дложенный
пищеблоком завтрак - к счастью, меню не  страдало  однообразием  благодаря
встроенному в агрегат генератору случайных  чисел.  Сырьем  для  пищеблока
служила свежая зелень снаружи, а концентраты из неприкосновенного  запаса,
прихваченные с  галактической  базы,  как  им  и  положено,  оставались  в
неприкосновенности: Панин берег их на какой ни то  непредвиденный  случай.
Во всяком случае, ресурсов для системы  жизнеобеспечения  у  него  было  в
достатке - вода и воздух исправно регенерировались. Но и здесь  необходима
была страховка, поэтому следующим пунктом распорядка дня был  обязательный
выход на поверхность Царицы Савской, сеанс адаптации к ее воздуху и заодно
сбор биомассы. С каждым сеансом голова  у  Панина  кружилась  все  меньше,
запахи уже не так оскорбляли его обоняние,  и  он  мало-помалу  становился
"двоякодышащим", то есть равно способным обитать  в  газовых  средах  двух
планет. Первое  время  он  бдительно  контролировал  самочувствие,  но  на
здоровье  адаптация   не  отражалась  ничем,   кроме  некоторого  учащения
пульса... Затем следовали обед и проверка систем корабля.  Панин надеялся,
что ему удастся наладить связь, но  "харакири" отработало на совесть,  все
межэлементные коммуникации были разрушены, дабы восстановить их никогда не
смогли бы и самые изощренные специалисты зловредных галактических сил,  не
то что заурядный драйвер. Ближе к вечеру Панин накрывал  блимп  и  участок
полянки площадью приблизительно в  гектар  изолирующим  полем,  вытаскивал
наружу  раскладное   кресло,   усаживался   поудобнее   и   со   злорадным
любопытством,  будто  зритель  в  театре,  наблюдал,  как  разъяренные  до
предела, взъерошенные,  с  налитыми  кровью  глазами  и  мордами  в  пене,
вродекоты бросаются на невидимую преграду, во что бы  то  ни  стало  желая
достать ненавистного врага.
     Как-то ему повезло, хотя это  и  не  очень  подходящее  слово,  стать
свидетелем охоты  вродекотов  на  крупную  дичь.  Из  леса  понуро  выбрел
чудовищный, с панинский блимп,  лохматый  с  проплешинами  зверь,  весь  в
каких-то мясистых наростах, буграх, рогах и беспорядочно  разбросанных  по
бокам панцирных пластинах, жуя на ходу охапку листьев  капустного  дерева.
Уперся тяжелой башкой  в  изолирующее  поле,  ни  черта  не  разобрал,  но
сворачивать не захотел. Приналег -  Панин  кожей  почувствовал,  как  поле
прогнулось, схватился за  притороченный  к  поясу  фогратор,  но  поле  не
подвело. Пока зверь трудно соображал, как поступить далее,  из-за  стволов
серым потоком нахлынули квазифелисы  и  молча,  без  подготовки,  деловито
стали резать его в лоскуты своими  жуткими  клыками.  Гигант,  как  Панину
показалось, даже и не заметил, как умер, потому что и головой не  повел  в
сторону нападавших. Вот только что стояла, уперевшись  лбищем  в  незримый
барьер, гора мяса и шерсти - и нет ее, а на ее месте лишь костяк  в  бурых
ошметках да  лужа  крови...  Разделав  тушу,  вродекоты  поплясали  вокруг
Панина, ничего не добились и неожиданно брызнули врассыпную, а  на  падаль
откуда-то, чуть ли не из-под земли, стали собираться  мелкие,  похожие  на
крыс могильщики.
     Случались и совершенно противоположные сцены. Однажды  под  вечер  на
поляну выскочил взмыленный, ободранный и смертельно перепуганный вродекот.
С разбегу взлетел на покатый контур поля, окончательно растерялся и  сполз
в траву. И тогда из темноты леса на него туго  упало  серое  в  подпалинах
одеяло, окаймленное бахромой  из  когтей,  прихотливо  украшенное  круглой
многозубой пастью посередине и, что самое-то мерзкое, без каких бы  то  ни
было намеков на глаза...
     После ужина Панин копался в раскуроченной  посылке,  наугад  извлекал
очередной кристаллик  и  предавался  самообразованию.  Проблемы  генетики,
евгеники и прочая муть действовали на него убаюкивающе. Сон был  крепок  и
пуст.
     Панин   потихоньку   погружался   в    бессмысленное,    размеренное,
растительное существование. Он все меньше задумывался над тем,  ради  чего
он все это делает. Забросил попытки восстановить связь. Реже  вспоминал  о
том, что в нескольких сотнях километров над его головой  кипит  насыщенная
событиями, делами и заботами жизнь Галактики. Где-то там,  среди  звезд  и
туманностей, астрархи проворачивали запланированную реконструкцию шарового
скопления, чтобы там можно  было  жить  -  без  него.  Ксенологи  наводили
контакты между  цивилизациями,  гилурги  обращали  межзвездное  рассеянное
вещество в планеты и дайсоновы сферы, тектоны  строили  хрупкое,  эфирное,
прекрасное  здание  Единого  Разума  Галактики...  Но  драйвер  Панин  был
исключен  из  этого  процесса.  Он  ел,  пил,  дышал,  спал.  И  почти  не
разговаривал. О чем можно разговаривать с самим собой?
     Все чаще Панин  совершал  вечерний  моцион  без  скафандра.  Сидел  в
кресле, свесив руки  через  подлокотники  и  бездумно  шевеля  пальцами  в
жесткой, по-земному зеленой траве. Какие-то неведомые букашки всползали по
ботинкам на брючины, подолгу копошились  там,  иногда  застывая  и  шевеля
усиками, а затем вдруг вспархивали и уносились прочь. И даже вродекоты уже
не бросались на прозрачный пузырь изолирующего поля,  а  только  пробовали
его лапами и бесшумно скользили по периметру, мимо - по  своим  непонятным
Панину делам.
     "Грасс ошибался, - лениво думал  Панин,  нежась  в  кресле  и  полной
грудью вбирая вязкий лесной воздух. - Здесь можно было жить. И выжить.  Он
поспешил. И все поспешили следом за ним. Зря..."
     Это благорастворение кончилось внезапно и навсегда.



                           9. ВОЙНА ТАК ВОЙНА

     Был тридцать второй полусонный вечер Панина под открытым небом Царицы
Савской подле разверстого люка. Как и обычно, Панин равнодушно  глазел  на
маневры вродекотов вокруг себя и думал медленные свои  думы.  Например,  о
том, что было бы славно к ужину получить в подарок от пищеблока  творожное
суфле.  Можно,  конечно,  и  затребовать,  но  сюрпризы  всегда  приятнее.
Слабость к творожным блюдам, да и ко  всему  молочному,  была  приобретена
Паниным уже здесь...
     И совсем случайно, краем  глаза,  Панин  уловил  непонятное  движение
слева от себя. Он даже  не  отреагировал  на  него  должным  образом,  как
подобает звездоходу в условиях чужой планеты - расслабился, распустился за
эти  дни.  Прошло  несколько  секунд,  прежде  чем   он   подобрал   ноги,
переключился с гастрономических размышлений на полную боеготовность.
     А серые живые снаряды пронизывали изолирующее поле насквозь и сновали
уже где-то рядом. Да и не было  поля  вовсе.  Было  да  сплыло.  Растаяло.
Видно, перепало и его генераторам  от  проклятого  "харакири",  только  не
сразу это сказалось.
     И лишь когда Панин увидел оскаленную морду с отлегшими ушами в  метре
от своих ног - только тогда он окончательно пришел в себя.
     Нет, он не блистал никакими личными достоинствами. Среди  звездоходов
был  зауряден.  Не  мог  читать  мысли,  чувствовать  присутствие   врага,
двигаться быстрее молнии, не способен был на всякие чудеса,  как,  скажем,
его сверстники Лгана, братья Кратовы, Жайворонок или совсем уж легендарные
Михеев,  Энграф  или  Бразинский.  Но  кое-что  он  умел,  ибо  без  этого
"кое-чего" не видать бы ему дальних звезд, как своих ушей.
     Поэтому он успел увернуться от нацеленной на его ничем не  защищенное
горло  акульей  пасти.  Успел  наподдать  перекатившемуся   через   голову
вродекоту под ребра кованым ботинком. Успел добежать до люка...
     Челюсти квазифелиса  сомкнулись  вокруг  его  ноги,  но  прежде,  чем
сжались окончательно, Панин вырвался, потеряв полштанины вместе с кожей  и
мясом. Взревев от боли, с разбегу нырнул в люк, приземлился на ладони и  с
облегчением услышал чмоканье перепонки.  Осатаневшие  от  нежданной  удачи
звери бились в люк, в борт корабля, трепали и крушили  в  щепу  раскладное
кресло.
     Панин на одной ноге допрыгал  до  кабины.  Скуля  и  подвывая,  сунул
укушенную ногу  под  лучевой  душ,  влепил  себе  двойную  дозу  блокадной
сыворотки,    плеснул   на   рану   заживляющего,    проглотил   пригоршню
стимуляторов... Нога горела, исходила острой, дергающей болью. Да и самого
Панина дергало. Он сидел на полу, в луже собственной крови, зажмурившись и
ругаясь черными словами. "Сдохну, - приговаривал он. - Пропаду я тут,  как
гиена..."  Но  фармакопея  понемногу  делала   свое   дело.   Кровотечение
остановилось, боль затухала,  вовсю  развернулась  регенерация  тканей,  и
через час рана уже затянулась первой розовой кожицей. Панин с трудом встал
и, хромая не столько от боли,  сколько  из  опасения  почувствовать  боль,
убрал  следы  крови  и  грязи.  Он  уже  не  причитал  над  своей  горькой
судьбинушкой. Страх и  растерянность  отступили,  а  на  их  место  пришла
ярость.
     Генераторы изолирующего поля накрылись бесповоротно. Теперь  придется
распроститься с мыслями о безмятежном кайфе в удобном  кресле  под  чистым
небом. Панин был обречен на бесконечную борьбу за существование.  Пока  не
сядут батареи фогратора, пока не затупится и сломается мачете...
     "Хорошо же, - подумал он, пробуя ступить потверже на больную ногу.  -
Вы что себе думаете? Что вы здесь хозяева? Что я буду вас бояться? Ну нет,
так у нас не пойдет! Я человек, а вы - гнусные, грязные, подлые хищники! И
я заставлю вас знать ваше место, я вас в землю втопчу, разорю ваши гнезда,
сожгу ваш лес, война так война!.."
     Он влез в скафандр, опустил светофильтр, пристроил на локтевом  сгибе
раструб фогратора и выпрыгнул из люка.
     Вродекоты накатывались на  него  волна  за  волной,  казалось  -  они
собрались на эту поляну со всего леса, со всего материка, а то и  со  всей
планеты. А он выжигал их, словно заразу. Стоял спиной к  блимпу  и  веером
палил из фогратора. Перед ним поднималась сплошная стена синего огня, дыма
и смрада.
     Когда  первый  поток  нападавших  выгорел  дотла,  задние  вродекоты,
которым тоже досталось от жара и шальных, прорезающих все до  самого  леса
залпов, с визгом кинулись врассыпную. Панин, в черном от копоти скафандре,
словно разъяренный  бог,  двинулся  следом,  дожигая  раненых,  отставших,
затаившихся.
     Звери бежали от него, как от стихийного бедствия.  Он  и  сам  ощущал
себя разбушевавшейся неуправляемой стихией. Он  ненавидел  этот  мир,  как
прежде здесь ненавидели его. И теперь сводил счеты.
     Панин прекратил огонь, только полностью израсходовав ресурс одной  из
двух батарей фогратора. Позади него лежала черная голая  равнина,  впереди
еще горело. Панин повернулся и пошел, вздымая тучи пепла, к кораблю. Никто
не нападал на него, не бросался из кустов на плечи, чтобы рвать и  грызть.
Нынче здесь у него не осталось живых врагов. Казалось, вся Царица  Савская
оцепенела от ужаса. Он беспрепятственно дошел до блимпа, огляделся. Мирный
зеленый пейзаж был непоправимо испорчен. И плевать.
     Сквозь ровный гул, все еще стоявший  в  ушах,  Панин  услыхал  чье-то
поскуливанье. Он пошел на звук, вскинув парящее смертью жерло фогратора.
     Возле погруженной в землю  опоры  блимпа  лежал  на  брюхе  некрупный
вродекот. Он был наполовину обожжен, однако еще  жил.  Тесно  поставленные
глаза строго и печально смотрели на приближающегося Панина. Не было в  них
привычного кровавого отблеска - только боль и спокойное ожидание конца.
     Панин навел фогратор. И опустил.
     Как, когда Грасс ухитрился увидеть в этих бешеных тварях неистребимое
ни при  каких  обстоятельствах  достоинство,  пренебрежение  к  врагу?  Те
качества, что издревле считались присущими земным  кошкам?  Как  случилось
это озарение? Да было ли оно? Просто поглядел на пол,  потом  на  потолок,
пососал палец: нарекаю, мол, вродекотами... И угадал!
     Панин снова поднял фогратор. И снова опустил.
     Квазифелис равнодушно смотрел на него немигающим взглядом.
     "Кто я перед ним?" - вдруг подумал Панин.



                            1О. РАНЕНЫЙ ВРОДЕКОТ

     Одно дело - вершить возмездие над атакующей сворой и совсем другое  -
добивать живое существо, глядя ему в глаза...  Панин  засунул  фогратор  в
кобуру, сходил на корабль, разыскал там кусок прочной, нервущейся ткани  -
шторку  из  багажного  отсека.  Вернулся  к  раненому.  Подошел  сбоку   и
осторожно, стараясь не беспокоить ожоги, перевалил зверя  на  разостланную
рядом ткань. Тот следил за человеком, не делая  попыток  к  сопротивлению.
Похоже, он уже не соображал, что творится вокруг.
     Панин впрягся в импровизированную  волокушу  и  за  какой-то  час  по
миллиметрику, сопя и обливаясь потом, затащил вродекота  на  блимп.  Самое
занятное, что на протяжении всей операции он даже  не  вдумался  ни  разу,
зачем он так поступает!
     Вродекот   был   устроен   в   багажном   отсеке,   предусмотрительно
освобожденном от посылок. Панин пожертвовал во  имя  его  удобства  частью
запасов зеленой массы для пищеблока: разбросал листья  и  ветки  по  полу.
Помещение  наполнилось  характерными  лесными  запахами,  и  вродекот,  не
открывая глаз, наморщил острую седую  морду  и  нервно  дернул  ушами.  Он
продолжал лежать на  шторке  пластом,  положив  голову  на  неповрежденные
передние лапы, отчего делался похож скорее на  усталую  охотничью  собаку,
которой снились приятные убегально-догоняльные сны. На присутствие  Панина
по-прежнему не реагировал. То ли сил не было, то ли уже навалилась кома.
     Панин сходил за свежей зеленью и, вернувшись, потребовал у  пищеблока
сырого  мяса.  Агрегат  с  некоторым   недоумением,   что   выразилось   в
продолжительном  напряженном  мигании  индикаторов,  принял   странноватый
заказ, предварительно уточнив, какое именно мясо предпочитает клиент.  Тот
остановился на говядине, и пищеблок снабдил его  аккуратным  бурым  ломтем
прямоугольной формы,  без  пленок,  прожилок  и  жировых  прослоек.  Панин
вывалил  мясо  из  блюда  прямо  перед  носом  вродекота  -  тот  даже  не
пошевелился, только тревожно дернул боками.
     В полной растерянности Панин слонялся по блимпу, ставшему для него не
столько убежищем, сколько  узилищем.  Пробовал  почитать  про  всякие  там
инбридинги с инцухтами, но скоро  оставил  это  занятие.  Отмахнувшись  от
угрызений  совести,  вскрыл  посылку,  где  хранилось   что-то   съестное.
Действительно, хранилось. Две грозди бананов и какие-то незнакомые  плоды,
похожие на синие пупырчатые яблоки. сгнило. Кому понадобилось посылать все
это посылкой, когда повсюду есть пищеблоки, запросто  синтезирующие  любой
вообразимый фрукт и  овощ?..  Панин  внимательно  прочел  сопроводительный
лист: это оказались  рекомендательные  образцы  новых  сортов,  выведенные
специально для разведения в  условиях  Меркаба.  Что  ж,  некоторое  время
меркабцам  придется  пожить  без  естественных  фруктов.  Панин  спровадил
образцы в утилизатор и демонстративно заказал себе спелый банан.  Пищеблок
с облегчением выдал требуемое.
     Вродекот сменил позу. Теперь он лежал на боку, откинув лапы, и  тяжко
дышал. Ему было погано. Панин брезгливо  отодвинул  уже  размякший  мясной
ломоть, присел на корточки и внимательно осмотрел ожог. Шкуры  на  боку  и
холке практически не  осталось:  сплошная  обугленная  кора.  Задние  лапы
обгорели до костей. Любой земной зверь от такого увечья давно бы умер.  Но
кто  мог  дать  Панину  справку  о  степени  живучести  обитателей  Царицы
Савской?..
     Панин сходил в кабину, переключил пищеблок в  фармакогенный  режим  и
потребовал чего-нибудь болеутоляющего  в  сочетании  с  заживляющим.  Блок
выплюнул ему на ладонь пластиковую капсулу с желтой маслянистой  эмульсией
внутри. "Этого мало, - подумал Панин. - Тут меньше чем  двумя  литрами  не
обойтись." Он попросил увеличить дозу, но, как видно,  в  блоке  постоянно
срабатывали  скрытые  ограничители,  дозировавшие   эмульсию   в   строгом
соответствии  с  представлениями  программы  фармакогенеза  о  метаболизме
нормального человека. Правда, память  пищеблока,  старательно  сохранявшая
все недельное меню во избежание повторов, на медикаменты не  простиралась,
и через час Панин вытряс из  агрегата  нужное  по  его  мнению  количество
эмульсии.
     С охапкой капсул он явился в багажный отсек и принялся выдавливать их
содержимое на  пораженные  участки  тела  вродекота.  Скоро  задняя  часть
туловища зверя покрылась  лоснящейся  пленкой.  И  лишь  выбросив  в  угол
последнюю пустую капсулу, Панин вдруг подумал, что живительное для  любого
обитателя Земли средство свободно может оказаться отравой для квазифелиса.
Пока он в раздумье чесал затылок, эмульсия начала оказывать свое действие.
И это, по всей видимости, не доставило и без того уже  оглохшему  от  боли
вродекоту никакого облегчения. Тот наморщил морду,  ощерился,  заскрежетал
клыками. А потом тихо, совсем по-собачьи, заскулил.
     Панин отпрянул.  "Ну,  что  ты...  -  пробормотал  он  растерянно.  -
Держись, парень. Это только поначалу больно, а потом пройдет, я знаю. Меня
вон давеча хватанули твои приятели... может, ты и хватанул... а я уже  как
огурчик, плясать могу. Потерпи немного, эта штука хорошо помогает,  быстро
лечит..."
     Вродекот плакал всю ночь. Не выдержав, Панин ушел, но скулеж  и  лязг
клыков  преследовали  его  повсюду.  Он  мотался  по  тесным   корабельным
помещениям,  иной  раз  устраивался  в  кресле,  чтобы  уснуть,  натягивал
"диадему" с осточертевшим У.Уолдо и его гиенами - все без пользы.  За  эту
ночь, показавшуюся вечной, Панин от скуки и тоски трижды поел безо всякого
аппетита - даже творожное суфле не лезло в горло! - выпил без малого  литр
рекомендуемого для здорового сна теплого молока. Но сон, ни  здоровый,  ни
больной, не шел.
     По ту сторону брони, вокруг корабля,  остывало  пожарище.  Вдоль  его
границ, где уцелел живой лес, сновали невидимые во тьме хищники, светились
чьи-то глаза, кто-то кого-то скрадывал, приканчивал и жрал...
     Так и не сомкнув глаз, Панин встретил утро. Вродекот все еще  стонал,
но уже тише, с большими перерывами. "Не пойду к нему, пока не  уймется,  -
подумал Панин малодушно. - Либо он сдохнет, либо выздоровеет. Что только я
стану с ним делать во втором случае?"
     Перед ним стояла весьма непростая и малоприятная  задача:  ежедневный
сбор биомассы. При защитном поле можно было бы обойтись и  травой.  А  так
придется каждый раз облачаться в скафандр и с фогратором в  одной  руке  и
мачете в  другой  добираться  до  деревьев.  Все  едино  травы  в  радиусе
полукилометра после вчерашнего  побоища  не  сыскать.  Да  и  энергоресурс
фогратора не беспределен. Когда сядет последняя  батарея,  Панин  вынужден
будет отбиваться от врагов мачете. А  потом  у  него  останется  последнее
оружие - руки да ноги. И польза от них, пока цел скафандр.  Но  и  у  того
броня не вечна. Если ежедневно и кропотливо грызть  ее  острыми  зубами...
Как в древней  притче  про  алмазную  гору,  на  которую  раз  в  столетие
прилетает воробей почистить свой клюв.
     Этим утром на Панина никто не нападал.  Он  собрал  биомассы  сколько
смог унести, вернулся и нарубил еще столько же  впрок.  Потому  что  знал:
скоро страх перед ним забудется, растворится в крохотных звериных  мозгах,
да и, в конце концов, на  место  перепуганных  придут  другие,  ничего  не
ведающие о двуногом карателе с огненным мечом.
     Когда Панин снял скафандр, умылся и  зашел  в  кабину,  он  не  сразу
почувствовал,  какая  на  корабле  установилась  тишина.  И  только  после
завтрака понял вдруг, что из багажного отсека не доносится ни звука.
     Свалив посуду в утилизатор - пусть разбирается! - Панин  чуть  ли  не
бегом поспешил к своему подопечному. Открыл двери, переступил порог...
     Вродекот лежал посреди пола, поджав  искалеченные  лапы  под  себя  и
вытянув шею. Он не дышал. За ним тянулся грязный кровавый след. Глаза были
закрыты, пасть сомкнута в смертном спазме. "Вот и все", - подумал Панин.
     Он приблизился к н