свой рацион я
какие-нибудь  другие,  нужные  организму   рассеянные  химические  элементы.
Животные солонцуются, и тут-то их легко подстеречь на близком расстоянии. Мы
наблюдаем за табунком туров метров с пятидесяти.
     Местами  солонцы  создают  искусственно.  "Заряжать" их солью - одна из
обязанностей наблюдателей.
     Прошли годы, пока я, работая в Поляне,  увидел первых туров на Псеашхо.
А тут с первых же дней олень, туры - а как же иначе, ведь заповедник!

        "ДИКАЯ БАБА"
     Пересекли  крупную  реку  Кишу и  вышли  на одно  из  глубинных  урочищ
заповедника  -  на  Сенную  поляну. Здесь  когда-то  егеря  княжеской  охоты
заготовляли сено для зубров.
     У домика Сенного лагеря людно, а нашу вьючную лошадку Машку восторженно
приветствует своим ржанием целый  табун  коней. Здесь сегодня большой  день.
Сенная  поляна  -  место   своеобразных  общих  собраний  работников  охраны
заповедника. На такие слеты  наблюдателей люди сходятся за сотню  километров
по  трудным тропам, через высокие перевалы. Эти люди  с винтовками не только
караульщики.  На   них  лежат  нелегкие  обязанности   -  по  пути  на  слет
ремонтировать тропы, распиливать упавшие стволы, чинить мосты...
     Клеенчатые тетрадки в их полевых сумках хранили  уже немало наблюдений,
ценных для науки, регистрацию встреченных следов, поведения и режима питания
зверей, фенологию (сроки сезонных событий, происходящих в природе). Ежегодно
совершали наблюдатели и трудней
     каштан да  орехи  запасала.  Уж  как она  зиму  переносила  -  подумать
страшно. Потом ее издали и видеть стали, а туристов Дикой бабой пугать.
     Туристы, конечно, интересовались, как бы это на нее поглядеть. Ну, а мы
- сказку  сложили,  что  она по  ночам  подбирается  к лагерям, где  туристы
ночуют, да и крадет самых красивых. Ой, смеху было!
     А потом стали  замечать, что не одна живет  Дикая баба: у нее ребенок в
лесу  народился.  Много у нас споров было,  как с ней  быть. Одни  на облаве
настаивали, считали, заарестовать надо. Другие вызывались уговорить ее миром
-  дескать, ради  ребенка. Однажды обложили  ее,  как  волка, она  на  скалу
забралась и  с  ребенком  годовалым на руках.  Визжит,  кричит  - не смейте,
говорит, меня трогать. Если подойдете - со скалы брошусь. А обрыв глубокий -
у  Чертовых  Ворот это  было, взглянуть страшно.  Так  от нее и отступились.
Следить продолжали, начальству докладывали.
     Одну зиму на Пшекише прожила, другую  на Гефо. Узнала, что мы в лагерях
спички  сухие  оставляем  в  запас  да  продуктишки  кое-какие,  наловчилась
выкрадывать, сама костры запаливала - и ничего,  аккуратно, всегда  за собою
потушит, лес не зажгла ни разу. А одну зиму,  когда у нее пацаненок родился,
так даже и прожила тут в лагере - мы же сюда зимой редко когда заходим".
     - Что, в этом самом лагере?
     - Ну да, в Сенном. Вот тут для ребенка вроде люльки сделала, а тут сама
спала.  А  вещи  у туристов  крала. У  одних рюкзак  со штанами,  у  других,
глядишь,  клеенку. Так  и  оборудовалась.  А потом  у  одной  группы палатку
стащила - ну, тогда стала совсем как экспедиция, с шиком зажила.
     Впечатление   о  достоверности  рассказа  так  усугублялось   реальными
названиями и деталями,  что и сами  наблюдатели,  в немалой степени соавторы
этой  легенды, заслушивались.  Искусство  рассказать о Дикой бабе  как можно
правдоподобней, крепче сбить с толку непосвященного новичка и заинтересовать
своих же сослуживцев ценилось особенно высоко.
     Один  из самых  опытных  наблюдателей, Александр  Васильевич Никифоров,
ставил сегодня новый  рекорд.  Общий  интерес вызвал  тезис  о самоснабжении
Дикой
     бабы  за  счет  похищения имущества  у  туристов  - это  была  при  нас
рожденная импровизация. Сколько  неувязок, сколько  несведенных линий сюжета
ликвидировалось этим объяснением!  Становилось понятно, как она не замерзла,
откуда брала спички...
     Наш  юный диковатый  Саша с  мрачным видом поднялся  от очага и  ушел в
темноту  -  очевидно,  присмотреть  за  лошадью.  Его  нелюдимость  уже была
предметом шуток  со стороны наблюдателей. Шуток не над ним, а над нами. С их
точки зрения,  дирекция подшутила  над молодыми  исследователями, дав нам  в
сопровождение неотесанного лесного парня, когда можно было  прикомандировать
опытного наблюдателя, знающего заповедник.
     Работники  охраны  любили  работать  с  учеными,  ценили  творческий  и
бескорыстный  характер их деятельности, по-дружески  делили с ними  лишения,
выручали из  беды. Конечно, они  могли бы  помочь и нашей молодой группе. Но
ведь для дирекции мы  были только студенты-практиканты -  вот и пожалели для
нас опытного человека.
     Словом,  шутки  над нами и  над нашим  Сашей имели под собою нешуточную
основу...
     Сегодня  Никифоров превзошел самого  себя. Он заключил легенду  о Дикой
бабе неожиданным для всех присутствующих аккордом. Он спросил:
     - А знаете, кто у вас проводником при лошади?
     - Ну как же, наш Саша.
     - Так вот, этот ваш Саша и есть Дикой бабы сын.
     Вся  аудитория  легла от  хохота. Конечно,  именно в этот  момент Саша,
вынырнув из тьмы, появился перед собравшимися, вызвав новый приступ веселья.
Нам стало даже неловко за незаслуженно осмеянного парня.
     - Ничего, вот поработает с нами,- говорю я,- на-учим его про вас сказки
рассказывать - тогда держитесь!
     И  все-таки  ловлю  себя   на  том,  что  мысленно   всерьез  занимаюсь
опровержением высказанной подробности Сашиной родословной. Если он родился в
двадцать пятом году, ему было бы только двенадцать лет, а не семнадцать, как
в действительности... Так убедительно было повествование.
     "Дикая  баба"  прочно вошла в наш  быт.  Наташа пугала  нас  с  Володей
призраком этой женщины, ей приписывались разные мелкие потери.
     В лице Дикой  бабы мы получили как бы свою  местную богиню и сами стали
воспринимать ее как  естественное дополнение к окружающей  заповедной фауне.
Мы уже  поняли,  что  при Саше  о Дикой бабе говорить не стоило: видимо, ему
рассказали о причине  всеобщего хохота, и он мрачнел при одном упоминании об
этой особе.
     Нам доводилось  слышать потом и другие версии о Дикой бабе и ее судьбе.
Были в  разной степени талантливые варианты с историко-политическим оттенком
- что это дочь  белогвардейского полковника,  скрывавшегося  в лесах с  дней
гражданской войны; варианты "Тарзана в юбке" - девушки, дружной  со зверями,
доившей  серн  и оленьих ланок; были версии о ее гибели и,  напротив, в ряде
случаев утверждалось продолжение ее существования...
     Столь оригинальный фольклор только и мог возникнуть на почве безлюдья и
дикости  огромных пространств заповедика. Так легко  было  мысленно населить
эти территории неуловимыми существами, загадочными людьми...
     НАШ ОЛЕНЬ
     Мы покидали Сенной лагерь, когда слет наблюдателей начинал свою работу.
Теперь они  обсуждали уже не вечерние  сказки о Дикой бабе, а  свои трудовые
будни,  задания  по  учету  туров и оленей,  трудности  расчистки  старых  и
прокладки новых  троп,  ремонт  помещений  кордонов,  закладку искусственных
солонцов для минеральной  подкормки животных и, наконец, самую опасную часть
своей работы - борьбу с браконьерами.
     Прощаемся.  Теперь   на  любом  заповедном  кордоне  нас  встретят  как
знакомых!
     Крутой  подъем пихтовым  лесом и  криволесьем  приводит  нас  к  лагерю
Исаева. Луговой  балкон над кручами в раме  пихтовых лесов. К  самому домику
лагеря подбегает  веселое березовое  криволесье. Бушуют  луговые цветы-  они
празднуют здесь, как и на Пастбище Абаго, разгар Весны.
     Новые захватывающие горизонты. Через  огромную глубокую долину Киши нам
с высоты двух километров
     виден мрачный  серо-коричневый  Джемарук  -  промежуточное  звено между
Тыбгой  и  нашим краснополянским Чугушом. Как круты  изборожденные кулуарами
стены этого Джемарука! На них задержалось так мало  снегу, когда кругом  все
горы еще блещут целыми полотнищами снежных полей.
     В дальней  дали,  где-то за долиной Малчепы и  верховьями  реки  Белой,
парят  в дымке розоватые призраки Фишт-Оштенского  массива.  Нам  видно, как
поднимается к ним задранный вверх обрывистый край Скалистой куосты.
     Глубоко, почти  на километр под  ногами,  дно  долины Киши. Там  Сенная
поляна, там совещаются  наблюдатели. А нам сверху  так  хорошо  видна вся их
могучая держава...
     Еще  не  так  давно эту вознесенную  над  заповедником  поляну называли
Зубровой. Наш Саша упорно утверждает, что мы  идем не к лагерю Исаева, а  на
Бандитскую  поляну. Нам  понятно, почему так приросло это черное имя к столь
райскому уголку - я еще в Красной  Поляне слышал трагическую историю  гибели
профессора  Исаева в  районе  этого лагеря. Интересно,  а  что знает об этом
Саша? Он угрюмо повествует:
     - У нас в  Хамышках  так говорят: ходил тут  профессор,  траву  изучал.
Гордый был, одиночкой ходил. А наши тут рядом в другом балагане сидели.
     - Постой-ка, какие наши?
     -  Бандиты. Наши, хамышкинские. Растроганные  столь наивно раскрываемым
родством душ, слушаем внимательнее - мы-то и не знаем, с кем
     имеем дело.
     -  Порешили  они его словить - зачем один ходит. Ну и словили и суд над
ним устроили.
     - За что же суд?
     - За то, что ученый. Говорили, не было бы ученых - не было бы и войны и
заповедника не было бы.
     - Вот оно что! И к чему же его присудили?
     - Присудили убить. Привязали к лошадиным хвостам и погнали.
     - Кого погнали?
     - Лошадей. Так всего  и побили. Так что  его и  тела не нашли. Говорят,
одну книжку записную потом обнаружили.
     В  голосе Саши не промелькнуло  ни нотки  сожаления  или  осуждения  по
поводу случившегося. Кто его ведает, может  быть, и он воспитай  был в такой
же вере, а теперь сам вынужден помогать ученым!
     - А откуда же ты это знаешь, Саша?
     - Наши рассказывали. Один из тех бандитов мой дядя был.
     Саша  и  это  произнес  без  капли  смущения.  Родства  с  Дикой  бабой
стесняется,  а о родстве с убийцами говорит чуть не с гордостью. Дремучие же
тут  можно встретить  души людские,  тоже чем тебе не зубры!.. Сашин рассказ
звучал тем  убедительнее,  что  в основе  совпадал  с  официальной версией о
гибели Исаева.
     Поднимаемся  по  косогору  горы  Аспидной к Аспидному  перевалу.  Между
полосами рододендронов  спускаются  ленты снегов  - они  лежат вдоль  каждой
лощины,  по путям зимне-весенних лавин.  Чтобы  провести нашу Машку  по этим
крутонаклонным снежникам, долбим в них топориками карнизные уступы - ведь мы
идем первыми  в этом сезоне,  в июне. В одном месте поленились, и Саша решил
пройти  с  лошадью  прямо  по снежной  целине.  Легкомыслие было  немедленно
наказано.
     На крутом  снежнике  копыта стали скользить,  ноги разъезжаться.  Вьюки
закачались,  лишили животное равновесия,  лошадь упала  и поехала. Затрещали
веревку из мешка вывалился  и поскакал мячом вниз по  рододендронам один  из
рюкзаков.  Хорошо,  что  снежник  в этом месте был неширок.  Через несколько
секунд Машка застряла, упершись брюхом в первый крупный куст.
     Освобождаем  ее от вьюка,  ослабляем седловку. Лошадь  в отчаянии косит
глазом, храпит, бьется. Сашка грубо орет на нее и с  силой тащит  под уздцы,
заставляя  подняться.  Ноги  целы,  только  на  боку  заметная  ссадина.  За
ускакавшим  рюкзаком  пришлось спускаться по кустам  на добрую сотню  метров
вниз - он застрял в криволесье.  Лошадь снова навьючили и  пошли к перевалу,
теперь уже всюду тщательно прорубая ступеньки.
     Цепко впившаяся в скалистые склоны сеть рододендроновых стеблей.  Узкие
струи водопадов. Первые для Наташи облака, которые можно потрогать.
     С Аспидного  перевала спустились  в  долину  уже родного мне  Уруштена.
Позади остались еще десятки удивительных видов, долин, ручьев, высокотравных
полян.  Но  что-то  изменилось  в  пейзаже  -  он  стал   суровее.   Исчезли
вечнозеленые кустарники,  чаще  стали попадаться  ели  и сосны.  Получалось,
будто Аспидный хребет, вытянутый по меридиану, отделял не запад от  востока,
а  юг  от севера.  Сосны  на склонах, на островах между  протоками Уруштена.
Аромат сосновой хвои и смол...
     Пожалуй, это  не случайно. К западу от Аспидного хребта еще чувствуется
дыхание южной природы с ее вечнозеленым подлеском, той самой, что проникла в
бассейн реки Белой через "Колхидские ворота" под Чугушом. Аспидный же хребет
для этой  природы  непреодолим. Вот почему в бассейне реки Лабы,  а именно к
нему принадлежит  Уруштен, господствуют уже типы ландшафта, "нормальные" для
северного склона Кавказа.
     Все  угрюмее  долина.  Лес  уступил место  криволесью. А  вот  и  вовсе
оголенные склоны - здесь даже криволесье сметено все опустошающими лавинами.
Тропу преграждали вывернутые с  корнями кривые  буки  и клены,  снесенные со
снегом  и вытаявшие из лавинных  выносов. Чем  выше мы поднимались, тем чаще
тропа  на  целые километры  исчезала под навалами недотаявшего снега, и идти
приходилось по его грязной ребристо-щебнистой  поверхности.  Снег перекрывал
все  днище долины,  так что и сама река  Уруштен исчезала под ним,  пробивая
себе неведомые траншеи.
     Как  странны  были  входы в  такие  туннели!  Они  походили  на  широко
распахнутые  гроты  с  причудливо  лепными потолками,  словно  состоящими из
пчелиных сот. Ячейки разделялись выступающими ледяными гребешками. Как такие
гребешки образовались?
     Снег  в лавинном выносе неоднороден.  Это  не только снежная пыль, но и
масса слипшихся, смерзшихся снежных  глыб и комьев. Плоскости смерзания этих
глыб  пронизывают  все  тело  лавинного  выноса  как  бы  сетью  оледеневших
перегородок. Ребра  этих перегородок тают медленнее, чем снег комьев, вот  и
вытаивают  в виде  сети гребешков. Отсюда и мозаичный вид  лепки  туннельных
потолков.
     Осторожно преодолеваем  завалы.  Как знать, где под этой  многометровой
толщей снега прячется река и не  провалится  ли под нами свод туннеля? Такие
провалы мы уже видим: черные колодцы среди снега.
     Лавинное царство. Какой  же  артиллерийский грохот  стоял здесь,  когда
массы  снега рушились в  Уруштен, Заодно  воображаю,  каково было  проходить
здесь Мало-Лабинскому отряду  генерала  Граббе. Ведь  именно здесь он первым
пробивался  к Красной  Поляне - Кбаадэ в 1864 году, и было это совсем ранней
для таких  высот весной - в мае. Володя с Сашей и лошадь с  вьюком почему-то
отстали. Иду впереди, торопясь скорее  выйти к Холодному  лагерю,  к первому
совсем знакомому месту на этом маршруте.
     Еще  один  бугор...  Сейчас  я увижу  площадку лагеря...  Взглядываю  и
инстинктивно приседаю,  прячусь. Наташа подбегает пригнувшись, и  мы не дыша
выглядываем из-за пригорка.
     Перед  нами  на фоне оранжевого закатного неба,  как  статуя, красуется
великолепный  олень. Он стоит, гордый и трепетный, на лужайке среди  снежных
пятен.  Стоит  как  хозяин, как  властелин.  В  талых  лужицах  у  его копыт
отражаются отсветы зари. Он уже почуял шум или запах и встревоженно  смотрит
в нашу сторону.
     Как  хочется  поделиться друг с другом  радостью,  а надо молчать. Зато
руки  встретились,  и   их  пожатие  было  как  поздравление,  как  взаимная
благодарность... Наш олень!
     Он недовольно топает копытом, разбрызгивая оранжевую лужицу, своенравно
закидывает голову  и  делает несколько прыжков. Еще раз всматривается в нашу
сторону и, уверившись, что тут не все благополучно, с  достоинством уходит в
криволесье. Видение исчезло.

        "ПЯТЬ МЕДВЕДЕЙ"
     Нас предупреждали, что Холодный лагерь сожжен туристами, не потушившими
очага при уходе. Поэтому сегодня первый раз ставим свою палатку.
     Любуемся   световыми   чудесами   псеашхинского   заката.  Куполовидный
снежничек на гребне трапеции меркнет последним и, наверное, первым загорится
завтра в утреннем свете солнца.
     Вечер в  палатке. Погашена свечка. Мы  забрались  в  свои одеяла-мешки.
Мирно посапывать через минуту,  после  того как лег, начал  один Саша. Мы  с
Наташей вспоминаем оленя, а Володя спугнутого им в этот же день кабана...
     Окружающий нас мир и  ночью полон голосами живых существ. Отчетливо,  с
подвыванием  кричит   сова.  Раздается  визгливо  отрывистый  речитатив  еще
какой-то птицы. Совсем рядом за стенкой палатки попискивают мыши.
     Что-то  шуршит в  кустах  и в подступающей  ко  входу  в палатку траве.
Кажется, мы различаем даже дыхание и почавкивание навестившего нас существа.
Кто это? Барсук? Куница?
     Володе надоело прислушиваться, и он неожиданно громко  шипит и фыркает.
Сразу слышим, что неведомый гость шмыгнул в кусты.
     Наташа обиженно шепчет:
     -  Володька,  зачем ты  его?  Добрый  теплый  зверик, пусть бы к нам  в
палатку залез. Он бы понял, что мы его не тронем, приласкался бы...
     Володя ворчливо басит:
     - Ну его. Блох напустит.
     ...Хорошо  просыпаться  в  палатке  под  отяжелевшей  от  росы  крышей,
выскакивать   в  обжигающую  свежесть  утра,  умываться  ледяным  хрусталем,
раздувать уцелевшие в золе угольки от вчерашнего костра.
     Помогаем Саше навьючить  лошадь. Перед нами спуск  к кладке через речку
Холодную. Вдруг Володя тихо и коротко вскрикивает:
     - Тише, медведи!
     Глядим  прямо  с места  ночлега  через долину.  До  ее противоположного
склона  метров двести. Там луга чередуются с  криволесьем, а по лощинкам еще
лежат полосы недотаявшего снега.
     - Вон, вон, смотрите, на снегу!
     Вниз  по  снегу   катятся  два  темных  мячика,  вылетают  на  траву  и
превращаются  в бурые пятнышки.  Они поднимаются  вверх по  траве вдоль края
снега  метров на двенадцать, затем переходят на  снег и вновь  катятся вниз.
Наташа уже поймала их в бинокль и шепчет нам:
     - Это медвежата. Они катаются по снегу с горки, как ребятишки!
     Впиваюсь в  бинокль -  действительно,  два медвежонка  лихо катятся  по
снегу, вылетают внизу на траву, с разгону перекувыркиваются, отряхиваются, а
потом с деловитым видом лезут по траве вверх, переваливаясь на всех четырех.
     Так, так, милые! Люби кататься, люби и саночки возить!
     Саша раньше  нас понимает,  что  неподалеку от медвежат должна  быть  и
мать, шарит глазами и говорит:
     - А вон и маманька!
     Правее метрах в пятидесяти в кустах  замечаем  более крупного зверя. Он
шевелится и... Да это же не один, это сразу два медведя рядом. Тут  маманька
с папанькой!
     Когда Наташа рассмотрела под соседним  кустом еще одного, видимо, более
пожилого медведя (дедушку или бабушку?), мы просто не верили своим глазам. В
какое же звериное царство мы попали, если можем прямо с места своего ночлега
видеть  одновременно пять медведей! Нам не  поверят, когда мы об  этом будем
рассказывать, скажут - преувеличиваем.
     Нет, не хвастался краевед Старк,  встречавший в восьмидесятых  годах на
Псеашхо  (в  Озерной долине Дзитаку)  одновременно  до двенадцати  медведей.
Правду рассказывал и Ян Нахкур, убивавший в день до девяти мишек.
     Достаточно полгода  не  ходить по  тропе, и  вот как перестают звери ее
бояться. Это на самой торной, на главной трассе заповедника! На участке, где
я уже  столько раз ночевал, не подозревая,  что  совсем  близко  могут  жить
звери!
     Саша  оглядывается,  смотрит на лугово-скальный  склон хребта  Дзитаку,
видный прямо над лагерем, и меланхолически заявляет.
     - А вон туры...
     - Что? Еще и туры?
     Бинокль  помогает  рассмотреть  целый табунок туров  -  мы  насчитываем
пятнадцать светло-бурых пятнышек, ползающих по зеленому склону, точно тля.
     Саша добавляет:
     - Я их еще вчера видал.
     - Что же ты ничего нам не сказал?
     - А чего интересного, когда так далеко?
     -  Чудак, ты  нам  всегда  говори, когда  зверя заметишь.  А  почему ты
думаешь, что это они же?
     - А они завсегда здесь. И куда они денутся, им тут пастись и пастись.
     И верно,  ведь перед нами огромный склон, покры