чку,  я  начал  себя
успокаивать. "Кого испугался? Он,  может,  нуждается  в. помощи.  Ах, как не
стыдно!" Я овладел собой и повернулся. Египтянин в упор смотрел на меня.
     -   Ну,  дружок,   довольно  спать,   -  с  выжатой  улыбкой  сказал  я
по-древнеегипетски.
     Он  сдвинул  густые черные брови, весь  напрягся и, болезненно крякнув,
сел.  Для него тысячи лет  пролетели, как  одна  ночь  и  потому непривычная
обстановка и  вид современного костюма явно  ошеломили  его. Держась за рану
рукой, он  встал. Вид  у него,  несмотря ни  на что, был надменный и гордый.
Неожиданно громовым голосом он заорал:
     - Кобхт! Хирам! Ко мне!
     Что и говорить, голосовые связки у него сохранились превосходно.
     "Пожалуй, он  фараон, -  подумал  я. -  Где  то  сейчас твои  Кобхты  и
Хирамы". А вслух сказал:
     - Тише, дружок, ты не в Египте. У тебя никого нет. Ты один. Ты был убит
несколько тысяч лет тому назад. Я вернул тебе жизнь. Меня зовут Фил.
     Мое фамильярное обращение очень не понравилось  фараону. Он так сверкал
глазами, что  было  ясно: окажись здесь  Кобхт  и  Хирам,  искать профессора
Бейгера было бы некому. Но  Кобхт и Хирам не появлялись,  и фараон,  видимо,
понял, что  ждать  их  бесполезно.  Ему  не оставалось  ничего  другого, как
снизойти до разговора со мной.
     - Где я?!
     - Сядь  и терпеливо  выслушай меня.  Твои жестокие времена прошли... но
договорить я не успел. Бросив на меня странный  взгляд (боюсь, что он принял
меня  за сумасшедшего), египтянин бросился  к окну. Раздался  звон разбитого
стекла. Это  его испугало  и  удивило.  Но у него хватило смелости  пощупать
острые выступающие кромки. "Великолепно, - отметил я про себя, - он довольно
любознателен".
     Глядя  на скользящие  машины, на дома, на народ,  он  что-то зашептал и
продолжал стоять  неподвижно, уничтоженный  увиденным.  Я спокойно наблюдал.
Прошло  минут пять. Потом он  поднял с пола осколок стекла  и, глянув сквозь
него на улицу, повернулся ко мне. Что он хочет делать с этим стеклом?
     - Сядь и выслушай меня, -повторил я, указывая на стул.
     Поколебавшись,-  он  положил стекло  на  подоконник  и сел. Я  старался
говорить как можно проще. Изложил историю древнего  Египта, перешел к Риму и
так   постепенно,  в  общих  чертах  обрисовал  весь  путь,  который  прошло
человечество до наших дней. Не знаю,  много ли  понял он из моей лекции и за
кого меня принял,  но,  когда я предложил ему  выйти  на  прогулку, он вдруг
низко склонился передо мной и проделал целую серию каких-то странных жестов.
Потом вытянул вперед ладонь и замер неподвижно. Как сильны в человеке всякие
верования   и  предрассудки!  Даже  в  высушенных  мозгах  они  продержались
тысячелетия.
     Город  ошеломил его. Он потерял дар речи и испуганно жался  ко  мне при
виде быстропроносящихся автомашин. Держась за мой рукав, он чувствовал себя,
вероятно,  козявкой.  Прохожие  с  любопытством  оглядывались  на  него.  От
пронзительного воя сирены  пожарной машины он шарахнулся в сторону и налетел
на  пожилую  даму, шедшую  с  покупками  из  магазина. На  асфальт  полетели
свертки,  смачно шлепнулось сливочное  масло,  бумажный  кулек  лопнул  и из
прорехи  посыпался   рис,  а  большая  консервная  банка  "Лосось",  сверкая
этикеткой,  скатилась  на  проезжую часть улицы, попала  как раз между двумя
шинами  заднего колеса другой пожарной машины, заклинилась в них и  уехала к
месту пожара.
     -  Ой-ой! - завизжала дама  и  всхлипнула.  Как всегда в таких случаях,
собралась толпа.
     - Хулиган, - твердила  женщина, тыкая  в египтянина пальцем и  подбирая
свертки. - Он пьян, граждане.
     Появился милиционер.
     -  А  ну,  дыхни!  -  вытаскивая  записную  книжку,  грозно  сказал  он
египтянину.
     - Он  не понимает,  - вмешался я, -  и за свои поступки не  отвечает. Я
веду его в больницу.
     - Психический?  - спросил  милиционер. -  Буйный? - и опасливо отступил
назад.
     - Что-то такое похоже. Но не буйный.
     - В таком случае следите за ним внимательнее.
     - Лосось мой, - хныкала дама. - Такую очередь отстояла!..
     - Я за все заплачу,  - сказал я. - Не расстраивайтесь.  Что  с  него, с
больного,  возьмешь.  А  в  магазин  нужно  с  собой  сеточку   брать.  Вот,
пожалуйста, вам за масло.
     Дама взяла деньги и пошла своей  дорогой.  Мой египтянин стоял, понурив
голову. Что он думал  -  не знаю. Я взял его под руку и, боясь,  чтобы он не
получил психического расстройства от чрезмерных впечатлений, хотел повернуть
к дому,  как  вдруг  египтянин  упал  на колени,  задрал  голову  кверху  и,
обращаясь ко мне, проговорил:
     -  Господин  мой! Земля в твоих руках такая, какой ты  ее создал: когда
восходишь - все живет, когда  скрываешься, все замирает, ибо благодаря  тебе
люди живут, глядя на твое совершенство.
     - Но, но, - я бесцеремонно поднял его за воротник, - не глупи, пошли,
     - Артисты, - заметила какая-то старушка, - спектакль разыгрывают.
     Дома мой египтянин стал  поразительно кроток и послушен. Я усадил его в
кресло,  однако  он  бесшумно  соскользнул  с  него,  воззрился  на  меня  и
заговорил:
     -  Как многочисленны  творенья  твои!  Ты создал землю  по воле  своей.
Людей, животных, все, что на земле ходит ногами, все, что в воздухе и летает
на крыльях.
     Я снова усадил его в кресло.
     И  тут от перенесенного нервного потрясения он  стал буквально  на моих
глазах засыпать. Закачался,  засопел. Я отнес его на  диван,  а  сам занялся
приготовлением  к  обучению  спящего. Для этого,  прежде всего,  требовалась
полная изоляция от окружающего  мира. Любое электромагнитное излучение, даже
атмосферные разряды могли  помешать  мне. Для изоляции у меня были припасены
свинцовые листы,  и я вставил их в готовые пазы на стенах и  потолке. Лишь в
двери остались небольшие щели.
     Электрическая  активность  нервных клеток головного мозга проявляется в
виде  особых волн, колебания  которых можно записать-то  есть мне необходимо
было  получить своего рода  электроэнцефалограмму. Чтобы расшифровать ее,  я
поставил  на  стул  автоматический  анализатор  частот. С его  помощью любая
кривая на электроэнцефалограмме  получает точную цифровую характеристику.  Я
ее обрабатываю и уже знаю, какие именно волны нужно посылать в мозг спящего.
Иными словами, я начинал мысленно его учить.
     Я настроился, - еще раз проверил исправность  аппаратуры и  включил ее.
Но электроэнцефалограмма прерывалась,  ломалась, прыгала и  исчезала. Мешали
помехи.  Откуда бы они?  Я вышел в коридор и сразу все понял. У соседей есть
радиоприемник, и они регулярно раз в сутки включают его.  Выждав минут пять,
я  постучался  к соседям,  два раза  извинился,  и  в  самой  вежливой форме
попросил выключить приемник.
     -  А  почему  мы, собственно,  нашу  личную  вещь  должны  выключать? -
поинтересовалась  тетя  Шаша  и  выразительно  посмотрела на  дядю Кошу. Тот
немедленно  до  отказа  прибавил громкость. Комната содрогалась  от громовых
звуков симфонии. А уж я-то знаю, как соседи ее терпеть не могут.
     - Вы мешаете мне работать. Прошу вас! - крикнул я.
     - А вы своим вторжением мешаете нам культурно отдыхать!  - прокричала в
ответ тетя Шаша.
     - Заткните уши ватой! - проорал дядя Коша.
     - Да мне не звук, мне работа приемника мешает; он создает электрическое
поле.
     - Не мешайте нам наслаждаться  музыкой! - крикнула соседка и  как бы от
восторга, закрыла, глаза. - Ах, какая музыка!
     - Прелесть! - крикнул дядя Коша и вздрогнул от мощного аккорда.
     Не зайди я к соседям, они бы давно выключили приемник. А своей просьбой
я  вынудил их в течение трех часов  "наслаждаться"  музыкой. Я  едва не стал
неврастеником.  Но и им пришлось  не легче. Я видел, как дядя Коша побежал в
аптеку.
     Но  ничего,  через недельку  соседи  остынут,  и  мы  будем  в  прежних
отношениях. Не раз проверено.
     С исчезновением помех я, наконец, получил электроэнцефалограмму "мумии"
и, проанализировав ее, надел на голову спящего эластичный обруч с отходящими
серебристыми нитями антенн. Усевшись против мыслеизлучателя и отрешившись от
всего обыденного, я приступил к обучению.
     В   коре   головного   мозга   египтянина  начали   перемещаться  очаги
возбуждения,  образовываться прямые  и обратные связи,  комплексы  рефлексов
высших порядков  и цепные.  Мозг впитывал  уйму знаний.  За одну ночь фараон
получил представление об  устройстве нашего общества,  о  различных сторонах
нашей жизни  и много  других  полезных  сведений.  Особый  упор  я делай  на
изучение моего родного языка.
     Утром его словно подменили. Он горячо, долго и как-то неумело тряс  мне
левую руку, а потом воскликнул:
     - Великий из великих! Руководитель  всего того, чего нет и что есть! Ты
руль неба, ты столп земли! Тобой...
     - Замолчи! - строго сказал я. - Или ты ничего не понял, чему я  тебя во
сне учил?
     Он прижал руки к груди и воскликнул:
     -  О, Владыка вечности!  Подумать только, какими глупцами были фараоны,
считая себя  владыками мира.  И я среди них,  невежа. Стыдно вспомнить,  как
жесток я был в общении с  людьми - стадом бога! А рабы! Я считал ниже своего
достоинства даже глядеть на них. Я преклоняюсь перед вами, Фил. Возвысил вас
бог перед миллионами людей. Спасибо, что ли?!
     - Называй меня на ты, - сказал я и спросил его имя.
     - Квинтопертпраптех.
     - О, слишком длинно.  С сегодняшнего дня  ты  будешь Квинтом. Так  вот,
Квинт, присядь-ка сюда, давай выясним, сколько тебе лет и откуда ты. Знал ли
ты фараонов Тефанахта или Псамметиха?
     - Господин мой...
     - Опять  за старое? Я  тебе  просто  друг,  и мы вместе  обсуждаем один
вопрос. Так знал ли?
     - Не знал я.
     - А фараона Аменхотепа или Тутмоса?
     - Не слышали мои уши.
     - Ну, а Хеопса? У которого самая большая пирамида?
     - Не знаю Хеопса. И пирамиды тоже. А что это такое?
     - Огромное каменное сооружение. Вы же считали, что тело, превращенное в
мумию  при  помощи   определенных,  должно   быть,  тебе  известных  молитв,
овладевает вашей мудростью и становится нетленным. Так это?
     -  Ты  говоришь, как  главный  жрец. Да, оно становится Саху. Но молитв
нам, фараонам, знать не положено.
     - Вы верили, - продолжал я, -  что каждый человек  обладает неким духом
Ка, покидающим после смерти тело.  Вы делали статую умершего,  которая после
особых церемоний получала способность принять Ка, и вместе с мумией помещали
ее в гробницу, не забыв положить туда пищу и предметы  домашнего обихода. Не
окажись  статуи  или  мумии на  месте,  а также, в  случае  их разрушения Ка
навсегда  оставался бесплотным.  Вот поэтому  и  строили  пирамиды-гробницы.
Запутанные  ходы,  ловушки...   надежно  прятали.  Пирамид  много,  а  Хеопс
переплюнул всех.
     - Переплюнул?
     - Ну, превзошел. Самую большую  пирамиду себе возвел. Ее строили триста
тысяч человек в течение двадцати лет.
     - Он, должно быть, терпеливым был, этот Хеопс. А жесток ли он был?
     - Суди сам. При постройке его пирамиды люди гибли тысячами. Умершего от
усталости  или побоев  раба  просто бросали у  подножия  пирамиды, и коршуны
раздирали его тело, а шакалы разносили кости по всей пустыне.
     - Хоть он и мой соотечественник, но  большой негодяй. Его место в Месте
Таинственном. Не  жили  бы ноздри  его  вообще. Мы пирамиды  не строили,  мы
скромнее были.
     Я улыбнулся.
     - Ну, конечно, вы были великими скромниками. - Квинт иронии не понял и,
довольный, согласно закивал головой.
     - Хорошо. А фараона Джосера ты не знаешь?
     - Не слышали уши мои.
     -  Ну, а про фараона первой династии Мину, того что  объединил  царство
Верхнего и Нижнего Египта, слышали они?
     - Нет и про такого не слышали.
     - Так ты совсем древний! Тебе около шести тысяч лет.
     - Да, да. Фил. Ты разумен уже с рождения. Ты мудр...
     Я нахмурил брови. Квинт сразу осекся. Молодчина. Понимает меня. o
     - Теперь скажи, откуда ты?
     - Не скажу точно я. Из Клахторуфия.
     - Ра-ау тебе знакомо?
     - Каменоломни? Видел, знаю. По соседству дворец мой стоял.
     - Вот и отлично! Мы кое-что выяснили. Можно и позавтракать.
     Много  ночей  я учил его нашему языку. Он понимал значение многих слов,
но с произношением было  сложнее,  и мы этим занимались днем. Практиковались
даже во время обеда. Квинт оказался дотошным учеником. - Какая разница между
картошкой и картофелем?
     Или спрашивает;
     - Борода - это волосы, усы тоже волосы, и бакенбарды - волосы, а волосы
на голове как называются?
     Порой заберемся в такие дебри, что я  сам начинаю, путаться в словах не
хуже его.
     Гуляя по городу,  Квинт больше не испытывал  страха.  Он  восхищался  и
задавал мне массу вопросов.
     Квинт уже разбирался во многих  проблемах  современной науки, но иногда
запутывался - в самых простых вещах. Хорошо объяснив устройство транзистора,
он  тут же мог задать вопрос: "А  что такое баня?" И на  выдумки  он не  был
способен.  Это  меня  несколько  огорчило.  И  воспринимал  он  все  слишком
прямолинейно,  как  ребенок.  Так,  я  однажды  сказал, что  природу  трудно
провести, трудно утереть ей нос. Он это понял в буквальном смысле и искренне
удивился, неужели у нее есть нос? А то спросил, как человек может вылететь в
трубу.  Но  я уверен, время устранит эти недостатки, и уж во  всяком  случае
твердо знал, что помощником Квинт будет отличным.

        "ГЛАВА ТРЕТЬЯ"

     Ядроскоп.  Квинт в  больнице. Лавния беспокоится. Зловредное насекомое.
Генераторы включены.

     Хорошо  помню  тот  влажный  теплый  вечер,  когда  я  впервые  включил
ядроскоп. В  вакуумную  камеру  для большей оригинальности я поместил  тогда
обыкновенный  ржавый  гвоздь. Для чего-то, помню,  закатал рукава и подсел к
окуляру гудящего  ядроскопа.  Так  и хотелось  взглянуть на атом,  но  я  не
торопился,  я предвкушал  удовольствие и растягивал  его. Другой бы на  моем
месте сказал, что сидел с  замирающим или колотящимся сердцем. У  меня этого
не было, я не больной и стометровку перед включением не пробегал. Волнение -
другое дело.  Я волновался и,  не дождавшись успокоения,  еще  выше  закатал
рукава и прильнул к окуляру.  Тут  же  гудение ядроскопа прекратилось,  и он
вышел  из  строя. Раздосадованный,  я вскочил  и  проверил  блоки  питания с
трансформатором. Все исправно. Значит, поломка внутри.
     Всякий  понимает,  как трудно  найти маленькую  неисправность в большой
сложной машине.  Я снял боковые  люки, верхнюю  крышку и для  начала  сделал
беглый обзор. Все в порядке. И контакты целы. Частичная разборка тоже ничего
не дала. Наступила ночь. Моросил нудный противный дождичек, под стать  моему
настроению. Пришлось начинать полную разборку, и лишь глубокой ночью я нашел
причину.  Но что это была за причина! Виновником моих мучений оказался клоп.
Да,  да! Клоп!  Зловредное  насекомое вползло  в щель и  замкнуло собой  два
крохотных волоска проводки...
     С  рассветом  сборка  была  закончена,  дождь прекратился, и я уже  без
всякого волнения приник к окуляру.
     Признаться, сначала  я разочаровался,  хотя этого  и следовало ожидать.
Ведь атом  по существу  пуст. Если его  увеличить  до объема шара  диаметром
четыре  метра,  то  в центре  будет  находиться  ядро  в четверть  просяного
зернышка, а на периферии несколько незримых  пылинок - электронов. Поэтому в
первый раз я ничего не увидел. Но я сумел сфокусировать волны тяготения так,
что объем  уменьшился  до кубического сантиметра, атом кажуще  уплотнился, и
только  тогда, добившись предельного  увеличения,  я увидел  его,  как  вижу
яблоко на  столе.  Он  выглядит  как  туманное,  не  имеющее  резких  границ
слабосветящееся  чарующим  зеленоватым   светом  пятно,  в  центре  которого
выделялся  неподвижный, но уже более четко  очерченный комок - ядро.  Бешено
вращающиеся вокруг ядра электроны сливаются в сплошное облако.
     С помощью специального  механизма я как  бы  замедлил время вращения  в
двести миллиардов раз. Ох, и заманчивая картина открылась взору!
     Величаво и  грациозно  плывут  по  орбитам электроны. Впрочем,  даже не
плывут,  а  как-то размываются по ним.  Электрон -  вовсе  не  шарик.  Он не
твердый  и  не  мягкий. Его не  надуешь  и  не сожмешь, не  разорвешь  и  не
продырявишь.  Это  что-то  хитрое  и  непонятное, но ясно  видимое  -  вроде
размытого  пятна,  которое  постепенно  расплывается  и,  наконец,  затухает
совсем. Формы электрона  я  так и  не рассмотрел: мельтешит  перед  глазами.
Покажется вроде  круглым  и  только я  отмечу про себя этот  факт, а  он уже
огурец не огурец, сапог  не сапог. Даже мне однажды показалось, что электрон
был похож  на  мою  физиономию,  рассматриваемую  сквозь мокрое стекло. Мало
того, эта физиономия состроила мне гримасу и стала отворачиваться.
     Глядя на атом, я забывал об  окружающем меня  мире.  Взорвись в комнате
бомба,  я бы и бровью не повел.  Не удивительно, что, когда физиономия стала
отворачиваться от меня, я не выдержал:
     -  Погоди,  погоди!  Эй,  приятель,  как  тебя  там!  Я сделал  попытку
протереть несуществующее стекло, но "приятель" исчез и вместо него появилась
какая-то смятая  рваная шина. Тут я  оторвался от  окуляра  и,  вернувшись к
действительности, обругал себя. Опять увлекся!
     Вот какая занятная  штука - электрон. Часами можно наблюдать и не иметь
никакого представления об его истинной форме. А ведь он имеет вес. Я считаю,
себя человеком среднего  роста и средней упитанности и без  труда  высчитал,
что во мне содержится пятнадцать граммов электронов.
     А ядро, в котором практически сосредоточена вся масса атома, непрерывно
пульсирует. Там властвуют могучие ядерные  силы, крепко цементирующие  между
собой  частицы -  протоны и нейтроны. Они по сравнению  с электронами  очень
массивны, все равно что орел по сравнению с колибри, но и об их форме ничего
определенного  сказать  нельзя. Отличие, конечно,  есть. Протон расплывчат и
внутри  него,  в сердцевине,  периодически возникают неясные  блики  молний.
Нейтрон же,  лишенный заряда, имеет постоянную не меняющуюся  форму, но и  о
ней воздержусь что-нибудь  сказать, дабы не навлечь на  себя нареканий. Будь
на моем месте Мюнхгаузен, он бы тут такого наговорил! Но я человек правдивый
и  чего  не  разглядел,  о том  и врать не  буду. А  кому  интересно  узнать
поточнее, пусть сам себе сделает ядроскоп и любуется, сколько душе угодно. В
общем очень забавные частицы.  Понятно, рассматривал я атом в полной темноте
и у меня мелькнула мысль, а нельзя ли увидеть частичку света - фотон? С этой
целью  я включил  в  камере  крохотную  лампочку,  и свет мгновенно заполнил
пустоту.  Но для  меня  он распространился чересчур медленно.  Прошло  около
минуты,  прежде чем я  увидел  первую партию  фотонов. Я напряг  зрение,  но
ничего примечательного в них  сначала не  нашел. Просто, слегка пульсирующая
прозрачная масса, в  которой  невозможно различить  границу  между соседними
фотонами. Одна ко приглядевшись, я заметил едва уловимые  пляшущие вихорьки.
Они отдаленно напоминали пружинящие спиральки. Это  и были фотоны, неделимые
наименьшие   порции   света  или  просто  световые  кванты.  Я   мог  часами
рассматривать свет, он притягивал меня к себе.
     Квинт уже  штурмовал  ядерную физику.  Пора было приступать к работе по
спасению профессора Бейгера. Но Квинту я ничего не говорил. Рано пока. Пусть
обживется и войдет в непривычные для него рамки жизни.
     В завершение учебы я подвел Квинта к ядроскопу.
     - В этой штуке ты увидишь атомы.
     - Таких маленьких и увижу?
     - Непременно. Какой атом хочешь?
     - Хочу увидеть один из атомов молекул моего ногтя.
     - Давай.
     Квинт отрезал серпик ногтя. Я поместил его в камеру, включил питание и,
настроив  фокус,  пригласил - Квинта. Он пригладил волосы, принял серьезный,
деловитый вид и  т