тупить
в главном, и поэтому я должен его спасти.
   - Рассчитывайте на меня, как  хотите,  -  объявил  Стомадор,  восхищенный
необычайным для него оттенком, какой  придал  всему  делу  его  образованный
соучастник, - я в вашем распоряжении. Возвратясь, зайдите ночью ко мне, буду
я спать или нет, - тихий тройной стук известит меня о вашем прибытии.
   На том они расстались. Лавочник уехал в трамвае к Старому  Форту,  откуда
пешком  должен  был  идти  разыскивать  камень,  а  Галеран  на  автомобиле,
управляемом его шофером Груббе, отправился в Тахенбак, прежде всего стремясь
расспросить слуг гостиницы, брошенной Давенантом. Кроме того, любопытно было
ему увидеть, как  жил  Тиррей,  наружность  которого  через  девять  лет  он
представлял смутно. Галеран все еще помнил его безусым.  Эта  внушительно  и
мрачно развивающаяся судьба щемила сердце  Галерана,  как  вид  заброшенного
красивого дома.
   Был пятый час дня. Дорога - та самая, по которой мчался Давенант в  Лисе,
- даже минуты не оставалось пустой; легкие и  грузовые  автомобили  обгоняли
путешественника, виднеясь потом из-за холмов, на отдаленных участках  шоссе,
подобно пылящим,  черным  шарам;  лязгали,  дребезжа,  повозки,  управляемые
хмельными фермерами; фрукты, мешки с орехами и маисом, тюки табаку, мебель и
утварь переезжающих из одного поселка в другой двигались все время навстречу
Галерану. Знойное безветрие при чистом  небе  сообщало  пейзажу  законченную
чистоту линий. Бурая трава, сожженная солнцем, переходила с  холма  на  холм
оттенками золы, усеянной пятнами камней, глины и колючих кустов. Иным  людям
движение помогает рассуждать; для Галерана движение было  всегда  рассеянным
состоянием, подобием насыщенного раствора, прикосновение к которому  внешней
силы образует кристаллы самой разнообразной формы. Он увидел красивую  птицу
в  голубых  пятнах  по  белому   оперению,   медленно   перелетевшую   холм,
заинтересовался ею и спросил Груббе - не знает ли  он,  как  называется  эта
птица?
   Груббе пожал плечами. Он никогда не думал о птицах.
   Галеран видел оранжевые цветы на  колючих  стеблях,  недоступных  разящей
силе лучей солнца. В  мире  было  много  птиц  и  растений,  им  никогда  не
виденных. "Как монотонно и как не любопытно я  жил".  -  размышлял  Галеран,
испытывая беспокойство, зависть к неузнанному, что бы оно ни было, сожаление
о пороге старости и несколько смешное желание жить вторую, ко  всему  жадную
жизнь. Это был для  его  возраста  краткий  психоз,  но  ему  вдруг  безумно
захотелось увидеть все вещи во всех домах мира и проплыть по всем рекам.
   К закату солнца путешественники низверглись с плоскогорья, миновав  тихие
городки южного берега. Было восемь часов вечера, когда экипаж остановился  у
ресторана "Марк Татанер" в Лиссе. Наскоро пообедав здесь, Галеран  продолжал
путь.
   С  рассветом  обозначился  Тахенбак.  Не  останавливаясь  более,  Галеран
проехал рудничный городок, прибыв к "Суше и морю" без  десяти  минут  десять
часов утра. Усталый, охрипший Груббе остановил машину у деревянной лестницы.
   Отсидевший все члены тела за эти восемнадцать часов ускоренного движения,
Галеран вышел и осмотрелся, думая, что кто-нибудь появится из гостиницы.  Но
только теперь заметил он, что на входной двери повешен замок, ставни закрыты
изнутри,  у  правого  крыла  дома  разбита  палатка  и  там  стоит  человек,
вглядываясь в приезжих с самонадеянностью торговца,  лишенного  конкуренции.
Это был обросший  черными  волосами  человек  с  желтым  лицом  -  итальянец
смешанной крови. В своей палатке он устроил прилавок, наставил  табуреты,  и
дым от его жаровни,  подрумянивающей  ломти  свинины,  разносил  запах  еды.
Прилавок был уставлен бутылками и сифонами.
   - Есть ли кто-нибудь в гостинице? - спросил Галеран, поднимаясь на  откос
к палатке. - Я хочу видеть служащих Гравелота -  Петронию  и  Фирса.  Почему
дверь на замке?
   Торговец прищурился и вытер о передник сальные руки.
   - Все местные жители знают эту историю, - сказал  он,  -  но  вы,  должно
быть, издалека?
   - Хотя я издалека, -  ответил  Галеран,  с  удовольствием  усаживаясь  на
табурет и знаком приглашая подошедшего  Груббе  сесть  рядом  с  ним,  чтобы
восстановить силы вином и жареным мясом, - хотя я издалека, - я знаю, почему
исчез хозяин. Тут должны оставаться два человека.
   -  Так  вот....  подождите,  -  начал  объяснять  торговец,  не  любивший
торопиться. - Хотите выпить виски? А! Хорошо, я вам все  расскажу.  Гравелот
скрылся от обыска, оставив хозяйство Фирсу. Фирс держал  гостиницу  открытой
четыре дня, после того он с женщиной тайно исчезли, да еще захватили  белье,
лошадь, повозку и много других вещей, а потому полиция заперла гостиницу.  Я
согласился ее сторожить. Место глухое.
   Конечно, торговать  я  имею  право.  Ко  мне  заходят,  потому  что  дело
Гравелота погибло или замерло на время; неизвестно, что будет с  гостиницей,
но пища и напитки всегда найдутся в моей палатке. Меня зовут Арум Пакко -  к
вашим услугам.  Котлеты,  если  хотите,  придется  подождать,  есть  горячая
свинина, колбаса, консервы.
   Действительно, так это и было, как рассказал Пакко:  деньги,  оставленные
Давенантом Фирсу, и случайные деньги Петронии расположили этих людей друг  к
другу скорее, чем затяжное ухаживание. Тяготясь тем,  что  на  руках  у  них
осталось исправное заведение, по делам которого им, может быть, пришлось  бы
дать отчет Гравелоту, Петрония с Фирсом, забрав вещи  поценнее,  скрылись  и
уехали на пароходе в Лисе, намереваясь открыть там табачную лавку.
   Груббе ничего не знал о планах Галерана, и  это  заурядное  мошенничество
рассмешило его, но, взглянув на озадаченного  хозяина,  он  понял,  что  тот
отнесся к делу серьезнее. Перестав смеяться, Груббе заметил:
   - Экие прохвосты!
   - Да, Груббе, это - прохвосты, но они были  мне  очень  нужны,  -  сказал
Галеран, - искать их, разумеется бесполезно.
   Пакко,   слыша   этот   разговор,   начал   стараться    выведать    цели
путешественников, но Галеран уклонился от объяснений. Пока он с Груббе ел  и
пил, умолкший Пакко стоял к ним спиной у входа палатки  и,  засунув  руки  в
карманы,  насвистывал,  разглядывая  машину,  как  отвергнутый  посторонний,
имеющий право судить все, а о выводах умолчать. Эти выводы свелись, впрочем,
к импровизированной надбавке платы за водку и кушанье.
   Отдохнув, Галеран уехал, и Груббе через пятнадцать минут доставил  его  в
Гертон, по адресу Баркета. Хозяина мастерской не было  дома.  Тогда  Галеран
попросил приказчика сообщить дочери Баркета, Марте, что приехавший из Покета
Орт Галеран желает говорить с ней по делу ее отца.
   - Если у вас неотложное дело, - сказала Марта, появляясь в  мастерской  и
расположенная внешностью  Галерана  к  обходительности,  всегда  руководящей
промышленниками, когда, по их мнению, посещение обещает выгоду, - я  проведу
вас  в  нашу  контору.  Отец  должен  вернуться  через  двадцать  минут,  он
отправился принимать заказы на электрическую рекламу.
   Конторой Марта называла в известных случаях часть прохода из мастерской в
квартиру, где  находились  телефон  и  письменный  стол  Баркета.  Несколько
медных, фаянсовых и эмалевых досок были прибиты к стене, привлекая  внимание
выразительной бессмыслицей случайного подбора этих образцов ремесла Баркета.
Единственно удачно висели рядом: "Родовспомогательная лечебница Грандиссона"
и "Бюро похоронных процессий Байера".
   Оглушенный долгой ездой, не спав ночь, Галеран сел  на  предложенный  ему
стул и удержал Марту, хотевшую выйти.
   - Пока ваш отец не вернулся, - сказал он, заключая по внешности  девушки,
что теперь будет положено начало борьбы за Давенанта, - мне хочется  сказать
о цели моего визита вам.
   - Хорошо, - ответила Марта, поспешно садясь и что-то предчувствуя, отчего
ей стало неловко дышать. Галеран назвал себя.
   - Ваша помощь необходима, - заговорил он. - Я сразу объясню  дело.  Джемс
Гравелот  заключен  в  тюрьму  по  обвинению  в   хранении   контрабанды   и
сопротивлении  береговой  охране.  Нет  сомнения,  что  ему   был   подкинут
запрещенный товар - сообразите сами - как раз вечером того дня, когда  вы  и
отец ваш были свидетелями скандала в гостинице Гравелота.
   Марта вспыхнула, затем опустила голову. Ее руки дрожали. Подняв лицо, она
глядела на Галерана так беспомощно, что он отнес эти знаки волнения на  счет
ее сочувствия пострадавшему.
   - Я.. - сказала Марта.
   Галеран, помедлив и видя, что она умолкла, продолжал:
   - Да, ваши чувства я понимаю. Размышляя так и этак, я  вывел  заключение,
что спасти Гравелота можно лишь  через  Ван-Конетов,  дав  им  выбирать  или
огласку пощечины, а также всех безобразных выходок Георга Ван-Конета, или же
деятельное участие этих влиятельных лиц  в  спасении  невинно  запутавшегося
Гравелота. Но, чтобы иметь успех, нужны  свидетели.  Я  уверен,  что  вы  не
откажетесь  свидетельствовать  против   негодяя.   Гравелот,   в   сущности,
заступался за вас. Я прошу о том вас и намерен просить вашего отца.
   Марта  успела  подавить  замешательство.  Взяв  со  стола  линейку,   она
притронулась ее концом к нижней губе и,  не  отнимая  линейку,  смотрела  на
Галерана круглыми, очень светлыми глазами.
   - Вот что ... - сказала она. -  Вы  меня  страшно  удивили.  Ни  о  каком
скандале мы ничего не знаем. Я, право, не знаю, что подумать. К тому  же  вы
говорите, что Гравелот арестован. Вот ужас! Мы знаем Гравелота. Уверяю  вас,
все это - сплошное недоразумение.
   Опустив взгляд, она прикусила конец линейки и с  силой  выдернула  ее  из
зубов, затем, робко  взглянув  на  Галерана,  медленно  положила  линейку  и
выпрямилась.
   - Вы испугали меня, - сказала Марта. -  Как  понять?  Галеран  откинулся,
болезненно переведя  замкнувшееся  дыхание.  Сердце  его  начало  стучать  и
тяжело.
   - Вы должны это сделать.
   - Но я ничего не могу, я ничего, ничего не знаю! Вы, может быть, спутали!
Идет отец! - облегченно воскликнула девушка, стремясь удалиться.
   Толкнув стеклянную дверь, вошел раскрасневшийся от жары Баркет с  готовой
любезной улыбкой, обращенной к посетителю.
   Вид дочери осадил его.
   - Ты что? - быстро спросил он.
   - Отец, вот.. - Марта  взглянула  на  Галерана,  -  вот  это  к  тебе,  о
Гравелоте, - добавила она, запоздало пожав плечом и тотчас уходя в комнаты.
   Баркет медленно, думающим движением снял шляпу и  посмотрел  на  Галерана
светло раскрытым, напряженным взглядом лжеца.
   - Да, да, - забормотал он, - как  же!  Я  Гравелота  знаю  очень  хорошо.
Должно быть, месяц назад я заезжал к нему с Мартой последний раз.
   Галеран вторично назвал себя и объяснил:
   - Я - друг Гравелота. Баркет, вы были у него в тот день, когда он  ударил
Ван-Конета за издевательство над вашей дочерью.
   Баркет увел голову в плечи и вытаращил глаза.
   - Да что вы! - вскричал он. - О чем вы говорите? Объясните, ради бога,  я
страшно встревожился!
   - Гравелот не будет лгать, - сказал Галеран. - Неужели  это  так  трудно:
сказать правду ради хотя бы спасения человека, которому вы прямо обязаны?
   - Если вы объясните, в чем дело ... Поймите, что я поражен! Не однажды  я
останавливался в "Суше и море", но я не могу понять, о чем речь!
   В течение по крайней мере  минуты  оба  они  молчали.  Баркет  выдерживал
красноречивый взгляд Галерана с трудом и наконец опустил глаза.
   - Если вы засвидетельствуете столкновение.  Граве-лот  будет  спасен.  Он
арестован. Подробности я уже рассказал вашей дочери. Она  вам  передаст  их.
Мне тяжко их повторять.
   - Уверяю вас, что вы поддались какой-то сплетне., - заговорил Баркет,  но
Галеран его перебил:
   - Так вы настойчиво отрицаете?
   - Отрицаю. Это мое последнее слово. Но я бы хотел все-таки...
   Галеран не дослушал его. Покачав головой, он взял шляпу и  вышел,  бросив
на ходу:
   - Стыдно, Баркет.
   Он уселся в автомобиль,  нисколько  не  упрекая  себя  за  так  кратко  и
решительно оборванный разговор. Бесполезно было далее убеждать  этих  что-то
обдумавших  и  решивших  людей  в  низости  их  молчания.  Галеран  еще   не
отчаивался. У него возникла мысль говорить с Лаурой Мульдвей и Сногденом. По
характеру событий, как они  были  кратко  выражены  Тирреем  в  его  письме,
Галеран отчасти представлял этих людей, их роль около Ван-Конета;  он  знал,
что даже человек резко  порочный,  если  к  нему  обращаются  в  надежде  на
проявление его лучших чувств, скорее может проговориться или изменить  себе,
чем Баркеты. Однако точного плана не было. Только случайность  или  минутное
настроение -  род  благородной  слабости  -  могли  помочь  Галерану  в  его
неблагодарном труде - вырвать  из  естественно  развившегося  заговора  клок
шерсти таинственного  животного,  именуемого  уликой.  Отбросив  размышления
относительно еще не создавшихся сцен, веря в наитие и  надеясь  лишь  на  не
оставлявшую его силу надежды, Галеран поехал в гостиницу, где занял  большой
номер. Не зная, что будет дальше, он хотел иметь помещение для приема и сна.
   - Будьте наготове, - сказал Галеран Груббе, - я должен говорить в телефон
и, может быть, тотчас опять поеду. Если же этого  не  случится,  вы  займете
номер 304-й, как я условился с управляющим гостиницей, а машину  отведете  в
гараж. Я вас извещу.
   Терпеливый, безмерно усталый, но преданный Гале-рану человек,  видя,  что
его хозяин расстроен, молча кивнул  и  вытащил  из  ящика  для  инструментов
бутылку виски. Выпив столько, чтобы согнать болезненное  отупение  бессонной
ночи, Груббе облокотился на  дверцу  и  стал  рассматривать  прохожих.  Было
жарко. Он ослабел, склонился и задремал.
   Как  сказано  ранее,  Лаура  Мульдвей  и  Сногден  отправились  в  Покет,
продолжая давние отношения с Ван-Конетом, и скоро  Галеран  узнал,  что  его
хлопоты безрезультатно оканчивались.  По-видимому,  ничего  другого  ему  не
оставалось, как возвратиться. Он был отчасти рад, что эти лица в Покете,  на
месте действия; не поздно было попытаться, так или этак, говорить с ними  по
возвращении. Внутренне остановясь, Галеран сел в кресло и  принялся  курить,
задерживая трубку в зубах, если  размышление  бессодержательно  повторялось,
или вынимая ее, когда мелькали черты возможного действия. Хотя самые  важные
свидетели отошли, он пересматривал заново группу людей, чья  память  хранила
драгоценные для него сведения, и ждал намека, могущего образовать трещину  в
сопротивляющемся  материале  несчастия.   Решение   задачи   не   приходило.
Единственный человек, к которому мог  еще  обратиться  Галеран,  не  покидая
Гертона, был Август Ван-Ко-нет. Ничего не зная ни о нем, ни об отношении его
к сыну, Галеран думал о его существовании как о факте, и только. Однако  эта
мысль возвращалась. При умении представить дело так, как если  бы  свидетели
налицо и  готовы  развязать  языки,  попытка  могла  кое-что  дать.  Галеран
выколотил из трубки пепел и вызвал телефонную  станцию  -  соединить  его  с
канцелярией Ван-Конета.
   Должно быть, телефонные служащие  работали  усерднее,  если  им  называли
номера небольших  цифр,  но  только  утомленный  глухой  голос  очень  скоро
произнес в ухо Галерана:
   - Да. Кто?
   Август Ван-Конет был один, измучен ночным припадком подагры, в  одном  из
тех рассеянных и  пустых  состояний,  когда  старики  чувствуют  хрип  тела,
напоминающий о холоде склепа.  Ван-Конет  осматривал  минувшие  десятилетия,
спрашивая  себя:  "Ради  чего?"  В  таком  состоянии   упадка   задумавшийся
губернатор, не вызывая  из  соседней  комнаты  секретаря,  сам  взял  трубку
телефона. Эта краткая прихоть выражала смирение.
   Разговор начался его словами: "Да. Кто?"
   - За недостатком времени, - сказал Галеран, - имея на руках осень  важное
и грустное дело, прошу сообщить, может ли губернатор сегодня меня принять? Я
- Элиас Фергюсон из Покета.
   - Губернатор у телефона, - мягко сообщил Ван-Конет,  все  еще  охваченный
желанием простоты и доступности. - Не можете ли  вы  коротко  передать  суть
вашего обращения?
   - Милорд, -  сказал  Галеран,  поддавшись  смутному  чувству,  вызванному
терпеливым рокотом печально звучащего голоса, - одному человеку в  Покетской
тюрьме угрожает военный суд и смертная казнь. Ваше милостивое  вмешательство
могло бы облегчить его участь.
   - Кто он?
   - Джемс Гравелот, хозяин гостиницы на Тахенбакской дороге.
   Ван-Конет  понял,  что  слух   кинулся   стороной,   вызвав   неожиданное
вмешательство человека, говорящего теперь  с  губернатором  тем  бесстрастно
почтительным голосом, какой подчеркивает боязнь случайных интонаций, могущих
оскорбить слушающего. Но состояние прострации еще не покинуло Ван-Конета,  и
ехидный смешок при мысли о незавидной истории сына,  вырвавшийся  из  желтых
зубов старика, был в этот день последней данью его подагрической философии.
   - Дело "Медведицы", - сказал Ван-Конет. - Я хорошо знаю это дело, и может
быть...
   "Не все ли равно?"  -  подумал  он,  одновременно  решая,  как  закончить
обнадеживающую фразу, и дополняя мысль о "все равно"  равнодушием  к  судьбе
всех людей. "Не все ли равно - умрет этот  Гравелот  теперь  или  лет  через
двадцать?"  Легкая  ненормальность   минуты   тянула   губернатора   сделать
что-нибудь для Фергюсона. "Жизнь состоит из  жилища,  одежды,  еды,  женщин,
лошадей и сигар. Это глупо".
   Он повторил:
   - Может быть, я... Но я хочу говорить с вами подробно. Итак...
   Внезапно появившийся секретарь сказал:
   - Извините мое проворство: акции Сахарной  компании  проданы  по  семьсот
шесть и реализованная сумма - двадцать семь тысяч фунтов - переведена банкам
Рамона Барроха.
   Это означало, что Август Ван-Конет мог сделать теперь  выбор  среди  трех
молодых женщин, давно пленявших его,  и  дать  годовой  банкет  без  участия
ростовщиков. Вискам Вач-Конета стало тепло, упадок прошел,  осмеянная  жизнь
приблизилась с пением и тамбуринами, дело  Гравелота  сверкнуло  угрозой,  и
губернатор отдал секретарю трубку телефона, сказав обычным резким тоном:
   - Сообщите просителю Фергюсону, что мотивы и существо  его  обращения  он
может заявить в канцелярии по установленной форме.
   Секретарь сказал Галерану:
   - За отъездом господина губернатора в Сан-Фуэго я, личный секретарь, имею
передать вам, что ходатайства всякого рода, начиная с первого числа текущего
месяца, должны быть изложены письменно и переданы в личную канцелярию.
   - Хорошо, -  сказал  Галеран,  все  поняв  и  не  решаясь  даже  малейшим
проявлением настойчивости колебать шаткие обстоятельства Давенанта.
   Но разговор этот внушил ему сознание необходимости торопиться.
   Галеран сошел вниз, заплатил конторщику суточную цену номера  и  разыскал
глазами автомобиль.
   Груббе спал, потный и закостеневший в забвении. Его голова упиралась лбом
о сгиб локтя. Галеран, сев рядом, толкнул Груббе, но шофер помраченно  спал.
Тогда Галеран сам вывел автомобиль из города на шоссе и покатил с  быстротой
ветра. Вдруг Груббе проснулся.
   - Держи вора! - закричал он, хватая Галерана, без всякого  соображения  о
том, где и почему неизвестный человек похищает автомобиль.
   - Груббе, очнитесь, - сказал Галеран, - и быстро следуйте по этой дороге:
она ведет обратно, в Покет.



   Глава Х

   Поздно вечером следующего дня Стомадор ждал Галерана, играя сам с собой в
"палочки" - тюремную игру, род бирюлек.
   Весь день Галеран спал. Очнувшись в тяжелом состоянии, он выпил несколько
чашек крепкого  кофе  и  отправился  на  окраину  города.  Около  тюрьмы  он
задержался, всматриваясь в ее массив с сомнением и решимостью.  Денег  унего
было  довольно.  Оставалось  придумать,  как  дать  им   наиболее   разумное
употребление.
   Спотыкаясь о ящики в  маленьком  дворе  лавки,  Галеран  разыскал  заднюю
дверь, постучав именно три раза. Мелочам тайных  дел  он  придавал  значение
дисциплины, отлично зная, что пустяковая неосторожнос