-- И удалось это Гамлету? -- спросил Киценко.
     -- Сначала думал, что удалось. Но, как оказалось  недавно,
не до конца. Может и рухнуть.
     -- Мы  к  этому  вернемся.  Скажите  вот что... -- Киценко
тонкими, чуть  дрожащими  белыми  пальцами  отвернул  страницу,
заложенную полоской бумаги.
     Федор Иванович заметил эту дрожь, и сразу ему стало трудно
дышать.
     -- Вот  такой  есть  вопрос,  -- продолжал Киценко, выждав
паузу. -- Когда вы пустились в бега... Когда  вы  сели  в  этот
грузовик...  Помните?  У  вас  с  собой было оружие. Где вы его
взяли и где оно сейчас?
     -- Рука это была! Моя рука! --  не  слыша  себя,  закричал
Федор  Иванович. -- Я ее держал за пазухой. Болело же отчаянно!
Держал и посматривал на этого шофера. Боялся его. Как вы сейчас
смотрите на меня... И он смотрел. Видно, передалось. И моя рука
превратилась в страшный бесшумный  пистолет.  Вы  же,  наверно,
когда  допрашивали этого шофера... Спросили, наверно: было ли у
мужика оружие?
     Двое по ту сторону стола стесненно, коротко засмеялись.
     -- Не мы допрашивали, -- сказал Киценко. -- Но вы  нас  не
убедили.
     -- Вот  же,  вот...  --  теперь Федора Ивановича почему-то
охватывало,  как  тяжелый  хмель,  незнакомое  раздражение,  он
сдерживался.  --  Вот  же справка! -- -привстав, он выдернул из
заднего кармана брюк жесткий конверт, достал сложенную бумажку.
-- Из больницы. Читайте, тут все  сказано.  Про  оружие...  Два
месяца  лежал.  Ребра  поломал, когда кувырком катился от ваших
помощников. От добровольцев... Напичкали мозги врагами  народа,
шпионами и вредителями, схоластами всех мастей...
     -- Если   и  есть  чья  вина,  то  не  нашего  учреждения.
Академики ваши трусливые напутали.
     Оба  замолчали,  наклонились  к   бумажке.   Рассматривали
угловой штамп, дату. Потом посмотрели друг на друга.
     -- Вы  отдаете  нам эту справку? -- спросил Киценко. Федор
Иванович махнул рукой: берите. В нем горела досада,  он  рвался
высказать им все.
     -- Говорите,   академики...   Академики!   Неужели  стыдно
признаться? А вы, чего  же  вы...  Решать  научные  споры...  с
помощью вашего карающего меча?
     Оба  внимательно на него смотрели. С того момента, как они
прочитали больничную справку, что-то изменилось в них.  Призрак
шпионского оружия растаял, и они повеселели.
     -- Федор Иванович... Мы рекомендуем вам забыть эту главу в
вашей  жизни...  --  посоветовал  Киценко.  -- Забудьте! Партия
навсегда  осудила  эти  вещи.  Решительно   отвергла   подобные
нарушения законности.
     -- Верните  мне  сначала жену, -- прозвучал в ответ тихий,
глухой голос с новыми, недобрыми нотками. -- Хоть скажите, жива
она или нет? Где она?
     -- Вот  так,  Федор  Иванович...  Рекомендуем  забыть  эту
главу, -- сказал второй. -- И можете побриться.
     -- Разве вы женаты? -- спросил Киценко.
     -- Моя  жена,  Елена  Владимировна  Блажко еще тогда... Со
всеми...
     -- Свидетельство о браке, --  сказал  Киценко  и  протянул
руку.
     -- Свидетельства нет.
     -- Вот  так...  Мы  вам ничего не скажем. Недолго осталось
ждать.
     "Как же! Забыть главу!" -- хотел закричать Федор Иванович,
но вдруг вспомнил свою главную  задачу.  Даже  не  вспомнил,  а
просто  эта  задача совсем без участия мысли усмирила его, и он
мгновенно изменился, стал  тем  задумчивым  человеком,  который
многому  научился  и держал прямоту высказываний под строжайшим
автоматическим контролем. Те двое заметили в нем эту  перемену.
Молчали. Дали завершиться превращению.
     -- Вот  так, Федор Иванович... -- сказал еще раз второй. А
Киценко решил открыть новую тему.
     -- У вас на руках было чужое дите, как вы выразились...
     -- Да, было. Из него я там, в подполье, как вы говорите...
Я вырастил там за  это  время  вот  такого  юношу...  --  Федор
Иванович  достал  из  конверта  и  положил  на стол подписанное
Спартаком Петровичем письмо о приеме заявки на новый  сорт.  --
Это  один из лучших сортов в мире. Я бы даже так сказал: это не
сорт, а человек. Он еще тогда тяжело болел. Боюсь, что его  уже
нет.  Если  так,  он стал картошкой и будет своим телом кормить
миллионы людей. Вы положите эту  справку  в  те  страницы,  где
показания Ивана Ильича Стригалева. Увидите, как строки нальются
кровью...
     Федора  Ивановича опять клонило закричать, ударить кулаком
по  столу,  и  те  двое  по  ту  сторону,   почувствовав   это,
подобрались.
     -- Лишили    страну    ученого,   который   давал   сорта!
Вредительство, между  прочим.  Чистейшее.  Вот  что  надо  было
видеть!
     -- Эмоции, -- сказал Киценко, глядя в сторону. -- Эмоции.
     -- А    почему   в   справке   нет   вашей   фамилии?   --
поинтересовался второй.
     -- Моя роль тут не так велика. Когда вы  его  брали,  сорт
уже был...
     -- Где?
     -- У меня на хранении. Он уже чувствовал и передал мне...
     -- Брали его не мы... -- сказал Киценко.
     -- Ну да, знаю. Ассикритов.
     -- Ассикритов, между прочим, в отставке.
     -- То  есть, на генеральской пенсии, вы хотите сказать? --
поправил его Федор Иванович. Второй развел руками:
     -- Генералу не дашь пенсию капитана.  Мы  хоть  на  пенсию
проводили. А ваш академик...
     -- Не  в  наших стенах изобрели этот вейсманизм-морганизм,
-- перебил Киценко. -- Вот над чем подумайте хорошенько.  --  И
сразу остановил себя, замолчал.
     -- Значит,  вы...  -- не смог унять любопытства второй. --
Значит, вы кинулись в свои приключения ради этой картошки?
     -- Не совсем. Не совсем. Вас не посещало такое?.. Не  было
у  вас  когда-нибудь  такого  ощущения,  что  вы виноваты перед
человеком... Перед двумя, тремя... Которым  вы  незаслуженно...
Жизнь  которых  после  встречи  с  вами  пресеклась...  Не было
такого? У меня было. И есть до сих пор.
     -- А где вы работали?
     Вместе с этим вопросом, который вырвался  сразу  у  обоих,
быстро  высунулось  и  тут же спряталось что-то затаенное, чего
Федор Иванович нечаянно коснулся. И он  понял,  что  это  самое
ощущение  было  и у них. Только оно еще не стало силой, несущей
перемены в жизнь.
     -- Я портил жизнь своим... не так. Не по долгу службы,  --
сказал  он.  -- Просто очень легкомысленно жил. Испортить чужую
жизнь легко. Портить -- это как пух. Невесомая вещь. А искупать
вину -- это дело для многих прямо-таки  невозможное.  Некоторые
даже  смеются,  --  добавил  он.  Ему  показалось, что в глазах
второго  скользнула  неуверенная  улыбка.  Но  он  ошибся.  Оба
смотрели  внимательно  и строго. -- Ну вот я и поставил себе...
Она сама поставилась, задача. Сделал, правда, маловато...
     -- Был конкретный человек? -- спросил второй.
     -- Двое.  Первого  помог...  Отправить...  Второго   хотел
спасти. И не успел. Не сумел...
     -- Это  вы  о  Стригалеве? Да... Не успели... -- задумчиво
подтвердил второй,  похлопывая  пятерней  по  столу.  Это  было
первое  четкое  подтверждение  судьбы  Ивана  Ильича.  -- И вы,
значит, ради этого на все пошли? -- тихо продолжал  второй.  --
Ведь вы на все пошли, на все!
     Глаза  у обоих увеличились. Оба притихли. И Федор Иванович
молчал.
     -- Нестандартно поступили... -- почти  шепотом  проговорил
Киценко.
     -- Таких  людей... нестандартно поступавших, между прочим,
было много, -- сказал Федор Иванович. -- Если начать считать...
     -- Да,  мы  знаем,  мы  знаем...  --  второй  еще   больше
затуманился.
     -- Между прочим, и Михаил Порфирьевич...
     -- Вы с ним были знакомы? -- загорелся Киценко.
     -- Хотелось  бы  сказать  не  "был  знаком",  а  просто --
знаком. Слово "был"  не  оставляет  надежды...  Киценко  поднял
руку, мягко останавливая его.
     -- Мы  были  друзья, -- продолжал Федор Иванович. -- У нас
начала складываться такая дружба... Потому  что  первый  раз  в
жизни  я  встретил  такого...  Я  ведь  что  хотел...  Я  хотел
сказать... Даже подчеркнуть... Что такие люди даже в  то  время
были и в вашем учреждении.
     -- Н-да-а... -- сказал второй, сжав губы. И Федор Иванович
понял,  что  думать  об этих людях хоть и можно... Да ведь и не
запретишь...
     -- А вот сказок о них  не  расскажут...  --  продолжил  он
мысль.
     Никто его не поддержал.
     -- А  я  что  хотел...  Я хотел сказать, что стать таким и
сейчас  ведь  открываются  возможности...  Не  закрыты...  Ведь
можете  вы  проявлять  интерес  не к конкретному своему делу, а
к...
     -- Этот интерес не к конкретному своему делу как раз много
и напортил, -- сказал второй. -- На этом поставлена точка.
     -- Федор Иванович  недоговаривает,  --  засмеялся  Киценко
заинтересованно. -- У вас имеется что-то для нас?
     Второй  слабо  улыбнулся,  как  бы  разрешая  продолжать и
одновременно  оценивая   находчивость   и   тонкость   подхода,
показанную  гостящим  у  них  сегодня  оригинальным бесшабашным
биологом.
     -- Я, может, и  не  явился  бы  к  вам,  --  сказал  Федор
Иванович. -- Продолжил бы свое небытие... Еще года на два. Если
бы  не  это.  Понимаете...  Есть  такой  пруд,  тихий... Совсем
сначала ничего не видно было,  гладь  сплошная.  Только  коряга
лежит  в  воде.  Бревно. Вокруг него всякая мелюзга суетится, а
оно лежит... А потом бревно открыло сначала  один  глаз,  потом
второй...  Шевельнулось...  И оказалось, что это среднего роста
крокодил. Который двинулся прямо ко мне и спокойно так меня  за
ногу...  А  жертва  связана -- держит на руках дите. И крикнуть
нельзя, надо молчать. А крокодила не моя нога,  а  именно  дите
интересует. И тащит... Могу и телефон дать...
     -- А  точнее  нельзя?  --  второй  при  этом  взглянул  на
Киценко.
     -- Я же сказал: его дите интересует. Начальник есть такой,
в сортоиспытании. Спартак Петрович. Впился как  клещ  --  давай
ему процент участия. Не меньше как пятьдесят процентов. Уже год
задерживает.  Уже  на  год  сорт  опоздал! И все передает через
третье лицо...
     -- Вы это заявляете? Изложите письменно,  и  там,  в  бюро
пропусков, висит ящик... Туда бросьте...
     -- Не-ет.   Избави   бог,  не  заявляю.  Вы  слушайте.  Он
улыбается и ждет, когда я ему в рот заплыву. Будет ждать и год,
и два. Вот если бы вы позвонили... Вам ведь эта справка нужна?
     -- Да, да, конечно... -- сказал Киценко.
     -- И мне же она нужна. Вот если бы вы позвонили и невинным
голосом попросили его  прислать  вам  копию.  Еще  лучше  --  с
подробностями.  Когда  мы  сдали  ему  сорт Стригалева. В каком
положении сейчас... Он же трус! Только хлопни в ладоши -- сразу
нырнет на самое дно. Шкодливая дрянь...
     -- Это, к сожалению, не наше  дело,  --  Киценко  подобрал
губы, -- у нас другая задача...
     -- Это  ваше,  ваше  дело. Послушайте! Почему хорошие люди
страдают больше всех?  Вот  он  стоит  против  всего  общества,
протягивает  свой  дар. А общество бьет его по протянутой руке,
топчет! Сообща топчут, с помощью собрании.  Так  это  делается,
что  и не найдешь виновного. А потом, когда человека уже нет, а
дар его оценен, и уже наступила за столом тишина...  О  которой
Пушкин сказал: "Уста жуют...". Хоть бы тут от человека отстали.
Так  нет  же,  из  числа  жующих  вылезает соавтор: давайте мне
пятьдесят процентов!..
     -- Не пройдет, Федор Иванович,  Не  уговорите,  --  сказал
Киценко.
     -- Неужели   нельзя   поломать   эту   закономерность?  Ну
поломайте хоть сейчас! Сделайте нестандартное усилие! Позвоните
этому борову, испугайте его!
     -- Вот именно -- пугать. С этим покончено. Это  совершенно
не наше дело!
     -- Понимаю.  Когда  гнать замечательного ученого, это было
ваше!.. Не хочу продолжать. Я забираю у  вас  справку.  Вот.  И
кладу в карман. Справка вам нужна? Позвоните, он вышлет...
     -- Ну   ладно,   давайте   номер  телефона...  --  Киценко
улыбнулся соседу, махнул рукой: --  Действительно,  нужна  ведь
справка. Подловил нас товарищ Дежкин...
     В тишине зажужжал диск. Киценко набрал номер, поднял глаза
к потолку, стал постукивать карандашом.
     -- Из  Комитета  госбезопасности,  --  сказал он служебным
тоном. -- Мне, пожалуйста, Спартака Петровича...  Пожалуйста...
-- он  оглянулся на обоих своих соседей, придвинувшихся к нему.
-- Спартак Петрович? Это из Комитета  госбезопасности  Киценко.
Вам  сдан  для  сортоиспытания  сорт  картофеля.  По-моему, год
назад. Автор Стригалев... Нет,  вы  мне  скажите,  сдан?  А  вы
вспомните,  вот  передо мной документ за вашей подписью. Сейчас
дату скажу... Вспомнили? Не можете вы мне  выборочку  прислать?
Когда  сорт  сдан.  В чем это конкретно выражалось. Да, я это и
имею... Какого числа состоялось решение. Чьи резолюции,  какого
содержания. Как движется дело...
     Трубка  торопливо завибрировала. Спартак Петрович бился на
крючке, что-то горячо втолковывал. Киценко  не  перебивал  его.
Кивал. Он прекрасно вел свою роль.
     -- Простите,  Спартак  Петрович,  я  повторю  ваши  слова.
Значит,  так.  Стригалев,  как  вы  сказали,   взят   органами.
Известный   вейсманист-морганист.  Это  точно?  Академик  Рядно
упоминал на семинаре? Вот-т оно что... А кто же представил этот
сорт? Дежкин? Федор
     Иванович? Я-асно... Дежкнн представил  сорт,  --  повторил
Киценко,  как  будто  записывая. -- Что скрыли? Ах, факт взятия
Стригалева! Дежкин скрыл? Дежкин назвался Стригалевым? Ходит по
министерствам как Стригалев! Хорошо, все  ясно.  Да...  Спартак
Петрович,  это  все? Скажите... Да, я понял. Скажите... Я у вас
разве об этом спрашивал? Вы записали  себе  то,  о  чем  я  вас
просил?  Пожалуйста,  будьте  добры,  вот это мне подробнейше и
напишите. И желательно в пределах двух дней...
     Киценко положил трубку.
     -- Дежкин прав, это крокодил.
     -- Еще какой!  Классического  образца!  --  вставил  Федор
Иванович. -- Два года назад в этой ситуа-ции он стал бы автором
сорта, представляете?
     -- Завтра  я  еще  раз  позвоню  ему,  напомню,  -- сказал
Киценко.
     Тут второй взглянул на своего собрата и показал пальцем на
часы, что были у Киценко на руке. И сразу  оба,  спохватившись,
захлопнули  лежавшее перед ними дело. Похоже, навсегда. Киценко
сунул эту папку в нижний  ящик  стола,  достал  оттуда  другую,
потолще,  со  свисающей  лапшой  бумажных полосок, заложенных в
страницы. Положил ее перед собой. Затем оба взглянули на Федора
Ивановича. Они уже  успели  перестроиться  на  решение  чьей-то
другой судьбы.
     -- Было  очень  интересно  с  вами...  -- торопливо сказал
Киценко, этими словами  вежливо  отсылая  Федора  Ивановича  из
кабинета.
     -- И  поучительно... -- тем же тоном добавил другой. Федор
Иванович сейчас же встал. На  миг  те  двое  и  он  встретились
глазами.  Одновременно  что-то  подумали. "Кто же они такие? --
протек  на  заднем  плане   вопрос.   --   Культура   молчания.
Закоренелая.  Он-то  разливался  рекой, а они ни слова лишнего.
Нельзя. Если и можно -- все равно нельзя".
     Все же они, пожалуй, не из этого ведомства. Он  уходил  из
комнаты, так и не поняв этих людей. Другой мир. Загадка, сон...
Но  и  для  них  он  остался  невиданной  вещью в себе. Об этом
говорило их молчание, в котором тоже бывают оттенки.
     -- Что касается вашей жены, -- проговорил  вдруг  Киценко,
разгадав  угрюмость  Федора  Ивановича. -- Никаких данных мы не
имеем. И не уполномочены
     заниматься розыском.  У  нас  вот  стоит  очередь,  --  он
положил руку на новую папку, что лежала на столе.
     -- Вот  еще что... -- нерешительно заговорил вдруг второй,
как бы нарушая тайну. -- Вы, наверно, знаете Краснова...
     -- Смотря какого Краснова...  --  что-то  толкнуло  Федора
Ивановича  произнести  эти  осторожные  слова,  вытягивающие из
молчаливого человека его секреты.
     -- Ну, как же! Ваш председатель научного общества.  Вы  же
единогласно избрали его два месяца назад!
     Это "единогласно" сказало Федору Ивановичу очень многое. И
о нынешнем Краснове, и о тех, кто его выбирал.
     -- Вас интересуют факты или мнения? -- спросил он.
     -- Факты предпочтительнее.
     -- Такой  есть  факт,  -- сказал Федор Иванович. -- На его
правой руке имеется рубец. Вот здесь, на  самом  виду.  В  виде
крестика.  Говорят,  однажды  ночью  он  полез  к  Ивану Ильичу
Стригалеву на огород, чтоб украсть для академика Рядно ягоду  с
картофельного  куста.  А  в  ягоде был собран весь талант Ивана
Ильича к полжизни трудов. Но  и  вор  нашелся  соответствующий.
Перелез  через  забор,  взялся  за ручку калитки -- там был еще
внутренний дворик. А из ручки вылетело четырехгранное острие  и
насквозь  ему...  Такая  машинка  специально  была установлена.
Специально для него  трудилась  бригада.  Академик,  инженер  и
слесарь высшего разряда. Кроме того, он же не Краснов...
     -- Это  известно.  А вот крестик на руке -- это новое. Это
интересно...
     "Другой мир, другие  люди.  Какой-то  сложный  сон..."  --
думал  Федор Иванович, переходя сквозь незримую границу в тихий
полумрак  ожидальни,  в  дальнем  конце  которой,  за  открытой
дверью,  все  так  же  пылал  ярко  разгоревшийся  день.  После
посещения комнаты, оставшейся теперь у него  за  спиной,  после
телефонного  разговора  Киценко  со Спартаком Петровичем как-то
сами  собой   мгновенно   отодвинулись   назад   постоянные   и
болезненные  заботы  о  "наследстве" Ивана Ильича. Ничто уже не
грозило этому наследству. Федор Иванович возвратился в тот мир,
от которого успел отвыкнуть, -- в мир, где не  боятся  выходить
на  улицу,  где  не  охватывают  осторожным взглядом все вокруг
себя, где не томятся в напряженной готовности к встрече с новым
поворотом судьбы.
     Он  провел  рукой  по  лицу,   ощутил   мягкость   чужого,
незнакомого  меха  на  щеках  и подумал: "К чему это?". Человек
быстро выходил из пятилетнего сна, возвращался... Нет, сон  еще
витал  вокруг  него:  Леночка  еще  летела  где-то  в неведомых
завихрениях этого сна. Летела с  младенцем  на  руках,  грустно
склоненная к нему. Клещи заботы о "наследстве" отпустили Федора
Ивановича.    И   сразу   словно   прекратилось   онемение   от
замораживающего  боль  укола.  Свежая  рана  опять  не   давала
шевельнуться,  тяжелое  внутреннее кровотечение отняло силы. Он
опустился на свободный стул у стены. Вдруг  вырвался  нечаянный
резкий  вздох:  "Леночка...".  И  не  успел  еще Федор Иванович
понять, в чем дело, как вздох повторился, еще и  еще  --  и  он
ничего  не  мог  с  собой  поделать. Слишком долго все это было
взаперти. Сжал  губы,  кулаки,  незнакомая  судорога  искривила
губы,  что-то  стало  жечь  в  носу, подступило к глазам. И как
только понял, что это слезы, закрыл глаза, зажмурился плотнее и
затих. Перетерпел все. Только еще раз чуть слышно вздохнул.
     И как бы  перешел  в  новый  невероятный  сон.  Вдали,  за
открытой  на  улицу  дверью, ярко горел июльский день, и в этом
горне,  заслонив  его  на   четверть,   показался   серый   бок
автомашины.  Проплыл,  остановился.  Открылась  с  той  стороны
дверца, и из машины, изогнувшись, выбрался громоздкий человек в
сером костюме с зелеными складками. Сделал один шаг, и  складки
костюма  стали  красными. Пока он поспешно, виляя и прогибаясь,
обошел вокруг своей машины, складки несколько раз изменяли цвет
-- становились  красными   или   зелеными.   Потом   плечистый,
грузноватый человек вступил в полумрак ожидальни, и весь костюм
стал   темно-синим.   Игра   этих  цветовых  перемен  сковывала
внимание, отвлекала. Благодаря  этому  человек  успел  проворно
пересечь  помещение  и скрыться за той дверью, откуда сам Федор
Иванович только что вышел. И лишь когда дверь закрылась, дошло:
ведь это был он!  Тот,  кого  единогласно  избрали  два  месяца
назад. Председатель всех, кто был внесен в списки кафтановского
приказа, всех уволенных, посаженных, погибших и уцелевших.
     Если  бы старые клещи не отпустили Федора Ивановича, он не
рискнул бы встречаться с Красновым. А если бы  встретился,  он,
может  быть, даже улыбнул