так,  чтоб
кровь  выливалась за борт, достал из чехла  промысловый нож и  начал снимать
шкуру.
     Делал  он это  с таким мастерством, что  невольно  создавалось странное
ощущение, будто он  просто раздевает тюленя,  не причиняя  ему боли, вернее,
раздевается сам тюлень,  а  моторист только помогает ему... Тюлень засыпал у
него под ножом.
     -- Самка это, -- сказал моторист. -- Щенястая: белек у нее...
     --  Вот поэтому и не отставала от нас: не хотела тонуть с  детенышем...
Животная, а -- н( тебе! -- удивился Тимофеич.
     -- Что толку? Мертвый он, наверное, задохнулся после выстрела...
     Тимофеич сунул "Недру" под капот и подошел к убитому тюленю.
     -- Сегодня б щенила, у самого  выхода  стоял, -- заметил он. И пошутил:
-- Вроде как именинники были бы сегодня этот белек и твоя дочка... А, Жорка?
     -- Какие еще именинники? -- нахмурился моторист. Он швырнул тюлененка в
трюм и зло  сказал молчаливо сидевшему  стрелку: -- Чего расселся, мурло? Не
стреляешь, так хоть бы зверя разделывал!
     -- Ну, чего ты? -- испугался Тимофеич. -- Жорка, ты чего?
     Моторист  отмахнулся  от него. Он сполоснул шкуру, уложил ее в  трюм и,
перегнувшись через борт, отмыл нож  в розовой от крови воде. На рукояти ножа
у  него была изображена  обнаженная  девушка,  а  большой  палец  левой руки
изуродован  чингой.  Моторист был рослый парень  в  важных штанах и  голубой
полотняной  рубахе,  поверх  которой  была  надета  толстовка  без  рукавов,
подбитая оленьим мехом.
     --  Слышь,  Жорка, --  распорядился Тимофеич. -- Скидывай  хоровину* на
лед, пока еще свет есть...

     * Промысловое название шкуры с салом.

     -- Вечно ты найдешь работу, -- недовольно ответил моторист.
     -- Ну, подумай: а если  не попадем  сегодня  на судно? --  оправдывался
Тимофеич. -- Скорей всего, так оно  и  будет...  Что тогда?  Попреют  завтра
шкуры на жаре -- весь день рабочий насмарку...
     Моторист стал выбрасывать на льдину, к  которой  был  пришвартован бот,
тяжелые тюленьи шкуры. Тимофеич готовил их  к работе: растаскивал по льдине,
просунув руки в  дыры, оставшиеся  от вырезанных ластов.  Шкуры лежали салом
кверху,   напоминая   громадные   спекшиеся   блины.  Тут   было   несколько
неразделанных  звериных  туш  --  не успели обработать в  горячке  промысла.
Тимофеич пересчитал шкуры и  записал цифру в блокнотик,  который он носил на
груди  наподобие  креста.  Моторист  тем  временем   сполоснул  пустой  трюм
забортной  водой, черпая ее ведром, и выгнал воду насосом, чтоб не замерзла.
Он увидел на дне трюма задохнувшегося белька, но не выбросил его  Тимофеичу.
"Сделаю из него шапку, -- решил он. -- Все равно этот белек для плана ничего
не сделает".
     Старшина и  моторист принялись за  работу: срезали клочья черного мяса,
бросали в воду. Чайки закружили над ними, выхватывая мясо прямо из рук.
     --  Вот сколько взяли сегодня! -- сказал моторист. -- Твой Лазарь и  за
неделю не настрелял бы столько...
     -- Ловок ты, что и говорить, -- согласился Тимофеич.
     --  Взял бы меня  за  стрелка? -- загорелся моторист. -- А  то  надоело
форсунки дергать!
     -- Мое дело  маленькое  -- как начальство  решит, -- уклончиво  ответил
Тимофеич. -- А знаешь новую инструкцию: если, к  примеру, отстрелишь у зверя
усы, мех идет по стандарту вторым сортом. А то и вовсе на кожу...
     -- При чем тут усы?
     -- А при том, что от твоей стрельбы большой ущерб  получается для меха.
А у нас весь план на меху держится!
     --  Не во мне  тут причина, -- возразил моторист,  --  а в винтовке. То
есть в пуле. Надо пятку у пули делать плоской, тогда меньше будет разрыв.
     -- Чего  ж тогда у него  получается? -- Тимофеич кивнул на стрелка.  --
Может, поработал бы для согрева, а, Лазарь? -- обратился он к нему.
     Стрелок вздрогнул и уставился на старшину.
     -- Жарко мне... -- сказал он вдруг.
     Тимофеич с мотористом, опустив ножи, подождали с минуту -- не скажет ли
он еще что-нибудь? -- но стрелок больше ничего не сказал.
     -- Выдумал себе  отговорку, чтоб  лодыря  строить! -- снова  разозлился
моторист. -- "Жарко мне!" -- передразнил он стрелка.  -- Так, может, скинуть
тебя в воду, чтоб остудился?
     -- Не ругайтесь, ребятки! --  забеспокоился Тимофеич. --  У меня раз на
"Акибе" тоже разругались из-за пустяка. И что вышло: столкнул один другого в
воду, а тот чуть было не утонул...
     -- К чему ты это? -- опешил моторист.
     -- А к тому, что он инструкцию подписать не успел... А инструкция  нам,
штурманам, что велит? Велит научить  неумеющих  плавать  держанию  в воде...
Теперь попробуй рассуди: а как ты его научишь плавать в этом море?
     -- Да, могли они подвести тебя, старого пса, под монастырь...
     --  За  тебя я  бы  не  отвечал, --  нисколько  не  обидевшись,  сказал
Тимофеич. -- И за него тоже. Вы инструкцию  по техбезопасности  подписали...
Только к чему вам молодые жизни зазря решать? Или неправду говорю...
     --  Верно,  погодим маленько, -- усмехнулся  моторист.  -- Глянь-ка! --
удивился он. -- Вот чудо-то: бабочка...
     -- Где?
     -- Вон, туда гляди...
     В самом деле: над их головами,  трепеща крылышками и будто проваливаясь
в воздухе, летела бабочка
     -- Неужели так близко к берегу подогнало? -- удивился моторист.
     --  До берега отсюда --  два  лаптя по  карте,  --  возразил  Тимофеич.
--Здешняя  она,  во  льду живет.  В  полста седьмом, как мы ходили на Медный
сивучей  стрелять, я их там, бабочек этих, много видел... Лазарь! -- крикнул
он. -- Ты куда?
     Стрелок грузно  спрыгнул на льдину  и заметался по ней, будто  исполнял
какой-то дикий танец, -- он ловил  бабочку. Та трепетала у не