ние производит впечатление
отрезка бесконечной словесной серии. Поскольку в тезисах замечается пря-
мое соответствие между важностью  и  словесным  объемом  высказываемого,
постольку в местах упора применяется эта искусственная амплификация  ре-
чи, заменяющая словесное развертывание. Ибо для Ленина, с его  предельно
сжатым стилем, не было другого средства для создания  иллюзии  словесной
полноты. Там где требовалось увеличение словесного объема, там он прибе-
гал к синтаксической символике этого объема, своего рода алгебраическому
знаку суммы ряда.
   И в дальнейшем в обрамляющем послесловии Ленин снова прибегает к это-
му приему: "Г. Плеханов назвал в своей газете мою речь "бредовой". Очень
хорошо, господин Плеханов! Но посмотрите как Вы неуклюжи, неловки и  не-
догадливы в своей полемике".  "Гораздо  легче,  конечно,  кричать,  бра-
ниться, вопить, чем попытаться рассказать,  разъяснить,  вспомнить,  как
рассказали Маркс и Энгельс, в 1871, 1872, 1875 г.г. об  опыте  Парижской
Коммуны".
   И послесловие замыкается тематической фразой о слове и деле:
   "Запутались бедные, русские социал-шовинисты, социалисты  на  словах,
шовинисты на деле". Эта тематическая концовка как бы разъясняет исключи-
тельно деловой - до сухости - зачин обрамления тезисов.
   Таким образом, проследив один из  стилистических  приемов  построения
тезисов, мы видим, что на  ряду  с  принципами  логического  построения,
здесь наличествует уравнение словесных объемов.
   Другим приемом варьирования и индивидуализации тезисов является пест-
рота синтаксических сочетаний. Тезисы комбинируются из абзацев предложе-
ний. Количество абзацев в тезисе различно (I тезис 5 абзацев,  II  -  3,
III - 1, IV - 3, V - 3, VI - 3, VII - 1, VIII - 1, X - 2, IX делится  на
3 пункта из них второй - на 3 подразделения).  Построение  этих  абзацев
различно (устраняю IX "пунктовый" тезис). Семь представляют собой разви-
тые полные предложения, остальные 15 - безглагольные  фразы  -  лозунги,
вроде "Устранение полиции, армии, чиновничества",  или  "Братанье".  При
этом общая конструкция такова, что от сочетаний глагольных тезисы  пере-
ходят к сочетаниям безглагольным. Первый тезис после трех абзацев, пост-
роенных по типу полных, распространенных предложений,  замыкается  двумя
краткими безглагольными. Из них последний - одно слово "братанье".  Вто-
рой тезис - три полных абзаца. Третий - один безглагольный. В  четвертом
- положение обратное: два безглагольных абзаца (из них первый слитный) -
замыкающий абзац - полное предложение. Начиная с пятого -  исключительно
безглагольная конструкция.
   Может возникнуть сомнение - имеем ли мы  дело  в  этих  безглагольных
конструкциях с подлинными "предложениями", или же это явление типа  "пе-
речней", оглавлений и т. д., т.-е. каждая конструкция представляет свое-
го рода заголовок, эквивалент, символ  потенциально  мыслимой  словесной
конструкции, как в  оглавлении  подобная  конструкция  обозначает  целую
статью или даже трактат.
   Понятно,  почему  подобная  психологическая   емкость   безглагольной
конструкции ощущается, почему выражение приобретает характер  чрезвычай-
ной сжатости (что получает и осязаемое подтверждение  в  формуле:  "бра-
танье"). Но все же конструкции эти суть  предложения,  с  потенциальной,
психологической глагольностью. Об  этом  свидетельствует  отглагольность
большинства именительных: "организация" (как деятельность),  "братанье",
"разъяснение", "признание", "перенесение", "слияние", "обновление"...
   В двух случаях этого нет, но в обоих случаях  наличность  предложения
особо подчеркнута.
   1) "Никакой поддержки Временному  Правительству,  разъяснение  полной
лживости всех его обещаний". "Никакой поддержки" - косвенный падеж пара-
лельно с именительным, "разъяснение" определенно ориентирует нас на  по-
тенциальную глагольность конструкции.
   2) "Не парламентская республика, - возвращение к ней от Советов Рабо-
чих Депутатов было бы шагом назад, - а Республика Советов Рабочих,  Бат-
рацких и Крестьянских Депутатов по всей стране, снизу доверху".
   Здесь наличие вводного предложения ("возвращение к ней было бы")  оп-
ределенно дает впечатление предложения главной конструкции.
   Безглагольность, субстантивизация глагола придает особую  модальность
этим конструкциям, модальность приказания.
   Конструкция эта убыстрена, нагнетена, достигает максимума энергии вы-
ражения; это - своего рода натянутая словесная пружина.
   Я должен оговориться, что подхожу к вопросу не с лингвистической точ-
ки зрения, и функциональное значение выражения меня мало интересует. Ме-
ня занимает вопрос о конструкции всего произведения,  и,  останавливаясь
на элементах стиля, я хочу лишь показать, как во всем произведении расп-
ределен словесный материал, аналогично окрашенный.
   Если мы проследим в тезисах распределение безглагольных  конструкций,
то мы увидим, как последовательно проводится нагнетение энергии  выраже-
ний. Проводится это в три приема: внутри первого тезиса, в  переходе  от
второго к третьему, и наконец "хиастическое" расположение четвертого те-
зиса окончательно подготовляет к переходу  на  насыщенные  безглагольные
сочетания всех остальных тезисов.
   Таковы приемы  расположения  аналогично-конструированного  словесного
материала в общей композиции тезисов. Мы видим характерные параллелизмы,
своеобразные "анафоры", напоминающие "Композицию лирических  стихотворе-
ний" - Жирмунского. Я далек от мысли, что анализ конфигураций  аналогич-
ного словесного материала в произведении дает нам  познание  конструкции
материала. Дело не в форме конфигураций, не в словесных арабесках,  а  в
их выразительно-конструктивной функции.
   Даже чисто поэтическое произведение относится сравнительно безразлич-
но к форме конфигурации как таковой. Это доказывается  тем,  что  каждая
попытка классификации таких повторов приводит к тому, что в реальном ма-
териале наличествуют всевозможные формы. Так было с попыткой классифика-
ции эвфонических повторов (см. особенно последнюю работу Брюсова о  зву-
кописи Пушкина), также случилось с классификацией "анафорических"  явле-
ний, т.-е. с классификацией аналогично-словесного материала. Тоже случи-
лось с попыткой изучения стиха, как комплекса индивидуальных форм  "сто-
пы". Оказалось, что при такой постановке любое сочетание слов есть  сто-
па, - иначе стопы нет. Точно так же классификация эвфонических и словес-
ных повторов ни на иоту не сдвигает вперед вопроса с  точки  голого  ут-
верждения наличности таких повторов. Ибо оказывается, что все формы  со-
четания равноправны. Иначе эти формы "в себе" неощутимы, безразличны.
   Все дело не в форме комбинации, а в конструктивной мотивировке, в вы-
разительной функции данного явления, в данном индивидуальном построении.
   И в данном случае для нас менее всего важно, что стилистическими при-
емами распределение полных и безглагольных форм 10  тезисов  разбито  на
группы 4+6, а первая группа обрамлена ("кольцо") слитными сочетаниями, -
а важно построение тезисов не по принципу чистого  логического  мышления
подбора адекватного словесного выражения, а по законам словесной (в дан-
ном случае утилитарно словесной конструкции), оперирующей объемом и  по-
тенциальной энергией выражения. Важно, что в момент программного  декла-
рирования играл закон словесных формул, был конструктивный замысел.
   Я оставляю в стороне вопрос о тематическом  распределении  материала.
Между тем прозаические произведения имеют свой "сюжет", свои  тематичес-
кие ходы. В данном случае мы имеем обрамление (приступ  и  послесловие),
мотивированное тем, что ранее написанные тезисы сообщаются в газете. Это
обрамление имеет свою завязку, перипетии (полемика) и развязку (концевое
совмещение двух тем: полемики и общей антитезы "слова" и "дела").



   Н. КРУПСКАЯ

   *

   ЧТО НРАВИЛОСЬ ИЛЬИЧУ ИЗ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

   Товарищ, познакомивший меня впервые с Владимиром Ильичем, сказал мне,
что Ильич человек ученый, читает исключительно ученые книжки, не  прочи-
тал в жизни ни одного романа, никогда стихов не читал. Подивилась я. Са-
ма я в молодости перечитала всех классиков, знала наизусть  чуть  ли  не
всего Лермонтова и т. п., такие писатели, как Чернышевский, Л.  Толстой,
Успенский, вошли в мою жизнь, как что-то значащее. Чудно мне показалось,
что вот человек, которому все это не интересно нисколько.
   Потом на работе я близко узнала Ильича, узнала его оценки людей, наб-
людала его пристальное вглядывание в жизнь, в людей - и живой Ильич  вы-
теснил образ человека, никогда не бравшего в  руки  книг,  говоривших  о
том, чем живы люди.
   Но жизнь тогда сложилась так, что не удосужились мы как-то поговорить
на эту тему. Потом уж, в Сибири, знала я, что Ильич не меньше моего  чи-
тал классиков, не только читал, но и перечитывал не раз Тургенева,  нап-
ример. Я привезла с собою в Сибирь Пушкина, Лермонтова, Некрасова.  Вла-
димир Ильич положил их около своей кровати, рядом с Гегелем и  перечиты-
вал их по вечерам вновь и вновь. Больше всего он любил  Пушкина.  Но  не
только форму ценил он. Например, он любил роман Чернышевского  "Что  де-
лать?", несмотря на мало художественную наивную форму его. Я была  удив-
лена, как внимательно читал он этот роман и какие тончайшие штрихи,  ко-
торые есть в этом романе, он отметил. Впрочем, он любил весь облик  Чер-
нышевского, и в его сибирском альбоме были две карточки этого  писателя,
одна, надписанная рукой Ильича, -  год  рождения  и  смерти.  В  альбоме
Ильича были еще карточки Эмиля Золя, а из русских - Герцена и  Писарева.
Писарева Владимир Ильич в свое время много читал и любил. Помнится в Си-
бири был также Фауст Гете на немецком языке и томик стихов Гейне.
   Возвращаясь из Сибири, в Москве Владимир Ильич ходил раз  в  театр  -
смотрел "Извозчик Геншель", потом говорил, что ему очень понравилось.
   В Мюнхене из книг, нравившихся Ильичу,  помню  роман  Гергардта  "Bei
mama" ("У мамы") и "Buttnerbauer" ("Крестьянин") Поленца.
   Потом позже, во вторую эмиграцию, в Париже, Ильич охотно читал  стихи
Виктора Гюго "Chatiments", посвященные революции 48 года, которые в свое
время писались Гюго в изгнании и тайно ввозились во Францию. В этих сти-
хах много какой-то наивной напыщенности, но чувствуется в них все же ве-
яние революции. Охотно ходил Ильич в разные кафе  и  пригородные  театры
слушать революционных шансонеточников, певших в  рабочих  кварталах  обо
всем, - и о том как подвыпившие крестьяне выбирают  в  палату  депутатов
проезжего агитатора, и о воспитании детей, и о безработице и т. п.  Осо-
бенно нравился Ильичу Монтегюз. Сын коммунара -  Монтегюз  был  любимцем
рабочих окраин. Правда, в его импровизированных песнях - всегда с  яркой
бытовой окраской - не было определенной какой-нибудь идеологии, но  было
много искреннего увлечения. Ильич часто напевал его привет 17 полку, от-
казавшемуся стрелять в стачечников: "Salut, salut  a  vous,  soldats  de
17-me" ("Привет, привет вам, солдаты 17 полка"). Однажды на русской  ве-
черинке Ильич разговорился с Монтегюзом, и, странно,  эти  столь  разные
люди - Монтегюз, когда потом разразилась война, ушел в лагерь шовинистов
- размечтались о мировой революции. Так бывает иногда - встретятся в ва-
гоне мало знакомые люди и под стук колес вагона разговорятся о самом за-
ветном, о том, чего бы не сказали никогда в другое время,  потом  разой-
дутся и никогда больше в жизни не встретятся. Так и тут было. К тому  же
разговор шел на французском языке, - на чужом языке мечтать вслух легче,
чем на родном. К нам приходила на пару часов француженка-уборщица. Ильич
услышал однажды,  как  она  напевала  песни.  Это  -  националистическая
эльзасская песня. Ильич попросил уборщицу пропеть ее и сказать слова,  и
потом нередко сам пел ее. Кончалась она словами:

   Vous avez pris Elsass et Latoraine,
   Mais molgres vous nous resterons fsancais,
   Vous avez pu germaniser nos plaines.
   Mais notre coeur, vous ne l'aurez jamais!

   ("Вы взяли Эльзасс и Лотарингию, но вопреки вам мы остаемся француза-
ми, вы могли онемечить наши поля. Но наше сердце, - вы никогда не будете
его иметь"). Был это 1909 год - время реакции, партия была  разгромлена,
но революционный дух ее не был сломлен. И  созвучна  была  эта  песня  с
настроением Ильича. Надо было слышать, как победно звучали в  его  устах
слова песни: "Mais, notre coeur, vous ne laurez jamais!!"
   В эти самые тяжелые годы эмиграции, о которых Ильич всегда говорил  с
какой-то досадой, уже вернувшись в Россию, он как-то еще  раз  повторил,
что не раз говорил раньше: "и зачем мы только уехали тогда из  Женевы  в
Париж!" В эти тяжелые годы он упорнее всего мечтал - вместе  с  Монтегю-
зом, победно распевая эльзасскую песню,  в  бессонные  ночи  зачитываясь
Верхарном.
   Потом, позже, во время войны, Владимир Ильич увлекался  книжкой  Бар-
бюсса "Le feu", ("Огонь"), - придавал ей громадное значение. Эта  книжка
была так созвучна с его тогдашним настроением.
   Мы редко ходили в театр. Пойдем, бывало,  но  ничтожность  пьесы  или
фальшь игры всегда резко били по нервам Владимира Ильича. Обычно, пойдем
в театр и после первого действия уходим. Над нами смеялись  товарищи,  -
зря деньги переводим.
   Но раз Ильич досидел до конца; это было, кажется, в конце 1915 года в
Берне, - ставили пьесу Л. Толстого "Живой труп". Хоть шла она  по-немец-
ки, но актер, игравший князя, был русский, он сумел передать замысел  Л.
Толстого. Ильич напряженно и взволнованно следил за игрой.
   И, наконец, в России. Новое искусство казалось Ильичу чужим, непонят-
ным. Однажды нас позвали в Кремль на концерт, устроенный  для  красноар-
мейцев. Ильича провели в первые ряды. Артистка Грозовская  декламировала
Маяковского "наш бог - бег, сердце - наш барабан" и наступала  прямо  на
Ильича, а он сидел, немного растерянный от неожиданности, недоумевающий,
и облегченно вздохнул, когда Грозовскую сменил какой-то артист, читавший
"Злоумышленника" Чехова.
   Раз вечером захотелось Ильичу посмотреть, как  живет  коммуной  моло-
дежь. Решили нанести визит нашей вхутемасовке - Варе Арманд.  Было  это,
кажется, в день похорон Кропоткина, в 1921 г. Был это голодный  год,  но
было много энтузиазма у молодежи. Спали они в коммуне чуть ли не на  го-
лых досках, хлеба у них не было, "зато у нас есть крупа!" с сияющим  ли-
цом заявил дежурный член коммуны - вхутемасец. Для Ильича сварили они из
этой крупы важнецкую кашу, хоть и была она без соли.  Ильич  смотрел  на
молодежь, на сияющие лица обступивших его молодых художников и  художниц
- их радость отражалась и у него на лице. Они показывали ему свои  наив-
ные рисунки, объясняли их смысл, засыпали его вопросами. А  он  смеялся,
уклонялся от ответов, на вопросы отвечал вопросами. Что  вы  читаете?  -
Пушкина читаете? - О, нет! - выпалил кто-то, - он был, ведь, буржуй!  Мы
- Маяковского! Ильич улыбнулся: - по-моему  Пушкин  лучше.  После  этого
Ильич немного подобрел к Маяковскому. При этом  имени  ему  вспоминалась
вхутемасовская молодежь, полная жизни и радости, готовая умереть за  со-
ветскую власть, не находящая слов на современном языке,  чтобы  выразить
себя и ищущая этого выражения в малопонятных стихах  Маяковского.  Позже
Ильич похвалил однажды Маяковского за стихи, высмеивающие советский  бю-
рократизм.
   Из современных вещей, помню, Ильичу понравился, роман Эренбурга, опи-
сывающий войну. - Это, знаешь, - Илья Лохматый! (былая кличка Эренбурга)
- торжествующе рассказывал он. - Хорошо у него вышло!
   Ходили мы несколько раз в Художественный театр. Раз  ходили  смотреть
"Потоп". Ильичу ужасно понравилось. Захотел итти на другой же день опять
в театр. Шло Горького "На дне". Алексея Максимовича Ильич любил, как че-
ловека, к которому почувствовал близость на  Лондонском  съезде,  любил,
как художника, считал, что, как художник, Горький многое может понять  с
полуслова. С Горьким говорил особенно откровенно. Поэтому, само собой, к
игре вещи Горького  Ильич  был  особенно  требователен.  Излишняя  теат-
ральность постановки раздражала Ильича; после "На дне" он надолго бросил
ходить в театр. Ходили мы еще с ним как-то на "Дядю  Ваню"  Чехова.  Ему
понравилось. И, наконец, в последний раз ходил в театр  уже  в  1922  г.
смотреть "Сверчка на печи" Диккенса. Уже после  первого  действия  Ильич
заскучал, стала бить по нервам мещанская сантиментальность  Диккенса,  а
когда начался разговор старого игрушечника с его слепой  дочерью,  -  не
выдержал Ильич, ушел с середины действия.
   Последние месяцы жизни Ильича. По его указанию я читала  ему  беллет-
ристику, к вечеру обычно.  Читала  Щедрина,  читала  "Мои  университеты"
Горького. Кроме того, любил он слушать стихи, особенно Демьяна  Бедного.
Но нравились ему больше не сатирические стихи Демьяна, а пафосные.
   Читаешь ему, бывало, стихи, а он смотрит задумчиво в окно на  заходя-
щее солнце. Помню стихи кончающиеся словами: "Никогда, никогда коммунары
не станут рабами!".
   Читаешь, - точно клятву Ильичу повторяешь - никогда, никогда не отда-
дим ни одного завоевания революции...



   Валерьян Полянский.

   ТОВ. Н. ЛЕНИН.

   (В. И. Ульянов).

   Вечером 30 августа, когда он по окончании митинга  выходил  с  завода
Михельсона, преступная рука женщины пыталась его убить на  радость  всей
российской контр-революции и международных империалистов.
   В то время,  как  он  безоружный,  без  всякой  предосторожности,  со
свойственным ему спокойствием и уверенностью, говорил о неизбежной близ-
кой катастрофе капиталистического мира Западной Европы, она  из-за  угла
готовилась нанести ему смертельный удар в спину, чтобы  лишить  междуна-
родный революционный пролетариат человека, которого история выдвинула на
пост первого вождя российской социалистической революции.
   Умер К. Маркс, и Ф. Энгельс сказал: "теперь человечество стало на го-
лову ниже". И если бы положение раненого оказалось безнадежным, никто не
смог бы назвать товарища, который с  полным  правом  занял  бы  его  от-
ветственный пост, российская революция стала бы на голову ниже.
   Заслуги тов. Н. Ленина  перед  русской  революцией  неисчислимы.  Как
опытный капитан, с непоколебимой твердостью, железной  волей,  с  полным
сознанием каждого своего слова и действия, он вел красный корабль  нашей
революции к социализму. Контр-революционные бури не раз силились опроки-
нуть и потопить наш корабль в бушующих страстях классовой борьбы, но  он
всегда твердо держал в своих руках руль, не  дрогнув  ни  разу  во  весь
шторм, столь грозный в последние дни, когда весь буржуазный мир усиленно
готовился к борьбе с нарастающей международной революцией.
   В октябрьские дни, когда большевики, взяв власть в свои руки, не зна-
ли, долго ли удастся ее удержать, и нервничали, он один, как всегда спо-
койно, только с большей деловитостью, собирал первых  народных  комисса-
ров, обсуждал с ними дальнейший план  действий,  готовый  встретиться  с
врагом.
   Когда одни, сомневаясь в своих силах, склонны были итти на компромисс
с мелкобуржуазной эсеровской и меньшевистской частью Всероссийского  Ис-
полнительного Комитета, он, как скала, остался непреклонен. Готовый  ра-
зорвать со своими близкими друзьями, с которыми связывала его  долголет-
няя революционная работа, он решительно отвергнул все  попытки  соглаша-
тельства. И он знал, чего хотел.
   Когда одни, увлекаемые энтузиазмом, а другие революционной  фразой  и
жестом, намеревались вести безнадежную революционную войну с  Германией,
ставя на карту судьбы всей революции, он употребил весь свой  политичес-
кий и публицистический талант, чтобы удержать пролетариат от  этого  бе-
зумного шага. С великой болью в сердце, но с полным  сознанием  неизбеж-
ности и моральной ответственности, он  заключил  "позорный  и  похабный"
брестский мир, как исступленно кричали все предатели народа и рево