роен силовой барьер
вокруг планеты.
   Ради него, наверное, пробивают этот  барьер  жители  других  планет,  и
уловить их нет возможности, настолько они непохожи на  земное  и  понятное
человеку. Здесь рождается тайна жизни, надо только понять  ее.  Да,  здесь
оголенная тайна жизни. Кто мог ее понять?
   Он, старик, сделает это, поймет!..


   Робот  снимал  фитаха,  стрелял   вспышками.   Синими.   Молниеносными.
Мерцавшими, словно малый фотонный движитель.
   Пошел  теплый  дождь  и  смочил  плечи  старика.  Вспышки  обрисовывали
капельки.
   Они били по глазным нервам. Старику  хотелось  закричать,  чтобы  робот
перестал. Он испугался своего желания крикнуть, потому что  увидел  Его  в
переплетении стеблей, все время шевелящихся. Он растет и становится  выше,
напрягается. И видно, что ему сладко это напряжение.
   Дождь перестал.  И  тотчас,  громко  щелкнув,  словно  вдруг  о  чем-то
догадавшийся человек - пальцами: "Эх, вот как  надо  было  все  сделать!",
вылезла из шевелящегося  цветочная  головка.  Она  пахла  чем-то  сладким,
корицей, что ли?.. И тотчас порхающие огни кинулись к цветочной головке  и
свили вокруг нее мерцающий круг, вращающееся кольцо.
   Быстрее, быстрее... И это уже не цветок, а трепещет  и  балансирует  на
стебле зелеными крыльями фитах.
   Старик молчал: свет вспышек измучил глаза, они слезились. Надо вытереть
их. Но старик ждал - сейчас фитах взлетит  вверх,  будет  сияющей  красной
звездочкой. Так взлетали вверх Андронников и Бенг, старина Бенг, сбежавший
сюда на ракетной шлюпке и с тех пор исчезнувший. А ведь она не сгорела  на
подходе к планете.
   ...Фитах дергал лапками, желая взлететь.  Но  в  нем  что-то  менялось.
Затуманились крылья. А потом он умер и не  упал.  Фитах  висел,  легкая  и
странная тайна жизни.
   Умер! Робот перестал моргать вспышками. Старик взял  легонькое  тельце,
осторожно оторвал.
   Фитах был в его ладони, мягкий, словно бумажный. Красное  его  свечение
уходило.
   Старик думал о том, что вот он, маленький и легонький, словно бумажный,
но сколько тайн заключено в нем, их и не перечтешь и  не  угадаешь.  Среди
них и самая главная тайна для него, старика.
   Что же случилось с Бенгом? Вот в чем вопрос. Андронников  не  беспокоил
старика, он смог бы найтись в любом случае, в любом положении.  А  Бенг?..
Он вошел в этот мир, а стало быть, и в это бумажное легкое тельце.
   Фитах лежал в ладони, не растение, не птица, а загадка.
   Старик думал, что он счастливец - первым из  людей  проследил  рождение
фитаха и подержал его в руках.
   А что из этого следует?
   Старик дал фитаха роботу, и тот сунул его в банку с формалином.  Вот  и
все. Теперь ученые исследуют его. И снова ничего не узнают.
   Она такая, жизнь, ее можно изучать и исследовать и все же  ни  черта  в
ней не узнать.


   Надо было устраиваться на ночлег: по небу уже неслась луна,  а  за  ней
желтой  стаей  неслись  ее  осколки.  Ночлег...  А  где  теперь  "Фрам"?..
Следовало искать место посуше. Старик включил фонарик: перед  ним  выпирал
земляной бугор, холм по-человечески. А по-здешнему? Неизвестно.
   Умер фитах... Вот оно как происходит. Помешали  фитаху  взлететь  он  с
роботом. Что стал бы делать этот фитах?.. Наверное, где-нибудь приземлился
и дал начало новой прекрасной жизни, без старческих немощей. Но какой?
   - Ты, говорят, привычка, жизнь? - говорил он. - Тогда я здорово  привык
к тебе. Ну, спать, спать.
   И не заснул до утра.


   Робот подсунул ему вздутое кресло, и старик сел, уперев локти в колена.
Шла ночь. Все мерцало вокруг голубым пламенем.
   Старик сидел, держа руки на коленях, и думал.
   - Спасибо, - сказал он  роботу,  когда  тот  дал  ему  кружку  кофе.  -
Пожалуй, я бы съел чего-нибудь свеженького, редиску или морковку, а  потом
мясного салата.
   Робот повозился с синтезатором, а потом расставил  тарелки.  Он  развел
костер - знал, что старик любит огонь.
   Старик глядел на еду, но  есть  ему  не  хотелось.  Он  ощущал  в  себе
тяжесть, тянущую его вниз. Ожидая, пока остынет кофе,  он  стал  думать  о
Бенге, оставившем ему  короткую  малопонятную  записку.  (Андронников  был
откровеннее, он говорил.)
   Бенг исчез. И, только вспомнив до единого все последние его  разговоры,
старик понял все. Ему помог робот, милый железный паук, такой же работяга,
как и земные пауки, что плетут сети и ловят дичь. Помог и вспомнить.
   Земля - разная, чаще красного цвета из-за солей железа.  Иногда  бывает
желтой, и лишь однажды он увидел голубую землю. Так увидел - его  ракетная
шлюпка низко прошла над синей  равниной  и  опять  поднялась  к  ракетному
кораблю. Сесть они не решились, были сжаты графиком, но синеву  земли  все
могли видеть на отснятом фильме.
   ...Трещал костер. Захотелось есть, но лениво как-то.  Молодой  аппетит,
где ты? Ушел навсегда.
   - Пожарь мясо, не хочу салат, - капризно сказал старик.
   Робот стал возиться со сковородкой. Но и жареное синтетмясо старик есть
не стал, поковырялся и отставил. Захотелось пить. Старик прислушался:  под
холмом журчал ручей. На слух он добрался до ручья, встал на колени.
   Вода была холодной, но с привкусом ванили. Ничего, пить можно. Он долго
пил воду, черпая ее ладошкой. Затем тяжело поднялся на холм и сидел, глядя
на мерцание гаснущих углей. Вот синева в  них,  он  вспоминал,  где  видел
живой огонь... (не синее мерцание шкал). Пожалуй, он чаще видел тот огонь,
что рвался из шлюзов двигателей.
   Холодное коснулось его. Щупальца?
   - Прошу спать, спать, - бормотал, легонько толкаясь, робот.
   Старик было заупрямился, но  программа  сбережения  его  здоровья  была
вложена в робота еще на корабле, а тот бормотал:
   - ...спать... спать... спать...
   Машину не переупрямишь. Старик вздохнул и  пошел  спать.  Робот  быстро
превратил  его  кресло  в  матрас,  над  ним  соорудил   палатку.   Старик
зажмурился. И как всегда перед сном, в памяти  его  прошагали  приятные  и
неприятные люди. Их было много в его жизни.
   - А сколько мне лет? - спросил он, немного гордясь собой. - Робот?
   - Двести двадцать один земной год три месяца восемь  дней  шесть  часов
пять секунд восемь терций.
   - Спасибо. - "Подумать только, две сотни  двадцать  один  год".  Старик
уснуть так и не сумел. Тоска, тоска. Робот ушел, и старик слышал то  стук,
то миганье вспышки - робот собирал образцы даже ночью.
   Старик иногда вставал, поглядывал на звезды. Или шел к ручью и пил еще.
Но снова возвращался и ложился, теперь уже в  траву  на  спину,  чтобы  не
очень ныла его поясница. И над ним тяжело горели звезды, вечные.
   Старик  задремал  было.  И  вдруг  снова  крик,  но  теперь  уже  такой
явственный, что старик сел с поднявшимися волосами.
   Ему кричали:
   - Я жду-у-у-у!.. Иди-и-и-и!..
   Но теперь, когда ото сна голова его  посвежела,  он  понял,  что  земля
нетерпеливо звала его в себя. Он слышал такое от стариков,  они  говорили:
это некие мозговые часы. Они включались? И старику  остро,  до  крика:  "Я
иду, иду в тебя! Я буду в тебе!" - хотелось  лечь  и  прижаться  к  земле,
влажной и рыхлой, вмять в нее пальцы рук и ног, как у живогрибов, и войти,
войти в нее.
   - Я иду! - пробормотал он. - Я готов.
   Земля, серая она или оранжевая, все  равно  земля.  Предки  копали  ее,
ненавидя и любя. Но есть еще один обряд, его нельзя забыть.
   Он  вынул  из-под  рубашки  медальон  и  раскрыл  его;  Понюхал,  потом
вытряхнул землю - родную - в ладонь и растер, размял пальцами и посыпал ею
голову. Затем он порылся в сумке и выпил жидкость из  плоского  свинцового
флакончика. И лег на чужую оранжевую землю и  даже  застонал  от  сладости
покоя: земля приняла его, как нежная женщина,  она  будет  добра  к  нему,
беспредельно добра.
   - Я хитрый старик, - пробормотал он. И в  этот  момент  выпитый  состав
стал жечь. Он жег  язык  и  горло  (боль  была  сильна,  старику  хотелось
кричать).
   Старик прижался щекой к шевелящемуся зеленому ковру. Тот  промялся  под
его тяжестью, обнял его. Старик почувствовал, что он весь уходит в  землю,
вливается, исчезает.  На  мгновенье  родился  протест  -  вскочить,  уйти,
просить помощи робота, - но тут же старик успокоился.
   - Я очень терпеливый старик, - говорил он. - Походил - и хватит.
   Ему снова захотелось вскочить и уйти. Он приподнялся, позвал  робота  и
снова лег. Умирать? Тоже хорошо. Это значит узнать еще одну  тайну.  Стать
землей в этом возрасте так естественно. "Земля, земля", -  бормотал  он  и
чувствовал, как обвивают, щекочут его растения.
   Он вспоминал пройденные годы - горе, счастье, любовь  и  ненависть.  Но
чаще всего огненную стрелу своего полета  в  неразведанных  пространствах.
Так и сейчас - он уйдет в неразведанное. А на  рассвете,  когда  посыпался
свет, он приподнял голову и взглянул на свои проросшие ноги и руки. Он уже
был общий этому миру, оранжевой земле, будущим странным растением. К  нему
бурно тянулись другие растения.
   Они сплелись Над стариком, свет проходил к нему  в  узкие  щели.  Затем
растения стали пухнуть, и робот выдвинул газовые анализаторы.
   Щелкнула  и  поднялась  цветочная  головка.  На  ней  шевелился  фитах,
перебирая лапками.
   Робот спрятал кинокамеру, и вышел на связь с командором, и доложил ему.
   Старик же раскачивался на ветру и  чувствовал  листьями  горячий  песок
сыплющегося света, а корнями ощущал холодок подземного  ручья.  Он  ощущал
вызревание семян и ждал, когда упадет с ними во тьму подземелья,  а  затем
вырастет снова и, быть может, побывает еще раз  фитахом,  и  посмотрит  на
планету сверху.
   И небесполезна будет его вечная жизнь, он  выпил  радиоактивные  вечные
атомы. Перебегая, они помогали роботу, и тот всегда  рядом  и  ловит  путь
старика и все, что меченые радиоактивные атомы могли сообщить ему.
   Передатчик работал. Знание шло на Землю.
   Командор сказал за обедом первому помощнику:
   - Старый мошенник думал провести нас.
   - А что он хотел? - спросил молодой второй помощник. - Мы  вернемся  за
ним?
   - Нет. Мы не вернемся.
   - Чего они ищут?
   - Бессмертия. Они наивно хитрят, и приходится делать  вид,  что  веришь
им. Едут лучшие, в которых горит жажда знать и жить. Что они  там  узнают,
интересует даже Всесовет, но как получить от них информацию? А?
   ...Корабль глотал парсек за парсеком, робот сообщал  новые  сведения  о
старике  на  спутник,  вертевшийся  вокруг   планеты.   Тот,   напрягаясь,
перебрасывал записи на радиотрансляционные буи, а они далее - на Землю.



   Аскольд Якубовский.
   Сибирит

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Купол Галактики".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 13 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   СТРАННАЯ НОЧЬ

   Октябрь, 19-е. 1981 год

   Сон не шел. Причин к этому, если разобраться, было много. И  лег-то  он
слишком рано, и старый ватный мешок стал тонким,  как  сиротский  блин;  в
ущелье долго и тоскливо выли волки.
   Поворочавшись часа два  с  бока  на  бок,  Липин  чертыхнулся  и  решил
вставать. Выпростав руку, он расстегнул холодные пуговицы,  раскинул  полы
спального мешка. Сел.
   Холодный  воздух  охватил  его.  Согреваясь,  он  заработал   короткими
толстыми руками. Вытягивал их,  сгибал,  с  острым  наслаждением  напрягая
мышцы.
   Стало  тепло  и  весело.  Липин,  пошарив  руками,   нащупал   ящик   с
упакованными термометрами, барометрами и прочими хрупкостями. Приваливаясь
к нему спиной, закурил и удовлетворенно сказал:
   - Порядок!
   Ветер по-прежнему трепал  палатку,  горстями  бросал  ледяные  зерна  в
гулкий брезент. Но все это снаружи. В палатке  же  довольно  уютно.  Липин
пожалел волков.
   -  Невесело  им,  -  сказал  он  вслух,  укоризненно  качнув   головой.
Задумался.
   Мысли были приятные. Втягивая щекочущий в  горле  дымок,  он  вспоминал
удачно прошедшее лето, домик метеостанции  в  снегах.  Поработали  славно.
Задание выполнили, сверх него многое сделали. И дружно  так,  без  свар  и
споров. И когда после метели снежным обвалом  завалило  каменистую  тропу,
они не особенно огорчились и в свободное время проложили новую. Она прошла
по  неисследованной  местности  Сихотэ-Алиня  и  была  длиннее  старой  на
полсотни километров.
   Ею-то и ушли ребята. Вчера перенесли весь груз - две с половиной  тонны
научного оборудования и багажа - через хребет, к лесистому ущелью, разбили
ему  палатку  и  отправились  за  лошадьми.  От  самолета,  посовещавшись,
отказались  радиограммой.  Погода  была  неустойчива:  то  шел  снег,   то
бесновался ветер.
   Долго ли до несчастья!
   Липин испытывал приятное ощущение и оттого, что  он  хорошо  знал  свое
временное хозяйство.
   Знал, какой микроклимат в этих  ущельях,  знал,  какие  четвероногие  и
пернатые держатся здесь. Это было приятное ощущение.
   Липин, занятый мыслями, не заметил, что вой усилился -  крик  голодных,
мерзнущих зверей.
   Он пронесся тоскливой жалобой и окончился воплем, полным отчаяния.
   - Ишь, как вас прижало, - пробормотал Липин,  внезапно  ощущая  в  себе
что-то отозвавшееся. На мгновение ему стало  жутко.  Вспомнилось,  что  он
здесь один. Это не вязалось с прежним настроением, он сказал удивленно:  -
Ну и ну...
   Но волки замолчали, а сигарета кончилась. Бесконечное шуршание ветра  и
царапанье льдинок нагнало на Липина дремоту.
   Дремота была сладка и мучительна.
   Зазвучал скачущий мотив детской песенки: "Дождик, дождик,  перестань!",
в лицо заглянули знакомо блестящие глаза, их  неожиданно  сменил  страшный
образ полумедведя-полуволка.
   Зверь, широко раскрыв красную пасть, погнался  за  Липиным  и  закричал
дико, страшно.
   Липин вздрогнул и открыл глаза. Пока он дремал, что-то  изменилось.  А,
тишина... ветер не  шуршал  палаткой,  не  царапали  ее  ледяные  коготки.
Неприятная тишина, гнетущая, Липин пожалел, что остался. А  этот  страшный
крик, разбудивший его?.. Где он его услышал?.. Только ли во сне?..
   Липин попытался отвлечься, обдумывая в подробностях путь вниз, а оттуда
самолетом в Иркутск: неприятное ощущение не проходило.
   Казалось, что на  него  смотрят  пристальным,  вяжущим  руки  взглядом.
Взгляд то упирался холодным пальцем между лопаток, то окутывал паутиной. В
этот момент Липину  хотелось  крепко  вытереть  свое  лицо.  Желание  было
сильное, он с трудом сдержал себя. Поразмыслив, он принял его за обычную в
горах усталость нервов, рождавшую  причудливые  ощущения.  Объяснение  ему
понравилось: нервы шалят! Но вдруг быстрые  шаги,  хруст  льдинок  и  стук
камней. Кто-то тронул палатку и захихикал  странным,  взлаивающим  смехом.
Сердце Липина сжалось.
   Он принужденно ухмылялся в темноту. Кого испугался? Волков?  Ладно  же,
сейчас он им даст.
   Будут знать!
   Липин вынул ноги из мешка (спал он одетый) и нащупал  холодный  приклад
двустволки.   Медленно   и   осторожно   он   потянул   ее,   тяжелую    и
обжигающе-холодную. Осторожно переломил ружье и ощупью проверил,  заряжено
ли? Ружье было заряжено. "Картечь", - вспомнил он и привычно сказал:
   - Порядок.
   Сказал и прикусил губу. Затем встал на  четвереньки,  отстегнул  клапан
палатки и, держа ружье стволами вперед, выскочил.
   Холодный воздух охватил  его.  Показалось,  спрыгнул  в  ледяную  воду.
"Минус  пятнадцать",  -  отметил  он,  осматриваясь.   Сзади   как   будто
захихикали.  Липин  круто  повернулся  и  вскинул  ружье.  Затем,   тяжело
вдавливая каблуки в сыпучую ледяную крупку, обошел палатку.
   У горы багажа, прикрытого куском темного брезента, никого не было.
   Обойдя  палатку,  он  остановился  у   ее   входа,   присматриваясь   и
прислушиваясь.
   Ветер снова подул - ровно, сильно. Прежнюю сплошную завесу туч  сменили
их лоскутья с просвечивающими закрайками. Тусклая луна ныряла в них. Так в
весеннее половодье в волнах  ныряет  унесенный  водой  круг  замороженного
масла. Того, что делают про запас в сибирских деревнях.
   И довольно светло, ночь походила на  сумерки.  Со  всех  сторон  белели
горные хребты. Поросли стланика делали  их  похожими  на  щеки  небритого,
бледного человека.
   Скалы под шапками свежего снега... Они похожи на старые зубы.  Лесистое
ущелье чернеет бездонным провалом. Где-то в темноте оно вливалось в другие
ущелья.
   Их здесь множество - глубоких и лесистых, с обледеневшими склонами.
   - Веселенькие места, - усмехнулся Липин.


   От малого  давления  или  скуки  Липин  зевнул.  Он  поправил  брезент,
набросал камней на край палатки. Окончив, покурил у входа.
   Курилось легко и приятно, ветер вдувал дым в легкие. Волки,  напуганные
им, разбежались. Можно идти спать. И палатка представилась Липину желанным
местом, манила, была его домом в этих диких местах.
   Он с нежностью вспомнил старый ватный мешок.
   Нагибаясь к входу, сквозь легкий шум в ушах, появляющийся в  горах  при
движении, он услышал прежние  звуки.  Но  этот  вой  чем-то  отличался  от
прежнего. Его не глушил плотный брезент, он звучал отчетливее.
   Вой несся из ущелья. Липин выпрямился. Чтобы яснее слышать,  он  загнул
вверх мохнатые уши шапки.
   Качал головой: нет, это  не  серые  волки.  Оборотень,  что  ли?  Липин
усмехнулся.
   Может, это гималайский снежный волк?.. Говорят, они приходят сюда.
   Вой пронесся и вернулся, эхом зазвучал со всех сторон.  Не  успело  оно
заглохнуть, как что-то темное отделилось от скалы и укатилось в провал.
   Липин, сжимая ружье, вглядывался.
   - Нужно было стрелять, - бормотал он.
   В ущелье  неожиданно  взорвался  шум  драки:  стоны,  вой,  прерываемый
натужным  ревом.  В  бездне  ущелья  дрались,  и  дрались   жестоко.   Это
перекликалось с криком во сне и потому казалось особенно жутким.
   У Липина отяжелели ноги. И в то же время его охватило любопытство.
   - Что это?.. - шептал он. - Что?..
   Липин осторожно подобрался к краю ущелья. Опершись о камень, глянул.
   Ну  и  темь!  Пахнет  смолой,  торчат  верхушки  елей.  Вой  и  рычанье
усиливаются, и вдруг (Липин обомлел) из ущелья  донесся  истошный  женский
визг. Здесь?.. Он был таким же неуместным, как вой волков в городе.
   Он и толкнул Липина.
   Закинув ружье за спину,  обостренно  чувствуя  каждое  движение  своего
короткого мускулистого тела, Липин стал спускаться вниз.
   Каменистый склон был крут и скользок, приходилось  цепляться  руками  и
ногами. Склон ущелья шел уступами.  Ободрав  ладони,  Липин  спустился  на
верхний.
   Уступ образовывал большую,  в  несколько  десятков  квадратных  метров,
площадку. Верхушки лохматых елей выглядывали из-за  края.  Льдистая  крупа
густо усыпала его.
   А в ущелье шла драка: ясно доносились глухой рев  и  какие-то  странные
завывания, перемежающиеся криками.
   Значит, в ущелье люди?..
   - Эге-гей! - крикнул он. - Кто там?..
   Драка  продолжалась  с  прежним  ожесточением.  Затем,  после  особенно
свирепого рева, шум стал быстро перемещаться. Вначале он  удалялся.  Вслед
за этим дерущиеся загремели камнями левее площадки,  затем  правее.  Липин
отскочил в сторону и присел за большим камнем.
   Снял ружье.
   Послышались  грузные  шаги,  стук   скатывающихся   камней,   пыхтенье.
Царапнули когти, и с коротким рыканьем на  краю  площадки  выросло  что-то
большое и темное.
   "Медведь", - решил Липин. Тот резко, наотмашь ударил лапой.  Закричали.
Медведь быстрыми прыжками пересек  площадку  и  взобрался  наверх,  откуда
только что опустился Липин. Там стал ходить. Медведь небольшой. Глаза  его
- зеленые огоньки, округлые уши прижаты. Зверь сердился.
   Липин вскинул ружье,  решив  -  была  не  была  -  стрелять  в  медведя
картечью. И не выстрелил.
   Внезапно (Липин даже  вздрогнул)  на  выступ  один  за  другим,  словно
подброшенные, выскочили сгорбленные фигуры. Четверо. Они неслись следом за
медведем. Местами они  бежали  на  коротких,  согнутых  в  коленях  ногах,
местами опирались на длинные руки