было так утомлять себя?

    Женя села, вытянув ноги. Провела рукой по спутавшимся волосам.

    - Ну, говори! - обратилась она к Павлу.

    Петренко перевел вопросительный взгляд на лицо юноши.

    Павел мрачно смотрел перед собой.

    - Что-то ты, друже, не в своей тарелке, - сказал Петренко. - Нездоров?

    - Пожалуй, что и так, - вяло согласился Павел. - Вернее, переутомился.

    - А есть результат?

    Павел  закусил  губы,  медля  с ответом. Перевел взгляд. Глаза рассеянно
    обежали комнату. Вдруг щеки его побелели. Он сорвался с места.

    - Что это такое? - спросил он возбужденно.

    Усы Петренко зашевелились.

    - Мои питомцы, - ответил он улыбаясь.

    Павел  подошел  к столу, поднял один из лежащих на нем корней, поворошил
    груду огромных листьев.

    - Ты... был там? - повернулся он к Григорию Степановичу.

    - Где там? - недоумевающе отозвался тот.

    - В долине ущелья... Батырлар-джол...

    - Первый раз слышу такое название. Постой, Павел, что с тобой делается?..

    - Ничего, - медленно протянул Павел. - Откуда же ты взял этот корень?

    -  Сам  вырастил.  Да  неужели  ты  не помнишь? Это с последней делянки.
    Впрочем,  верно,  ты  видел  их  больше  месяца  назад.  Вот, что из них
    получилось.

    Женя приподнялась на стуле.

    - Неужели наконец удача, Григорий Степанович? - просияла она.

    Петренко сокрушенно покачал головой:

    - К сожалению, нет.

    - Низкая каучуконосность?

    Петренко кивнул:

    - Да. 10 и 5.

    Брови девушки сдвинулись...

    - Что же теперь делать? - спросила она с огорчением.

    Петренко пожал плечами:

    - Будем работать дальше.

    -  Что  же  без  конца  работать,  если ничего не получается? - печально
    сказала Женя.

    Петренко улыбнулся:

    - У меня есть новый план.

    - Какой же?

    - Вывести такую же форму на Украине.

    - Ну?

    - И произвести скрещивание отдаленных родственников.

    - И что же?

    -  И  получить  изменчивый, податливый материал, из которого можно будет
    сделать то, что нам нужно.

    - Но для этого потребуется еще три года, - сказала Женя.

    - Да. Три года. Если снова повезет.

    Женя задумалась, разглядывая огромные корни.

    -  Как  жаль,  -  сказала она, - что из этой злосчастной экскурсии мы не
    принесли  ничего.  По-моему,  те  гигантские корни, что вы там нарыли, -
    обратилась она к Борису, - могли бы пригодиться в этом деле.

    Павел опустил голову.

    - Ну, я пошел, - сказал он глухо. - Мне в самом деле очень нездоровится.

    Петренко,  Карцев  и  Женя  молча  смотрели, как он неуверенной походкой
    подошел  к  двери,  открыл,  оглянулся  через плечо, словно желая что-то
    сказать, но не сказал ничего и вышел.

    - Да, - сказал Борис тихо. - Ничего из нашей экскурсии не вышло.

    Он помолчал.

    -  Ничего!  -  добавил  он  спустя  минуту.  И  вдруг вспомнил. Рука его
    опустилась  в карман. Он вытащил полную горсть, разжал пальцы и протянул
    руку Григорию Степановичу и Жене. Они с интересом склонились над ладонью.

    -  Что  это? - спросила Женя с удивлением, рассматривая темные зерна, по
    размерам слегка уступающие кедровым орешкам.

    -   Вот   вам   и   партнер  для  вашего  скрещивания,  -  сказал  Борис
    торжественно. - Знаете, что это такое?

    Петренко покачал головой, не сводя глаз с зерен.

    -  Это семена гигантской расы кок-сагыза, - объяснил Борис. - Тараксакум
    гигантеум.

    Женя захлопала в ладоши. Борис с улыбкой встретил ее смеющийся взгляд.






                                  ЧАСТЬ ВТОРАЯ
    ...Истина в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками...
    А. С. Грин "Алые паруса"
    БОРИСУ  КАРЦЕВУ не приходило в голову, что экспедиция, которую он нагнал
    спустя  неделю  после  экскурсии  в  долину  Батырлар-джол, затянется на
    такой длинный срок.

    Шли  месяцы.  Станция за станцией - отряд двигался по отрогам Тянь-Шаня,
    углубляясь  в  самое  сердце гор, в поисках таинственного центра, откуда
    шло тяжкое дыхание пораженной неведомой болезнью природы.

    Болезнь  еще  не  имела  имени,  в  переписке  органов здравоохранения и
    научно-исследовательских  институтов  она  получила  наименование "форма
    101".  Она  появлялась  внезапно  -  разила  молниеносными,  не знающими
    промаха  ударами,  шла  из  кишлака в кишлак отмечая свой путь смертью и
    разрушением,  и исчезала так же внезапно, как и появлялась. Ее появление
    совпадало  с  набегами  грызунов  -  в  годы  влажные, обильные пищей, с
    тучных  горных  пастбищ спускались проворные острозубые зверьки, гонимые
    великим   инстинктом   расселения.   Они   несли   на   себе  насекомых,
    переполненных  микробами страшной болезни. Ночью человек чувствовал укол
    и,  не просыпаясь, начесывал место укуса. А наутро, багровый от жара, он
    просыпался, схваченный в тяжелые объятия болезни.

    Болезнь  шла  на убыль. Но было опасение, что она покидала речные долины
    не  навсегда.  И перед отрядом стояла задача - найти ее природные очаги,
    разыскать  места,  где  укрывалась  она,  пережидая  тяжелые  времена, -
    разыскать и уничтожить.

    Из  предгорий  в  ущелья,  затем  на  альпийские  пастбища, с пастбищ на
    высокогорные  пустыни  переходил  отряд  по  следам отступающей болезни.
    Борис  уже  так  привык  к кочевому существованию, что о городской жизни
    вспоминал,  как  о  каком-то  далеком,  полузабытом  сне. Реальными были
    холодные  утра,  завтрак, пахнущий дымом, утренний обход поставленных на
    ночь  ловушек  для  грызунов, длинный-длинный день в палатке, в душном и
    тесном  костюме,  специально одеваемом для вскрытии зараженных животных,
    и  вечера  у  костра,  когда  весь отряд собирался, чтобы обсудить итоги
    дневной работы и наметить план на будущее.

    Карцева  иногда  поражало,  как мало времени у него оставалось для того,
    чтобы  заняться другими мыслями, подумать о личных делах. Высокий азарт,
    ярость  исследователей, волнуемых схваткой с косностью природы, овладели
    всеми  участниками  отряда  - эпидемиологами, микробиологами, зоологами.
    Близость  победы  над  страшной  болезнью мешала думать о чем-либо ином,
    кроме цели, стоящей перед экспедицией.

    И   только   в   редкие  часы,  когда  накопившаяся  за  день  усталость
    оказывалась  недостаточной,  чтобы  свалить мертвым сном, Карцев, лежа в
    спальном  мешке,  вспоминал  фантастический  день,  проведенный в долине
    Батырлар-джол.

    Эти  воспоминания  были  еще  более неясными, чем мысли о Москве. Иногда
    Борис  не  мог  отличить  испытанного им в действительности от видений и
    снов,   посещавших   его  по  ночам.  Он  твердо  верил,  что  в  долине
    Батырлар-джол  ему  как  зоологу  выпало  неслыханное  счастье - открыть
    невероятный,   сказочный   мир   неизвестных   доселе   живых   существ,
    преображенных  гигантизмом.  Но  от всего увиденного в сознании остались
    только  клочки и перепутанные обрывки. Череп исполинского грызуна в ложе
    потока,   гигантский   эдельвейс,  застывший  темным  силуэтом  на  фоне
    вечернего   неба,   страшное  рыло  чудовищной  лягушки,  фантастические
    стрекозы  над  озером - все это проходило в сознании, как кадры старого,
    истрепанного кинофильма.

    Он  не  рассказывал  своим спутникам о пережитом в долине Батырлар-джол.
    Сначала  он  все  надеялся, что в работе выдастся "выходной" день, когда
    можно  будет  рассказать  об этой удивительной экскурсии и подумать о ее
    повторении.  Но  чем  глубже  в горы забирался отряд, тем меньше надежды
    оставалось  на  такую  возможность, и Карцев решил не трогать этой темы,
    пока не будет решена задача, поставленная перед экспедицией.

    Только  своему учителю - профессору Огневу в Москве - он отправил письмо
    с  подробным  отчетом  о  своих  приключениях. Но, очевидно, он чересчур
    сгустил  краски, описывая свое возбужденное состояние во время блуждания
    по  долине  Батырлар-джол,  так  как  в  обычном  шутливо-вежливом  тоне
    ответного   письма   профессора  сквозило  совершенно  явное  недоверие.
    Очевидно,  он считал все приключения Карцева плодом бредового состояния,
    фантазией, возникшей в одурманенном сознании.

    Это  было  обидно,  но  совершенно логично. Доказать реальность всего им
    увиденного  он  в конце концов мог, только представив конкретный предмет
    своих  рассказов.  Карцев  достал  из кармана зуб исполинского грызуна и
    смотрел  на него хмурясь. Да, зуб не мог не вызывать интереса! Но все же
    это был не более чем зуб.

    Писал  он и Павлу Березову, спрашивая, привелось ли ему побывать еще раз
    в  ущелье  Батырлар-джол.  Павел  отвечал  кратко,  в несвойственной ему
    сдержанной  и холодной манере. По возвращении из долины Батырлар-джол он
    был  снова  болен,  но скоро поправился. "Ты был прав, - писал он, - эта
    вода,  очевидно,  не  годится  для нас, пигмеев". Никаких воспоминаний о
    путешествии письма не содержали.

    "О  новых  экспедициях  я  уже не думаю, - писал Павел своим размашистым
    почерком  -  не  более  двух  десятков строк на страницу. - Уроки той, в
    которой я уговорил тебя участвовать, я запомнил на всю жизнь".

    Борис   несколько   раз   пытался   выяснить  судьбу  семян  гигантского
    кок-сагыза,  принесенных  им из ущелья Батырлар-джол. В феврале они были
    высеяны  в  вазоны,  дали  всходы;  но об этом Павел сообщал без особого
    энтузиазма  -  по-видимому,  что-то  не  ладилось.  В  следующих письмах
    сквозило явное раздражение.

    "Особыми  удачами похвастаться не могу, - писал он. - Не нужно забывать,
    что  растение и его среда - это неразрывное единство. Очевидно, с равным
    успехом можно было выращивать здесь ананасы"

    Последнее  письмо  Борис  получил  два  месяца  назад.  Павел писал, что
    работы  очень  много, так как он временно остался один, - Петренко уехал
    в длительную командировку на Украину.

    Ни  в одном из писем он ни разу не упомянул о Жене. Борис перестал о ней
    спрашивать, чувствуя, что своими вопросами причиняет товарищу боль.
                                       2.

    СМЕНЯЛИСЬ  дни  и  ночи,  уходили недели и месяцы. Работа приближалась к
    концу.  На  огромной  карте Тянь-Шаньского хребта жирными чертами синего
    карандаша   начальник   отряда   окружил   обнаруженные  очаги  болезни.
    Развернулись   истребительные   работы.   Уже   не   десятки,   а  сотни
    истребителей  из  числа  местного  населения  шли  по  следам их отряда,
    затравливая сотни тысяч грызунов, уничтожая переносчиков заразы.

    В  этот  яркий  летний день какое-то странное чувство беспокоило Бориса.
    Он   рассеянно  вскрывал  зверька  за  зверьком,  привычными  движениями
    распластывал  его  в  ванночке  и прикалывал булавками лапки. Машинально
    диктовал  протокол вскрытия. Бросал кусочки внутренностей в пробирки для
    микробиологического  анализа.  Но  какая-то  мысль,  еще не ясная и едва
    ощутимая,  упорно  сверлила,  мешая  сосредоточиться.  Как  только Борис
    направлял  на  нее  внимание,  она  расплывалась  и  исчезала, продолжая
    оставаться непонятой и неосознанной.

    Вчерашний  день  был похож на предыдущий, как один вскрываемый суслик на
    другого.  Обход  ловушек.  Вскрытия. Вечером - сбор в палатке начальника
    отряда.  На  сборе подвели итоги восьмимесячных работ. Долго спорили над
    картой,   уточняя   путь,   пройденный   экспедицией...   Не   тогда  ли
    зашевелилась в мозгу эта беспокойная мысль?

    Борис  бросил  вырезанные  из  печени  в  селезенки  кусочки в пробирки,
    подставленные  лаборантом,  положил пинцет и ножницы в кювету со спиртом
    и  встал.  Работа  была  закончена.  Он  вышел  из  палатки,  посмотрел,
    жмурясь,  через очки-консервы на солнце, поднял руки, выставляя на яркий
    свет  ладони  и  пальцы.  Таков  был  порядок,  которому  неукоснительно
    следовали  все работающие с трупами животных: солнечный свет нес жесткие
    ультрафиолетовые лучи, убивающие микробов.

    Так  постоял  он  несколько  минут, предаваясь своим мыслям и машинально
    прислушиваясь  к  голосам,  доносящимся  из  палатки начальника. Там шел
    оживленный  разговор,  что  вообще  было необычно для дневного, рабочего
    времени.  Густой  баритон  начальника  и  мягкий,  глуховатый  тенор его
    заместителя  прерывал незнакомый женский голос. Женщин в отряде не было,
    и   голос  этот  удивил  Бориса.  Он  снял  консервы,  начал  стаскивать
    комбинезон,    продолжая    прислушиваться.    Голоса    звучали   явным
    возбуждением.  Женщина  настаивала  на  чем-то  взволнованным  и  слегка
    раздраженным  тоном.  Бас  успокоительно  и  в  то же время недоумевающе
    рокотал на самых низких нотах.

    Борис заканчивал умывание, когда от палатки начальника донеслось его имя:

    - Карцев, к Василию Федоровичу!

    Итак,  очевидно,  спорившие  не  договорились.  Но  Борису и в голову не
    пришло,  что  означал  этот  вызов для ближайших событий в его жизни. Он
    наклонился  у  входа в палатку, вглядываясь в полумрак, откуда доносился
    густой голос Василия Федоровича.

    -  ...Вы  поймите,  что у нас научная экспедиция... с важным заданием...
    Все люди на счету... Каждый занят своим делом...

    Карцев  плохо  различал  его  собеседницу,  так  как она сидела спиной к
    входу.   Он  увидел  только  пышные,  темные  волосы,  широкие  плечи  и
    загорелую руку на дощатом столе.

    -  Нет, вы поймите, если вы апеллируете к интересам науки... - возразила
    женщина,  прерывая  Василия  Федоровича.  -  Речь  идет  о  судьбе  двух
    ученых... Может быть, об их жизни и смерти...

    Карцев вошел в палатку, видя, что спорящие его не замечают.

    -  Ну, вот и Борис Николаевич, - сказал начальник с заметным облегчением
    в голосе.

    Женщина  быстро  повернула  голову.  Полоска  света  из  щели  в потолке
    палатки  мелькнула  по  загорелому  лицу,  обрисовав на мгновение темные
    глаза, отчетливо очерченный яркий рот, блеснувший белыми зубами.

    - Женя Самай... - сказал Карцев, ошеломленный.

    -  Я,  - ответила девушка спокойно, внимательно всматриваясь в Бориса. -
    Карцев? Я бы вас не узнала.

    Как  и тогда, рукопожатие девушки было деловито крепким и кратким. Борис
    опустился рядом с ней на табурет.

    - Вы знакомы? - спросил Василий Федорович с удивлением.

    -  Да, встречались... - с легким замешательством ответил Борис. - Но мне
    никогда  бы и в голову не пришло, что мы сможем встретиться еще раз... И
    где?.. На овечьих пастбищах. На высоте в две тысячи метров...

    - Почему же? - отозвалась Женя. - Разве вы не знаете, где вы находитесь?

    -  Ну,  положим,  отроги  Тянь-Шаня  это не Арбат, чтобы рассчитывать на
    встречу со знакомыми.

    -  Да,  но  если  вы  разбили  лагерь  в  десяти  километрах  от  ущелья
    Батырлар-джол...

    - Что вы говорите!

    Брови  девушки взметнулись вверх. Она посмотрела на Бориса с насмешливым
    сожалением:

    - Неужели вы этого не знали?

    - Не приходило в голову, - сказал Карцев и вдруг вспомнил...

    Это  и было то, что со вчерашнего вечера засело у него в голове. Молнией
    мелькнуло   -   синий   карандаш   Василия  Федоровича,  жирной  полосой
    прочертивший  последние  километры  их маршрута. Путь замыкался в долине
    одного  из  притоков  Нарыма.  Да,  они  приближались  к тем местам, где
    Борису  Карцеву  выпал  случай пережить самые удивительные события в его
    жизни.  Правда,  отряд  остановился на восточных склонах гор, в то время
    как  ущелье  Батырлар-джол прорезало хребет с юга. Это, очевидно, и было
    причиной  того  бессознательного  странного  волнения,  овладевшего  им,
    когда он рассматривал карту.

    -  Вот,  такие  дела,  -  сказал  Василий  Федорович,  откидываясь своим
    плотным  телом  назад, чтобы видеть одновременно обоих. - Товарищ просит
    помощи!..  А  мы  не  имеем  возможности  ее  оказать, к нашему крайнему
    сожалению.

    -  Нет,  вы имеете эту возможность, - упрямо возразила девушка, сдвинув,
    тонкие полукруги бровей, - и вы ее окажете...

    - В чем дело, Женя? - спросил тихо Карцев.

    -  Павел  и  Григорий  Степанович  пять  дней  назад пошли в горы, чтобы
    проникнуть  в  долину  Батырлар-джол  с  востока,  минуя  ущелье...  Они
    собирались вернуться через день-два, и до сих пор их нет.

    - И вы хотели бы...

    -  Чтобы  из  вашей группы со мной отправились три человека на поиски, -
    твердо  ответила Женя, прямо смотря Борису в глаза. - У вас среди врачей
    найдутся  альпинисты.  Как  только  я  услышала,  что  вы  расположились
    лагерем здесь поблизости, я немедленно направилась сюда.

    -   И   совершенно  напрасно!  -  загудел  недовольным  голосом  Василий
    Федорович.  - Мы занимаемся важным делом... спешим закончить работы... И
    если  бы  в  самом деле вы были совсем беспомощной... но ведь у вас есть
    свой отряд. Вы сами сказали, что тринадцать человек.

    Борис перевел глаза на Женю.

    -  Я  же  вам  объясняла, - сказала она с раздражением, - что для такого
    перехода   там   нет   подходящих  людей,  иначе  бы  наши  товарищи  не
    отправились вдвоем.

    Василий Федорович сердито откашлялся.

    -  Ну,  мне  об  этих  переходах  судить  трудно.  Правда  я  думал, что
    монбланов  и эльбрусов здесь нет.. Но вот вам наш альпинист... Объясните
    ей, Борис Николаевич.

    -  Я  полагаю,  - твердо сказал Карцев, - что если люди в горах попали в
    беду, мы обязаны помочь.

    -  Вот  вам,  здравствуйте!-развел руками Василий Федорович. - Какими же
    реальными возможностями мы обладаем?

    -  Мои  помощники - оба альпинисты. Правда,они не врачи а зоологи, но из
    врачей тоже можно найти охотника.

    Василий Федорович встал, вытирая платком шею и лоб, блестящий от пота.

    - Ну, собирайте людей, Карцев. Только смотрите, сами там не сплошайте!
                                       3.

    ПАВЕЛ  положил  пятый  камень рядом с четырьмя голышами, лежащими ровным
    рядом  на  берегу,  над  водой. Наступило пятое утро этой фантастической
    жизни  -  на  крошечном  клочке  суши,  на  островке,  в  окружении  вод
    заколдованного озера.

    Ежась  от  холода, Павел осмотрелся по сторонам. Над водой в косых лучах
    восходящего  солнца  дрожал  розовый  туман,  ровной полосой закрывавший
    подножия  далеких  гор восточного берега. Слева сквозь туман просвечивал
    -  совсем  близко!  - северный берег. Справа тянулась полоса мелководья,
    из которой, как пальмы, вздымались мощные стволы гигантских тростников.

    -  Дьявольская  ловушка!  -  пробормотал сквозь зубы Павел, спускаясь по
    каменистому обрыву.

    Темнела  вода,  чуть  поблескивая  тяжелыми, свинцовыми отблесками зари.
    Стволы  тростников  уходили  в  мрачную,  непроницаемую  черноту.  Павел
    осторожно опустил кончик ботинка в воду.

    Кусая  губы  от  злобы,  он  выждал,  пока  нога  сквозь кожу ботинка не
    ощутила  легкого  удара.  Тогда резким рывком он выбросил ногу на берег,
    сморщив   лицо   гримасой   отвращения.   В  воздухе  мелькнуло  длинное
    полупрозрачное  тело  странного  существа  и  шлепнулось на землю. Павел
    придавил  его  ногой, с омерзением разглядывая панцырь утолщенной головы
    с   темными,   неподвижными   бусинками  глаз  и  длинными  серповидными
    челюстями,  впившимися  в  кожу  ботинка.  Вытянутое,  расчлененное тело
    извивалось и дергалось, пытаясь освободи