нная кожа хотя  и
не утолила голода, но дала желудку  механическую  работу.  Каждый  раз,  как
кто-нибудь отставал, Дерсу начинал ругаться.
   День уже кончился, а мы все шли. Казалось, что реке Синанце  и  конца  не
будет. За каждым поворотом открывались  все  новые  и  новые  плесы  Мы  еле
волочили ноги, шли, как пьяные, и если бы не уговоры Дерсу, то  давно  стали
бы на бивак.
   Часов в шесть вечера появились первые признаки близости жилья: следы  лыж
и нарт, свежие порубки, пиленые дрова и т. д.
   - Иман далеко нету, - сказал Дерсу довольным голосом.  Все  почувствовали
прилив энергии и  пошли  бодрее.  Как  бы  в  ответ  на  его  слова  впереди
послышался отдаленный собачий лай. Еще один поворот, и мы  увидели  огоньки.
Это было китайское селение Сянь-ши-хеза.
   Через четверть часа мы подходили к поселку. Я никогда не уставал так, как
в этот день. Дойдя до первой фанзы, мы вошли в нее и не раздеваясь легли  на
кан.
   Естественно, что наше появление вызвало среди  китайцев  тревогу.  Хозяин
фанзы волновался больше всех.  Он  тайком  послал  куда-то  рабочих.  Спустя
некоторое время в фанзу пришел еще один китаец. На вид ему было лет тридцать
пять. Он был среднего роста, коренастого сложения и  с  типично  выраженными
монгольскими чертами лица. Наш новый знакомый был одет заметно лучше других.
Держал он себя очень развязно и имел голос крикливый. Он обратился к нам  на
русском языке и стал расспрашивать, кто мы такие и куда идем.
   Речь его была чистая, правильная,  нековерканная,  слова  свои  он  часто
пересыпал русскими пословицами. Затем он стал уговаривать нас перейти к нему
в фанзу, назвал себя Ли Тан-куем, сыном Лу  Чин-фу,  говорил,  что  его  дом
лучший во всем поселке, а фанза,  в  которой  мы  остановились,  принадлежит
бедняку и т. д. Затем он вышел на улицу и о чем-то долго шептался с хозяином
фанзы. Последний подошел ко мне и тоже стал просить, чтобы мы перешли  к  Ли
Тан-кую.  Нечего  делать,  пришлось  уступить.  Откуда-то  взялись  рабочие,
которые успели уже перенести наши вещи. Когда мы шли по тропе,  Дерсу  вдруг
тихонько дернул меня за рукав и сказал:
   - Его шибко хитрый люди. Моя думай, его обмани хочу. Сегодня моя  спи  не
буду.
   Мне самому китаец этот казался подозрительным и очень  не  нравились  его
заискивания и фамильярность.
   Селение Сянь-ши-хеза расположено на правом берету Имана. На другом  конце
поляны около леса находилось брошенное удэгейское  стойбище,  состоявшее  из
восьми юрт. Все удэгейцы в числе 65 человек (21  мужчина,  12  женщин  и  32
детей) бросили свои жилища и ушли на Вагунбе.
   Минут через пять мы  подошли  к  дому  Ли  Тан-куя.  Вокруг  него  стояло
несколько фанз для рабочих и охотников, а за ними виднелись амбары, кузница,
сарай, конюшня и т. д.  Мы  вошли.  Хозяин  хотел  было  меня  и  Гранатмана
поместить в своей комнате, но  я  настоял  на  том,  чтобы  казаки  и  Дерсу
ночевали вместе со мной. После этого Ли Тан-куй принялся нас угощать.  Каким
вкусным показался нам чай с лепешками,  испеченными  на  бобовом  масле!  На
время мы даже забыли свои подозрения. Когда я утолил первые признаки голода,
опасения появились вновь. Ли Тан-куй хотя и угощал нас, но в  этом  угощении
не было радушия: в каждом движении его сквозила какая-то задняя мысль. Дерсу
все время осторожно следил за ним. Я решил тоже не спать, но не в силах  был
преодолеть усталость. После ужина я почувствовал,  что  веки  мои  слипаются
сами собой; незаметно для себя я погрузился в глубокий сон.
   Ночью я проснулся оттого, что кто-то тряс меня за плечо. Я быстро вскочил
на ноги. Рядом со мной сидел Дерсу. Он сделал мне знак, чтобы я не шумел,  и
затем рассказал, что Ли Тан-куй давал ему деньги и просил его уговорить меня
не ходить к удэгейцам на Вагунбе, а обойти юрты их стороной, для чего обещал
дать специальных проводников и носильщиков. Дерсу отвечал ему, что это не от
него зависит. После этого он, Дерсу, лег на кан  и  притворился  спящим.  Ли
Тан-куй выждал, когда, по его мнению, Дерсу уснул, тихонько вышел из фанзы и
куда-то уехал верхом на лошади.
   - Надо наша завтра на Вагунбе ходи. Моя думай, там что-то  худо  есть,  -
закончил он свой рассказ.
   В это время снаружи послышался конский топот. Мы сунулись на свои места и
притворились спящими. Вошел Ли Тан-куй. Он остановился в дверях, прислушался
и, убедившись, что все спят, тихонько разделся и лег на свое место. Вскоре я
опять заснул и проснулся уже тогда, когда солнце было высоко на небе.
   Проснулся я от какого-то шума и спросил, что случилось.  Казаки  доложили
мне, что к фанзе пришло несколько человек удэгейцев. Я оделся и вышел к  ним
на улицу. Меня поразила та неприязнь, с какой они на меня смотрели.
   После чая я объявил, что пойду дальше. Ли Тан-куй стал уговаривать  меня,
чтобы я остался еще на один день, обещал заколоть чушку и т. д. Дерсу в  это
время  подмигнул  мне,  чтобы  я  не  соглашался.  Тогда  Ли  Тан-куй  начал
навязывать своего проводника, но я отказался и от этих услуг. Как ни  хитрил
Ли Тан-куй, но обмануть ему нас так и не удалось.
   От Сянь-ши-хезы тропа идет по правому берегу реки у подножия высоких гор.
Километра через два она опять выходит на  поляну,  которую  местные  китайцы
называют Хозенгоу. Поляна эта длиной 5  километров  и  шириной  от  1  до  3
километров.
   Все иманские китайцы  хорошо  вооружены  и  живут  очень  зажиточно.  Они
относились к нам крайне враждебно. На мои вопросы о дороге и  о  численности
населения они отвечали грубо: "Бу чжи дао" (не знаю), а  некоторые  говорили
прямо: "Знаю, да не скажу".
   Немного дальше и несколько в стороне было  удэгейское  стойбище  Вагунбе,
состоящее из четырех фанз и юрт. По сведениям, здесь  обитали  85  удэгейцев
(29 мужчин, 19 женщин и 37 детей).
   Когда мы подходили к их жилищам, они все высыпали нам навстречу. Удэгейцы
встретили меня далеко не дружелюбно и не пригласили даже к себе в юрты.
   Первый вопрос, который они задали мне, был такой: почему я ночевал в доме
Ли Тан-куя? Я ответил им и  в  свою  очередь  спросил  их,  почему  они  так
враждебно ко мне относятся. Удэгейцы ответили, что давно ждали меня и  вдруг
узнали, что я пришел и остановился у китайцев на Сянь-ши-хеза.
   Скоро все объяснилось: оказалось, что  здесь  произошла  целая  трагедия.
Китаец Ли Тан-куй нещадно эксплуатировал туземцев  долины  Имана  и  жестоко
наказывал их, если они к назначенному времени  не  доставляли  определенного
числа мехов. Многие семьи он разорил  совершенно,  женщин  насиловал,  детей
отбирал и продавал за долги. Наконец двое из удэгейцев, Масенда и  Сомо,  из
рода Кялондига, выведенные из терпения, поехали  в  Хабаровск  с  жалобой  к
генерал-губернатору. Последний обещал им помочь и между прочим сказал, что я
должен прийти на Иман со стороны  моря.  Он  велел  им  обратиться  ко  мне,
полагая, что на месте я легко разберусь с этим вопросом. Удэгейцы вернулись,
сообщили сородичам о результатах своей поездки и терпеливо стали ждать моего
прихода. О поездке Сомо и Масенды узнал Ли Тан-куй. Тогда для примера другим
он приказал избить жалобщиков палками. Один из них умер во время  наказания,
а другой хотя и выжил, но остался калекой на всю жизнь.  Тогда  в  Хабаровск
поехал брат убитого Гулунга. Ли Тан-куй велел его схватить  и  заморозить  в
реке. Узнав об этом, удэгейцы решили с оружием в  руках  защищать  товарища.
Создалось осадное положение. Уже две недели  туземцы  сидели  на  месте,  не
ходили на охоту и, за недостатком продовольствия, терпели  нужду.  Вдруг  до
них дошла весть, что я пришел  на  Сянь-ши-хеза  и  остановился  в  доме  Ли
Тан-куя. Я объяснил им, что  мне  ничего  не  было  известно  из  того,  что
случилось на Имане, и что, придя в Сянь-ши-хеза, я до  того  был  утомлен  и
голоден, что не разбирая воспользовался первой попавшейся мне фанзой.
   Вечером все старики собрались в одну юрту. На совете решено было, что  по
прибытии в Хабаровск я обо всем  доложу  начальству,  буду  просить  оказать
помощь туземцам.
   Когда старики разошлись, я оделся и вышел из юрты. Кругом было темно, так
темно, что в двух шагах нельзя было рассмотреть человека. О  местонахождении
удэгейских жилищ можно было только узнать по искрам и клубам  дыма,  которые
вырывались из отверстия в крышах. Вдруг в тихом вечернем воздухе  пронеслись
странные звуки: то были удары в бубен, и вслед  за  тем  послышалось  пение,
похожее на стон и плач. В этих звуках было что-то жуткое  и  тоскливое.  Как
волны, они неслись в стороны и таяли в холодном ночном воздухе.  Я  окликнул
Дерсу. Он вышел и сказал мне, что в самой крайней юрте шаман лечит  больного
ребенка. Я отправился туда, но у самого входа в юрту натолкнулся на старуху,
она загородила мне дорогу. Я понял,  что  присутствие  мое  нежелательно,  и
пошел назад по тропе.
   В той стороне, где  находились  китайские  фанзы,  виднелись  огоньки.  Я
почувствовал, что прозяб, вернулся в юрту и стал греться у костра.
 
 
 
 
   Глава 29
 
   От Вагунбе до Паровози
 
   Проводы. - Река Тайцзибери. - Картун. - Враждебное настроение китайцев. -
Отказ в ночлеге. - Ориентировка при помощи обоняния. -  Лофанза.  -  Мяолин.
Буйный хозяин. - Паровози. - Река Нэйцухе.  -  Село  Котельное.  -  Колесная
дорога. - Угощение в деревне Гоголевке. - Нижнее  течение  Имана.  -  Услуга
попутчика. - Расставание с Дерсу. - Станция Иман. - Возвращение в Хабаровск
 
 
   На следующий день утром, 8 ноября, мы продолжали наш путь.
   Все удэгейцы пошли нас провожать.  Эта  толпа  людей,  пестро  одетых,  с
загорелыми лицами и с беличьими хвостиками на головных  уборах,  производила
странное впечатление. Во всех движениях ее было что-то дикое и наивное.
   Мы шли  в  середине,  старики  рядом,  а  молодежь  бежала  по  сторонам,
увлекаясь  следами  выдр,  лисиц  и  зайцев.  На   конце   поляны   инородцы
остановились и пропустили меня вперед.
   Из толпы вышел седой старик. Он подал мне коготь рыси  и  велел  положить
его в карман, для того чтобы я не забыл просьбы их относительно Ли  Тан-куя.
После этого мы расстались:  удэгейцы  вернулись  назад,  а  мы  пошли  своей
дорогой.
   От устья Синанцы Иман изменяет свое направление и течет на север  до  тех
пор, пока не достигнет Тхетибе.  Приток  этот  имеет  три  названия:  гольды
называют его Текибира, удэгейцы - Тэгибяза,  русские  -  Тайцзибери.  Отсюда
Иман опять поворачивает на запад,  какое  направление  и  сохраняет  уже  до
впадения своего в Уссури. Эта часть долины  Имана  тоже  слагается  из  ряда
денудационных и тектонических участков,  чередующихся  между  собой.  Такого
рода долины особенно часто встречаются в Приамурском крае.
   Между реками Синанцей и Тхетибе Иман принимает в себя с левой  стороны  в
последовательном  порядке  следующие  притоки:   Ташидохе   (длиной   в   50
километров)  и  Хейсынгоу  (10  километров).  Между  их  устьями  есть  гора
Ломаза-Цзун, далее будут речки Мыдагауза (6 километров) и гора того же имени
и наконец речка Сяо-Шибахе (25  километров).  С  правой  стороны  в  том  же
последовательном порядке будут: Вагунбе (40 километров) с  притоком  Тайнгоу
(6 километров) и Цуцувайза (15 километров).
   Река Тайцзибери длиной  100  километров;  она  очень  порожиста  завалена
буреломом; в верхней части течет с востока на запад и  только  вблизи  устья
склоняется к югу. Вся долина покрыта  густыми  хвойно-смешанными  лесами.  В
нижнем  течении  Тайцзибери  имеет  следующие  притоки:  с  правой   стороны
Цологоузу (12 километров), Чанцзуйзу, с горой того же имени, и Сибичу; потом
следуют:  Ханихеза,  Бэйлаза  и  Дунанца.  Сибича  образуется   из   слияния
Сяо-Сибичи и Санчазы и имеет течение в среднем 9 километров в  час,  глубину
около 1,5 метра и ширину близ устья 50 метров.
   Если идти вверх по правой речке,  то  можно  в  два  дня  выйти  на  реку
Бейцухе, по второй - в четыре дня на Шитохе (верхний приток Бикина). С левой
стороны в Тайцзибери впадают Нанца (25 километров), Тяпогоу (20 километров),
Цамцагоуза (30 километров), Поумазыгоу  (12  километров)  и  Талингоуза  (40
километров). Между  устьями  третьей  и  четвертой  рек  находится  довольно
высокая гора, которую называют Логозуйза.
   После принятия в себя Тайцзибери Иман поворачивает  на  запад.  Здесь  он
шириною около 140 метров, глубиной 3 - 4 метра. Дальше  с  левой  стороны  в
него впадают две маленькие речки: Шаньдапоуза (8 километров)  и  Кауланьтунь
(15 километров). Последнюю китайцы называют Динзахе (Золотая река).
   Летом, когда идешь по лесу, надо внимательно смотреть, чтобы не  потерять
тропу. Зимой, покрытая снегом, она хорошо видна  среди  кустарников.  Это  в
значительной степени облегчило мне съемку.
   Иман мало где  течет  одним  руслом,  чаще  он  разбивается  на  протоки.
Некоторые из них имеют значительную длину и далеко отходят в сторону. Из них
наиболее замечательны Тагоуза, Наллю и Картунская.
   За эти дни мы очень утомились.  Хотелось  остановиться  и  отдохнуть.  По
рассказам удэгейцев, впереди было большое китайское селение Картун.  Там  мы
думали продневать, собраться с силами и, если возможно, нанять  лошадей.  Но
нашим мечтам не суждено было сбыться.
   В промежутке между реками Динзахе и Картуном Иман принимает в себя  много
больших и малых притоков, которые имеют следующие названия: с правой стороны
- Яумуга (25 километров), Логозуйза (20 километров)  и  Вамбалаза,  то  есть
Черепашья скала (25 километров). Скалистые горы около Картуна  носят  то  же
название. Если смотреть на них в профиль со стороны  Имана,  то  контуры  их
действительно напоминают черепаху. По рассказам  удэгейцев,  в  горах  между
Логозуйза и Вамбалаза есть золото. С левой стороны в Иман впадают  Каулентун
(10  километров),  Сядопоуза  (15  километров),  Чулагоу  (40   километров),
Тувдагоу  (50  километров),  Тазыгоу  (15  километров)   и   Хоамихеза   (12
километров).
   Картун собственно представляет собою большую  котловину  в  6  километров
длиной и 3 километра шириной. Здесь насчитывается сорок две китайские фанзы.
   Местность Картун  можно  считать  границей,  где  кончаются  смешанные  и
начинаются широколиственные леса. Горы в стороне от  реки  покрыты  кедровым
лесом, который зимой резко выделяется своей темной хвоей.
   День кончился, когда мы подошли  к  Картуну.  Солнце  только  что  успело
скрыться за горизонтом. Лучи его играли еще  в  облаках  и  этим  отраженным
сиянием напоследок освещали землю.
   В стороне около речки виднелись китайские фанзы.
   Слово "картун", вероятно  "гао-ли-тунь",  означает  "корейский  поселок".
Рассказывают, что здесь в протоках раньше добывали много жемчуга. По другому
толкованию "картун" означает "ворота". Действительно, на западе за  Картуном
долина опять суживается. С левой стороны к реке  подходят  горы  Хынхуто,  а
справа длинный отрог Вамбалазы.
   Более зажиточных фанз, чем на Картуне,  я  нигде  не  видывал.  Они  были
расположены на правом берегу реки и походили скорее на заводы, чем на  жилые
постройки.
   Я зашел в одну из них. Китайцы  встретили  меня  враждебно.  До  них  уже
долетели вести о том, кто мы и почему удэгейцы нас  сопровождают.  Неприятно
быть в доме, когда хозяева нелюбезны. Я перешел  в  другую  фанзу.  Там  нас
встретили еще хуже, в третьей мы не могли достучаться, в  четвертой,  пятой,
десятой нам был оказан такой же прием. Против рожна не пойдешь.  Я  ругался,
ругались казаки, ругался Дерсу, но делать  было  нечего.  Оставалось  только
покориться. Ночевать около фанз  мне  не  хотелось.  Поэтому  я  решил  идти
дальше, пока не найду место, подходящее для бивака.
   Настал вечер. Красивое сияние на небе стало  блекнуть.  Кое-где  зажглись
звезды.
   Китайские фанзы остались  далеко  позади,  а  мы  все  шли.  Вдруг  Дерсу
остановился и, закинув назад голову, стал нюхать воздух.
   - Погоди, капитан, - сказал он. - Моя запах дыма найди есть. Это удэге, -
сказал он через минуту.
   - Почему ты знаешь? - спросил его Кожевников.  -  Может  быть,  китайская
фанза?
   - Нет, - говорил Дерсу, - это удэге. Китайская фанза большой труба  есть:
дым высоко ходи. Из юрты дым низко ходи. Удэге рыбу жарят.
   Сказав это, он уверенно пошел вперед. Порой он останавливался и  усиленно
нюхал воздух. Так прошли мы пятьдесят шагов, потом сто, двести, а  обещанной
юрты все еще не было видно. Усталые люди начали смеяться над стариком. Дерсу
обиделся.
   - Ваша хочу тут спи, а моя хочу юрта  ходи,  рыбу  кушай,  -  отвечал  он
спокойно.
   Я последовал за ним, а следом за мной пошли и казаки. Минуты через три мы
действительно подошли к удэгейскому стойбищу. Тут были три юрты. В них  жили
9 мужчин и 3 женщины с 4 детьми.
   Через несколько минут мы сидели у огня, ели рыбу и пили чай. За этот день
я так устал, что едва мог сделать в дневнике необходимые  записи.  Я  просил
удэгейцев не гасить ночью огня. Они обещали по очереди  не  спать  и  тотчас
принялись колоть дрова.
   Ночью был туманный мороз. Откровенно говоря, я был бы очень рад, если  бы
к утру разразилась непогода. По крайней мере мы отдохнули бы и выспались как
следует, но едва взошло солнце, как туман сразу рассеялся. Прибрежные  кусты
и деревья около проток  заиндевели  и  сделались  похожими  на  кораллы.  На
гладком льду иней осел розетками. Лучи солнца  играли  в  них,  и  от  этого
казалось, будто по реке рассыпаны бриллианты.
   Я видел, что казаки торопятся домой, и пошел навстречу их  желанию.  Один
из удэгейцев вызвался проводить  нас  до  Мяолина.  Так  называется  большой
ханшинный завод, находящийся на правом берегу Имана, километрах  в  семи  от
Картуна, ниже по течению.
   Сегодня дорога мне показалась еще более тяжелой.
   За Картунскими воротами долина опять расширилась. Я поднялся на  одну  из
сопок. Интересное зрелище представилось моим глазам. На  восток  шла  долина
Имана: она терялась где-то в горах. Но  на  запад,  север  и  юг,  насколько
хватал глаз, передо мной развертывалась огромная, слабо всхолмленная низина,
покрытая  небольшими  группами  редкого  лиственного  леса,  а  за  ними  на
бесконечном  пространстве  тянулись  белоснежные  поля,  поросшие  травой  и
кустарниками. Эту огромную низину китайцы называют Лофанза.  Она  длиной  80
километров и в ширину по крайней мере  50  километров.  Места  эти  казались
весьма удобными для земледелия. Однако нигде фанз  не  было  видно.  Китайцы
избегают их, и, вероятно, не без основания: или земля здесь плохая, или  она
затопляется водой во время разливов Имана. По слухам, в  местности  Чингуйза
есть еще одна юрта, в которой проживают два одиноких удэгейца.
   Часа в два мы дошли до Мяолина - то была одна  из  самых  старых  фанз  в
Иманском районе. В ней проживали 16 китайцев и  одна  гольдячка.  Хозяин  ее
поселился здесь лет пятьдесят тому назад, еще юношей, а теперь он насчитывал
себе уже семь десятков лет. Вопреки ожиданиям он  встретил  нас  хотя  и  не
очень любезно, но все же распорядился накормить и позволил ночевать у себя в
фанзе. Вечером он напился пьян.  Начал  о  чем-то  меня  просить,  но  затем
перешел к более резкому тону и стал шуметь.
   - Мяолин не вчерашний и не сегодняшний, - говорил он. - Мяолин  такой  же
старый, как и я, а вы пришли меня прогонять. Я вам Мяолин не отдам. Если мне
придется уходить отсюда, я его сожгу.
   Затем он объявил, что сейчас зажжет  фанзу,  пошел  на  двор  и  притащил
оттуда большую охапку соломы.
   Все это кончилось тем, что Дерсу напоил его до потери сознания  и  уложил
спать на той же соломе.
   Утром мы рано ушли, оставив старика спать в  его  фанзе,  которую  он  не
хотел нам уступить и которую мы не собирались у него отнимать.
   Странное  дело,  чем  ближе  мы  подходили  к  Уссури,  тем  самочувствие
становилось хуже. Котомки наши были почти пустые, но нести их было  тяжелее,
чем  наполненные  в  начале  дороги.  Лямки  до  того  нарезали  плечи