еринки...
     - Но родинка есть?
     - В том-то и дело, что есть... И на том самом месте!
     - И с гландами благополучно обошлось?
     - Прекрасно обошлось. Хотите верьте, хотите нет, но  я  как-то  сразу
бояться перестала и буквально через неделю пошла на операцию. И все  вышло
как по маслу... Скажите, товарищ следователь, вот вы, я вижу, Воронцовым и
после смерти занимаетесь. Вы тоже думаете, что он был вроде как бы  колдун
или ясновидец?
     - А сами вы как думаете, Вера Фоминична? Я ведь его живого в глаза не
видел, а вы с ним худо-бедно почти два десятка  лет  бок  о  бок  в  одном
учреждении, наверняка  общались,  разговаривали.  У  вас  какое  сложилось
впечатление?
     - Не знаю даже,  что  сказать...  Сказать  правду,  мы  больше  и  не
общались никогда. Разве что по работе. А так встретимся в коридоре  или  в
буфете - "здравствуйте", "привет", -  только  и  всего.  Хотя,  конечно...
Действительно, два десятка лет прошло, чего только  не  случилось  за  это
время, многое забылось, а я его на той вечеринке как сейчас вижу.
     - И он с тех пор так ни разу с вами и не заговорил?
     - Ни разу. Наверное, чувствовал...
     - Что?
     - Да ведь боялась я его, товарищ следователь! Как чумы  боялась.  Как
дети буку боятся. Когда Валька рассказала мне, что Сошлась с ним, я неделю
тряслась от горя и  страха.  Сейчас  смешно  вспомнить,  но  рвалась  даже
заявить в партком, в милицию, еще Бог знает куда. Хорошо еще, что муж меня
удержал. Здорово бы это получилось: старый злодей совратил бедную девочку,
а бедной девочке двадцать третий год миновал...
     - Кстати, а как Валя восприняла смерть Воронцова?
     - Вы знаете, удивительно спокойно. Ни слова, ни слезинки... Возможно,
не так уж и любила.
     - Возможно... Скажите, Вера Фоминична, вас никогда не прозывали таким
словечком - Нэко-тян?
     - Нэко-тян? Нет, впервые слышу. Что это такое?
     - Это слово японское. "Кошечка" значит.
     - Кошечка... Меня мама в детстве звала Кошечка..."


     - Вот все по Самохиной, - сказал Варахасий. - Впечатляет?
     - Впечатляет, - проговорил Алексей Т. - Интересно, где это была у нее
родинка?
     - Пошляк, - с отвращением сказал Варахасий.
     - Извини. Я пошутил. Читай дальше.
     Варахасий пошелестел бумагами.
     - А дальше у нас пойдет дочка Самохиной, -  сказал  он.  -  Валентина
Мирленовна. Очаровательная особа, доложу я тебе. Ну-с, с нею я беседовал с
первой, она сама вышла на меня - с просьбой вернуть ее вещи, оставшиеся на
квартире у Воронцова. Тут мы и побеседовали. Читаю:
     - "Как мы с ним познакомились?  Очень  просто  и  вообще-то  довольно
случайно. В октябре... нет, в ноябре прошлого  года  начальство  приказало
мне срочно отрецензировать справочник по австрийской системе патентования.
А я по-немецки ни в зуб ногой, в институте учила английский, но  это  было
первое мне серьезное  задание  на  работе,  да  и  самолюбие  играло.  Ну,
обложилась словарями, поползла по тексту, день корплю, другой,  и  все  на
первой странице... Нет, думаю, ничего у меня так не выйдет. Стала  думать,
что делать. Перебрала всех  друзей  и  знакомых  -  как  назло,  никого  с
немецким. Кто с английским, кто с испанским, один даже с  эсперанто,  а  с
немецким ни одного. Тогда решила я подключить родителей: может быть, у них
есть кто-нибудь. Вышла к ним, а у мамы - помнится, была суббота  -  гости,
две пары из ее института. Так и так, говорю,  товарищи,  помогите  бедному
ребенку, срочно нужен знаток немецкого языка. Да ничего проще,  кричат,  у
нас Воронцов отлично немецкий знает, Никита Сергеевич...  И  тут  же  дядя
Сева достает записную книжку и дает мне его домашний телефон. Мама было на
дыбы, не смей, дескать, беспокоить человека, но  они  ее  заговорили,  что
Воронцов - мужик добрый, что ему ничего не стоит и прочее. Ну,  а  я  -  в
прихожую, к  телефону.  Позвонила,  назвалась,  сказала,  по  какому  делу
вторгаюсь в его домашний покой.  Он  помолчал  несколько  секунд  и  очень
спокойно, негромко так  сказал:  "С  удовольствием  помогу  вам,  Валя.  Я
свободен, можете приехать хоть сейчас..." - и продиктовал адрес. И  я  тут
же к нему поехала.
     - И помог он вам?
     - Не помог - сам все сделал. Когда я два дня спустя  после  работы  к
нему поехала, как мы условились, рецензия была готова - напечатана в  двух
экземплярах, все честь по чести. Я его благодарить, а он головой покачал и
сказал: "Не надо, Валя, это я в своих интересах, чтобы нам с вами  сегодня
не работать, а шампанское пить..." И  глаза  у  него  были  в  тот  момент
необыкновенные - грустные и какие-то сияющие, я таких ни  у  кого  еще  не
видела. Наверное, в тот момент я в него и влюбилась. Что ж,  я  -  человек
решительный. Прямо при нем  сняла  трубку  и  позвонила  домой,  что  буду
ночевать у подруги.
     - Любовь с первого взгляда, так сказать...
     - Это что, ирония?"
     (Варахасий прервал чтение.
     - Я уже доложил тебе,  -  сказал  он,  -  что  эта  девица  оказалась
очаровательной особой. И говорила она со  мной  охотно,  словно  только  и
ждала случая выговориться. А  когда  я  сострил  насчет  любви  с  первого
взгляда, лицо ее исказило бешенство. То есть это я говорю -  исказило,  на
самом деле оно осталось прекрасным.)
     - "Это что - ирония?
     - Какая уж тут ирония, Валентина Мирленовна, избави Бог...
     - Вы его не знали... Да и никто  его  не  знал,  даже  самые  близкие
приятели. Одна только я знала, потому, наверное, что он был первым в  моей
жизни мужчиной. Я его любила без памяти. Хотя с самого того вечера  знала,
чувствовала, что не надолго мне это счастье...
     - Он вам сказал, что скоро умрет?
     - Ерунда! Не мог  он  мне  этого  сказать.  Он  был  здоров,  он  был
совершенно здоров и невыразимо нежен... Мать никогда не была со  мной  так
нежна, как он. Только однажды...
     - Что?
     - Незадолго до... Ну, недели за две до смерти он вдруг сказал мне  ни
с того ни с сего, ночью, я уже задремала...  Громко  и  отчетливо  сказал:
"Скоро нам расставаться", а я спросила  сквозь  дремоту:  "Почему?"  И  он
ответил: "Потому что тебе дальше, а мне обратно, Нэко-тян..."
     - Простите... как он вас назвал?
     - Нэко-тян. Он меня так называл иногда. Когда-то он был в  Маньчжурии
и влюбился там в одну  японочку,  и  она  научила  его  так  ее  называть.
Ласкательное прозвище. Нэко-тян. Мне очень нравилось, когда  он  так  меня
называл..."


     - Теперь у нас пойдет  мужчина,  -  сказал  Варахасий.  -  Константин
Пантелеевич Шерстобитов, бывший однополчанин Воронцова. Рассказал он много
любопытного, и много чего я из его рассказов выписал, но всего  читать  не
стану, а зачитаю только небольшой отрывочек. Слушай.
     - "...Вот там-то,  за  Друтью,  меня  и  накрыло.  Друть  мы  с  ходу
перескочили, а как на обрыв выперлись  -  трах-бах,  и  ничего  не  помню.
Очнулся уже в санбате. Полноги как не бывало, мозжит - сил нет, лью слезы,
а что поделаешь? Ладно. И вот за час, как меня в тыл отправлять,  является
Никитка. Живой-здоровый, весь в пыли, рот до ушей, левая рука на перевязи,
тоже его зацепило, но  легонько,  остался  в  строю.  Как  уж  он  ко  мне
прорвался - не знаю, не скажу. Ну, торопливо перекинулись  о  том  о  сем,
оказывается, комбата у нас опять убило, поцеловались на прощанье, а  затем
сует он мне в руку сложенную бумажку и говорит мне:  ты,  говорит,  как  я
тебе написал здесь, так и сделай, да не забудь, говорит, а то после Победы
сам тебя найду и, несмотря, что ты теперь инвалид, рыло на сторону сворочу
по старой дружбе. И убежал. Ну, развернул я бумажку, читаю. Сейчас уже  не
помню в точности, как там было написано, лет-то много прошло, но смысл был
вот какой. Чтобы осенью в сорок  седьмом  году,  когда  буду  жениться  на
Любаше из Медведкова, чтобы непременно позвал на свадьбу. Во как.
     - И что вы тогда подумали, Константин Пантелеевич?
     - Что подумал... Я тогда ни о какой Любаше ни  из  какого  Медведкова
слыхом не слыхал. Первое, что я тогда подумал, - что Никита таким способом
просто подбодрить меня хочет: ничего, дескать, жизнь  продолжается,  ты  и
без нот мужик хоть куда, не тушуйся, после войны  встретимся...  Но  потом
вспомнил всякие с ним случаи, ну, что  я  вам  уже  рассказал,  и  знаете,
товарищ следователь, скрывать  не  стану,  повеселел.  А  потом,  пока  по
госпиталям валялся, все это, признаться, как-то подзабылось. И записку  ту
я где-то затерял,  и  помучиться  порядком  пришлось,  мне  ведь  еще  две
операции делали... Словом, вспомнил я об этом только  через  четыре  года,
летом сорок седьмого.
     - Расскажите, пожалуйста.
     - Расскажу. Это интересно получилось. Я уже работал  на  Мытищинском.
Раз задержался я в мастерских допоздна, халтурку одну работал,  а  дело  в
конце августа было, вечера уже темные, да еще дожди  все  время  шли.  Ну,
ковыляю я себе домой, а темнотища, а грязища, а вся улица - ухаб на ухабе!
И тротуар деревянный, с войны не чиненный. И загремел я в какую-то  ямину.
И культей своей прямо тычком  в  землю.  Света  Божьего  невзвидел.  Сижу,
подняться не моту, только постанываю.  И  вдруг  нежный  такой  надо  мной
голосок: "Вы  что,  гражданин,  расшиблись?"  Смотрю  -  рядом  у  калитки
платьице  белеется.  "Расшибся,  -  говорю,  -  девушка,  да  и   как   не
расшибиться, когда вы у своего дома волчьих ям нарыли, а у меня всего одна
нога!" Короче, помогла  она  мне  подняться,  завела  в  свою  комнатушку,
усадила на кушетку, захлопотала. И между прочим говорит:  улица,  говорит,
здесь и верно нехорошая, только, говорит, это дом не мой, я  здесь  только
комнату снимаю, а живу, говорит, я в Медведкове. А звать, спрашиваю,  как?
Люба меня зовут. Во! У меня в голове словно  молния  ахнула  -  разом  все
припомнил.
     - И женились?
     - Конечно, женился. Куда деваться? Да  и  то  сказать:  тридцать  лет
живем душа в душу, двух сыновей вырастили.
     - Воронцова на свадьбу позвали?
     - Еще  бы!  Разыскал  через  адресный  стол,  он  где-то  на  Большой
Андроньевской тогда жил, я потом у него был раза два... Сидел, сидел он  у
меня на свадьбе... Тут только вот какая штука получилась. Накануне как нам
в загс идти, я рассказал сдуру Любаше все эту историю...
     - Почему же - сдуру?
     - Получилось, что сдуру. На свадьбе Люба все к нему присматривалась и
вроде как бы поеживалась, что ли... Он, правда, ничего,  наверное,  такого
не заметил.  Веселый  был,  расцеловал  нас,  выпивал  хорошо,  закусывал,
"горько" кричал... Только спустя какое-то время зашел у нас с Любой о  нем
разговор, и она мне говорит: если, говорит, ты  меня  любишь,  держись  от
него подальше. Я страшно удивился. Почему? - говорю. У него, говорит, глаз
нехороший, зловещий. Я ее на  смех  поднял,  застыдил,  рассердился  даже,
однако она - ни в какую. Твердит одно: если, дескать, меня  любишь...  Ну,
что с ней поделаешь? Тайком от нее встретился я с Никиткой несколько  раз,
да так и разошлись наши дорожки..."


     Алексей Т. снова взял дневник и отыскал  запись:  "Костя  Шерстобитов
(ранен на Друти, июнь 44; женился на Любаше из Медведкова, осень 47)".
     - Заурядный случай ясновидения,  -  саркастически  пробормотал  он  и
снова положил дневник на стол. - Читай дальше.
     - Дальше, - сказал Варахасий, - у нас с твоего позволения пойдет  еще
один мужчина. Капитан 1-го ранга в отставке  Микаэл  Грикорович  Хачатрян,
друг детства Воронцова. Читаю:
     - "Значит, умер Никита... Ай, как люда вокруг мрут! Вот и мама у меня
умерла недавно. Правда, ей под восемьдесят уже было... Жаль Никиту,  очень
жаль. Из мужской части мы с ним в нашем  классе  всего  двое,  пожалуй,  в
живых оставались, остальных всех война съела... Так вам о нем  в  школьные
годы? Гм... А позвольте полюбопытствовать, зачем это вам?
     - Меня, собственно, интересует, не замечались ли  вами  в  характере,
повадках, высказываниях школьника Никиты Воронцова какие-либо  странности,
несообразности... ненормальности даже?
     - Гм... Пожалуй, Никита действительно был в  какой-то  мере  странный
парнишка. Гм... Мы с  ним  большие  приятели,  что  называется,  водой  не
разольешь, но, говоря откровенно, я его  иногда  побаивался.  Держался  он
как-то слишком по-взрослому, слишком навытяжку, если вы понимаете,  что  я
хочу сказать, слишком сдержанно. А если  уж  расходился,  то  это  у  него
получалось просто даже страшно.
     - Боюсь, я не совсем улавливаю...
     - Поясню на паре примеров.  Гм...  Вот  была  у  нас  в  школе  такая
шпанистая компания, человек десять хулиганов под предводительством некоего
Гришки-Мурзы. Не знаю, чем мы с Никитой им не  понравились,  но  принялись
они нас бить. Где ни встретят,  там  бьют.  Завтраки  отнимали,  карманные
деньги, шапки срывали и закидывали куда-нибудь... Сами знаете, как  это  у
подростков бывает. Первобытная жестокость. Гм... Мы с Никитой года два это
терпели, а то  и  три.  Не  ябедничали,  конечно,  да  и  бесполезно  было
ябедничать. И  вот  однажды  встречают  они  нас  на  дороге  из  школы  и
принимаются за  дело.  Обычно  мы  как?  Кое-как  прикрываемся,  стараемся
проскочить  поскорее  и  во   все   лопатки   удрать.   И   вдруг   Никита
разворачивается и выдает самому Гришке-Мурзе прямой в переносицу. Мне даже
хруст послышался, клянусь Богом. Это было  совершенно  неожиданно,  и  они
оцепенели. А Никита уже одного бьет ногой в пах, другого хватает за волосы
и с треском ударяет мордой о подставленное колено,  третьего  еще  как-то.
Гм... Они опомнились и набросились на него всем скопом, обо мне забыли,  а
я совершенно, знаете ли, ополоумел, в глазах темно, и ору нечленораздельно
на всю улицу. Они здорово тогда избили Никиту, но и сами потерпели урон...
К счастью, сбежались прохожие. Гм... Да. И вот после этого дня Никита стал
сам подстерегать их поодиночке и избивать.  Я  иногда  присутствовал.  Это
было ужасно. Это было... Это  было  невероятно  жестоко,  умело  и,  я  бы
сказал, по-деловому. То есть он дрался не  так,  как  обыкновенно  дерутся
мальчишки, - не стремился оскорбить ударами, унизить, просто показать свое
превосходство. Гм... Он как бы работал. Начал он прямо с Мурзы.  Напал  на
него в школьной уборной и всю перемену деловито и страшно его обрабатывал.
Все эти мальчишеские правила - "до  первой  крови",  "под  дых  не  бить",
"ножку не подставлять", "лежачего не трогать" - все  это  он  игнорировал.
Уже через минуту несчастный Мурза валялся на кафельном полу  и  хрипел,  а
Никита трудился  над  ним  и  кулаками,  и  башмаками,  и  по-всякому.  Мы
оцепенели от ужаса, никто  не  решался  вмешаться,  даже  старшеклассники.
Клянусь Богом, такую ледяную жестокость я видел потом  только  в  кино,  в
гангстерских фильмах!"
     (Тут Варахасий опять прервал чтение.
     - Поразительно, -  произнес  он,  усмехаясь,  -  как  цепко  держится
мальчишка даже в пожилых мужиках! Полковник в отставке, на шестом десятке,
а раздухарился так, что мне вчуже страшно  стало.  Глаза  выкатил,  руками
размахивает, вскочил, ногами показывает,  как  наш  Никита  пинками  этого
Мурзу  угощал...  Долго  он  в  таком  роде  повествовал,   мы   на   этом
останавливаться не будем, тут и так все  ясно,  а  перейдем  к  следующему
пункту. Продолжаю.)
     - "Понятно, Микаэл Грикорович. Ну, а другой пример?
     - Какой - другой?
     - Вы обещали пояснить на паре примеров. Один вы привели. А второй?
     - Гм... Второй пример... Только я вас прошу понять, что  тут  у  меня
скорее впечатления, своими, так сказать, глазами я почти ничего не  видел.
Гм... Одним словом, с  какого-то  времени  я  стал  замечать,  что  Никита
необычайно смело ведет себя с девочками. Вы знаете, как обычно подростки в
четырнадцать-пятнадцать лет: и  хочется,  и  колется...  подсмотреть  там,
похихикать, а самого то в жар, то в холод, и вообще по большей части  одни
лишь мечтания бесплодные.  Так  вот,  Никита  вдруг  обнаглел  до  крайней
степени. И я почти уверен, что случилось  у  него  что-то  с  одной  нашей
одноклассницей...
     - Понятно. Микаэл Грикорович, вот вы сказали - "с какого-то времени".
А поточнее не припомните?
     - Помню. И скажу вам совершенно  точно.  У  Никиты  случился  приступ
мозгового расстройства. Вообще-то он был парень здоровый, не  болезненный,
а тут вдруг слег, потерял память, в сильном жару несколько дней  пролежал.
Голову он застудил, что ли... или ударился... Не помню уже сейчас.  И  все
эти, как мы их с вами называем, странности начались у  него  вскоре  после
этой болезни.
     - И когда это случилось?
     - Помню совершенно точно. В седьмом классе, в зимние каникулы. Я  это
помню потому, что во время этих каникул мы с ним начали увлекаться химией.
Я-то в восьмом классе к ней  поохладел  и  ударился  в  электротехнику,  а
Никита так химиком и остался...
     - Кто такая Галина Родионовна?
     - Галина Родионовна? Гм... Не помню что-то...
     - Это тоже может быть из ваших школьных лет.
     - А! Галина Родионовна! Да-да-да, как  же!  Учительница  была  у  нас
такая, англичанка, пришла к нам прямо из института. Между  прочим,  Никита
английский знал просто в совершенстве..."


     Алексей Т. бросил на стол дневник и сказал устало:
     - Кто там у тебя еще остался?
     - Осталась у  нас  последняя  фигура,  -  отозвался  Варахасий  Щ.  -
Светлана Федоровна Паникеева, в девичестве Кривоносова, племянница  нашего
Воронцова и его единственная наследница.
     - И было там что наследовать?
     - Как же! Библиотека  после  него  осталась  неплохая,  мебель...  из
одежды кое-что... Если ты помнишь, в свое время она вышла замуж и уехала с
мужем на Север,  а  в  начале  шестидесятых  они  вернулись,  обремененные
огромными  деньгами  и  целым  выводком  детишек.  Ну-с,   она   оказалась
незатейливая, простоватая, хотя, доложу тебе, в свои сорок  семь  годочков
еще очень и очень... Ладно, это, конечно, в  сторону,  а  зачитаю  я  тебе
сейчас  свою  одну  маленькую  выдержку,   самую   интересную,   как   мне
представляется.
     - Валяй. Слушаю.
     - "А что ему дано было будущее знать, так я это еще девчонкой поняла.
Он меня любил, Никита, жалел очень и играл,  бывало,  со  мной,  и  книжки
читал мне, и пел, когда я болела... Я часто в детстве болела. И вот  песни
он мне пел иной раз такие, каких тогда ни от кого услышать было нельзя,  а
услышала я их снова уже взрослой и много позже войны. "Эх,  дороги,  -  он
пел, - пыль да туман", "Черного кота", "Вы слышите, грохочут сапоги"...  И
про войну он досконально знал, что она будет, и когда, и какая будет. Вот,
помню, поет он мне свою любимую, я ее  тоже  очень  любила,  хотя  и  мало
понимала, конечно... Поет это он: "Ах, война, что ж ты сделала, подлая..."
И тут папа входит к нам. А Никита ни при ком не любил петь, только мне, но
не остановился, до конца спел. Папа дослушал и говорит: "О чем  ты  поешь,
Никитка?" Он отвечает: "О войне, Федя, о войне  пою".  -  "О  какой  такой
войне?" - "А о той, что в будущем году начнется, и многие  на  ней  голову
сложат". - "Эх, типун тебе на язык", - папа говорит. А я гляжу, Никита  на
него глядит, и в глазах слезы..."


     Алексей Т. досмотрел, как складываются в папку  скрепленные  скрепкой
листки и общая тетрадь  в  заплесневелой  клеенчатой  обложке,  и  перевел
взгляд на окно. За окном царило яркое солнечное утро.
     - Ну, как это тебе? - спросил Варахасий Щ., завязывая белые тесемки.
     - А тебе? - спросил Алексей. - Размотал задачку?
     - Есть у меня, есть кое-какие мысли, скрывать не стану...
     Алексей Т. скривился насмешливо:
     - Ясновидящий? Путешественник по времени?
     -  Не-ет,  ясновидящий  -  это,  брат,  что...  Это  банальщина.  Вот
путешественник - это уже ближе к делу.
     - Не с чего, так с бубен.
     - А давай подискутируем, - предложил Варахасий Щ. - Если ты не устал,
конечно.
     - Давай, - сог