дева.)
     Если судить по одновременности шумов и криков, донесшихся из коридора
и  кабинета,  Кнут  пострадал  в  те  же  самые  секунды.  Он  неторопливо
поднимался по лестнице на третий этаж, снисходительно  с  кем-то  беседуя,
вдруг замолк на полуслове, слабо помахал руками и  покатился  по  ступеням
вниз.
     Набежали врачи и санитары, прибыли чины из всяких  органов,  начались
расспросы и допросы, в  общем,  кутерьма  получилась  страшная.  Да  и  то
сказать, буквально в одну секунду вышли из строя два руководителя райкома!
Тут, дорогие товарищи, забегаешь.
     - А что случилось с Волошиным? - спросил я, когда она, отговорившись,
погрузила свой востренький нос в чайную чашку.
     - С Волошиным?  -  переспросила  она  с  удивлением.  -  А  что  -  с
Волошиным?
     - Ну как же... Он же был в приемной, когда началась вся эта,  как  вы
говорите, кутерьма. Вы  же  рассказывали:  синий,  как  покойник,  весь  в
поту... Он тоже свалился? Ему-то оказали помощь?
     Секретарша поставила чашку и поглядела на меня, затем перевела взгляд
на Алису.
     - Н-ну, откуда я знаю? Я о нем тогда и думать забыла...  Все  кричат,
бегают, кровь хлещет... Если он и свалился, то отлежался, надо думать... А
может, и его врачи пользовали, откуда мне знать? Не до него нам там  было,
товарищи дорогие...
     Мысль  о  том,  что  Волошин   тоже   претерпел   в   этих   странных
обстоятельствах,  не  вызывала  как  будто  сомнений,  хотя  смутная  идея
совершенно иного толка и  возникла  тогда  же  в  голове  моей,  такой  уж
одиозной  фигурой  представлялся  мне  Ким,  но  идея  эта  была  поистине
сумасшедшей, и я поспешно погасил ее, едва она вплыла в мое сознание...
     - Ладно, барышни, - произнес я, поднимаясь. - Вы  здесь  чирикайте  и
развлекайтесь, а у меня еще срочные дела.
     Я ушел к себе и позвонил на работу. Дежурный врач оказался  полностью
в курсе и вовсю кипел ядовитейшим  сарказмом.  Еще  бы,  одним  махом  два
секретаря! Террористы не дремлют!  Шашки  наголо!  Скальпели  наизготовку!
Примкнуть клистиры! Наш славный Первый: взялся за специально оборудованный
карандаш, мгновенно отключился и очнулся с карандашом в щеке. Еще и правый
клык расшатал. Проверить карандаш на  ядовитость,  а  пролитую  на  боевом
посту кровь - на содержание алкоголя. Доблестный Кнут: давал  на  лестнице
руководящие указания некоему  замухрышке-завклубом,  был  оглушен  порцией
нервно-паралитического газа и очнулся на  нижней  ступеньке  со  сломанной
ключицей и с фингалом во лбу. Фингал явно экспортный, по  спецзаказу.  Оба
пострадавших тщательно обслужены нашей передовой медициной: рана  на  щеке
зашита, рука на  перевязи,  фингал  оставлен  дышать  свежим  воздухом.  В
настоящее время они сидят или лежат  по  домам.  Больницу  навестил  некто
компетентный, понюхал, поспрашивал  и  удалился  с  физиономией,  на  коей
явственно читалось, что дело здесь нечисто. Ким Волошин?  Да,  упоминался.
Мало того,  создалось  впечатление,  что,  с  точки  зрения  компетентного
товарища, он столбом возвышается над кучей прочих свидетелей.  В  больнице
не появлялся, куда делся - неизвестно. Кажется, его разыскивают. И беда не
приходит одна. Недавно позвонил хмырь, заведующий райторговским складом, и
сообщил, что тоже чувствует себя неважно. Происками идеологических  врагов
посажен на гвоздь, порвал брюки, а может, и не только брюки,  а  может,  и
совсем не брюки. Послана "скорая помощь"...
     В таком духе дежурный, бывший Вася-Кот и бывший  врач  "скорой",  мог
продолжать до бесконечности, но я ему мирволил, потому  что  врач  он  был
талантливый. Я обозвал его пустобрехом и положил трубку, и буквально через
минуту мне позвонил Главный. Его, конечно, уже известили.
     - Совпадения случаются, Алексей Андреевич, -  рассудительно  объяснил
он мне, - двоих накрыло одновременно, хотя бы и таких значительных лиц,  -
то ли бывает! А помните, в прошлом году на стадионе  подломилась  сгнившая
скамья? Тогда разом пятеро покалечились. Знаю, знаю, райком не стадион,  и
все же не будем паниковать, Алексей Андреевич, не будем впадать...
     Ну, я и не паниковал. Но оказалось, что я не люблю совпадений.  Утром
выяснилось, что и Моисею Наумовичу совпадения не нравятся. Расспросив меня
в подробностях, он некоторое время  молчал,  тихонько  трубя  через  губу,
потом проговорил угрюмо:
     - Все-таки жаль, что нельзя поговорить с этим Волошиным.
     Впрочем, вскоре выяснилось, что с Волошиным говорили. Мы бы  об  этом
не узнали, если бы не С., тогда  еще  лейтенант  милиции,  тот  самый,  по
милости  которого  я  сейчас  сижу  за  машинкой.  Он  довольно  регулярно
полеживал у меня по поводу своего маленького сердца. Хороший был парнишка,
благожелательный и в меру доверчивый, и завоевал он меня тем,  что  охотно
развлекал криминальной хроникой Ташлинска.
     Так вот, через несколько дней после события в райкоме  он  явился  ко
мне на "чек-ап", получил обычные уколы в обе ягодицы и сообщил по секрету,
что компетентным товарищам все же удалось разыскать Кима в тот  же  вечер.
Он сидел у себя дома,  пил  с  соседом  бормотуху  и  ругался  по-черному.
Непрошеным гостям  он  объявил,  что  ежели  секретарей  стукнуло,  то  по
заслугам, есть Бог на свете, а вот за что стукнуло его, Кима, он не  знает
и считает это упущением... Еще из беспорядочной этой беседы выяснилось,  о
чем шел разговор.  Ким  потребовал  от  райкома  извинений  за  незаконное
увольнение из газеты, восстановления на работе и денежной  компенсации  за
вынужденный прогул. Ну и, конечно, где залез, там и слез.
     А в скором времени случилась "собачья бойня".



                                    12

                       По-русски, проказа есть ужас  и  отчаяние,  кошмар,
                  предвещающий горе окружающим,  гибель  плоти,  ощутившей
                  мерзость свою. Но не только. Проказа есть еще и радость,
                  и наслаждение, озорство, не всегда приятное  окружающим,
                  веселие плоти, ощутившей избыток сил своих.

     И опять мы ничего не видели сами, факты били по нашим  умам  и  нашим
душам  через  свидетелей,  через  слухи,  через  примитивные  фантазии   и
неразбериху самоуверенных мнений.
     А впрочем, мало ли слухов спокон веку  ползает  по  Ташлинску.  В  ту
суровую раннюю зиму, например, из  уст  в  уста  передавались  достоверные
сведения о том, будто из скотомогильника в девяти верстах  от  окраины  по
ночам вылезают то ли волки, то  ли  оборотни,  воют  на  луну  и  жалуются
человеческими голосами... А районная больница, как  всем  известно,  была,
есть и  будет  идеальным  коллектором  слухов.  Больные,  няньки,  сестры,
посетители, часто даже и врачи наперебой обсуждают, кто  на  ком  попался,
введут ли талоны на водку, у кого  была  неприятная  встреча  на  погосте,
какую пакость учинил завмаг такой-то...
     И вот странные слухи о "собачьей бойне" на Пугачевке.
     Надобно разъяснить, что  Пугачевка  у  нас  улица  старинная,  бывшая
некогда слободкой. Облика своего не меняла со столыпинских времен:  прочно
вросшие в землю избы с небольшими окошечками, которые на ночь  закрываются
крепкими ставнями, плетни и заборы, ветхие скамеечки  у  калиток,  а  сама
улица довольно широкая, хотя, конечно, немощеная, и  не  в  редкость  ныне
видеть возле некоторых домов грузовики, пригнанные шоферами,  либо  отроду
здесь живущими, либо снимающими углы.
     И конечно же, за заборами и плетнями и просто на обочинах - несметное
число собак,  беспородных,  ублюдковатых,  часто  беспризорных,  постоянно
озабоченных поисками продовольствия и развлечений.
     Однажды примерно в час ночи шел по  середине  Пугачевки,  поскрипывая
снежком, слегка подвыпивший прохожий. Не было при прохожем  ни  палки,  ни
жердины, ни каких-либо иных средств увещевания,  без  которых  не  склонны
выходить за околицы даже местные жители. Просто  шагал  себе  по  морозцу,
слегка пошатываясь. И вот поодиночке, по двое, по  трое  стали  выбираться
из-под заборов, перепрыгивать через плетни и выскакивать из кромешной тьмы
проулков всевозможные бобики, кабыздохи и лайки. Голов не  менее  двадцати
возникло на улице и устремилось вслед прохожему,  заливаясь  злорадными  и
угрожающими кликами и приглашая всех желающих примкнуть к нападению.
     Собравшись в стаю, собаки дичают и при  малейшей  провокации  доводят
себя до неистовства. Как люди, собравшись в толпу. Уши у них  прижимаются,
хвосты вытягиваются в полено, пасти оскаляются и начинают брызгать слюной.
Как у людей, если говорить  о  пастях.  Они  действуют  все  более  нагло,
наскакивают, забегают с флангов и спереди, а самые нетерпеливые вцепляются
сзади в пятки и в одежду, чтобы заставить жертву побежать, а уж  тут-то  и
начнется самое главное. Веселая погоня.
     Как врач я не раз попадал на этой самой Пугачевке в сходные ситуации,
но меня жестоко  отбивали  родичи  и  соседи  больного.  Прохожий  же  был
совершенно один и  без  оружия.  Обнаружив  себя  в  центре  внимания,  он
остановился и повернулся лицом к супостатам. И  моментально  был  окружен.
Гам стоял несусветный, ибо нападавшие в два десятка  глоток  подзадоривали
друг друга к самым решительным действиям.  Прохожий  попытался  отбиваться
ногами, но это только прибавило нападавшим  азарта.  Прохожий  изловчился,
поймал одного за шкирку и швырнул через плечо.  Летящая  псина,  наверное,
завизжала, но визга в гаме слышно не было. Уже прохожего рванули за полу и
цапнули за пятку...
     И вдруг наступила тишина.
     Без всякой видимой причины собачий гам  оборвался,  как  обрубленный.
Без всякой видимой причины остервенение сменилось ужасом, и  собаки  молча
брызнули во все стороны. Впрочем, не все. Около десятка кобельков и  сучек
остались лежать на снегу. Мертвые. Или дохлые, если угодно. На  улице  был
только один живой - прохожий. И стояла тишина, совершенно  непривычная  на
Пугачевке. Ни  на  что  не  похожая.  Ни  единого  собачьего  возгласа  на
километры вокруг.
     С минуту прохожий стоял, слегка покачиваясь, над погибшими собачками.
Затем громко и неприлично выругался, повернулся и пошел своей  дорогой.  И
он шел уже вполне трезвой походкой, все убыстряя  шаг,  и  вскоре  его  не
стало видно.
     Примерно так изложила  в  ординаторской  эту  историю  сестра-хозяйка
Грипа, лучшая в больнице  фольклористка-сплетница.  Когда  она  закончила,
бывший Вася-Кот, а ныне Василий Дормидонтович завистливо воскликнул:
     - И откуда такая чепуха берется?
     В ответ Грипа метнула  в  него  лукавый  взгляд,  ясно  читаемый  как
исконный девиз всех сплетников на Руси: "За что купила, за то и продаю, не
любо - не слушай, а врать не мешай".
     Моисей же Наумович, к моему изумлению, отнесся  к  этой  байке  очень
серьезно. Оставшись со мною с глазу на глаз, он объявил, что дело надлежит
тщательно расследовать, а  именно  -  попробовать  отыскать  на  Пугачевке
настоящих свидетелей. Стыдно признаться, но я и  тогда  еще  был  слеп,  а
Моисей Наумович уже прозревал. Так ведь на то и был  он  старым  и  мудрым
"лекарем мертвых"... Я же, дурак, взорвался тогда:
     - Да что вас встревожило, Моисей Наумович?
     - Совпадения, Алексей Андреевич, совпадения... - неохотно и не совсем
вразумительно ответил он.
     Как и повсюду в городе, было у него несколько приятелей и приятельниц
и на Пугачевке. И через них он  нашел  очевидцев.  Оказалось  их  четверо.
Доведенная до исступления мамаша, вышедшая из калитки  с  метлой  в  руках
встречать непутевую  дочку,  загулявшую  у  подружки.  Возлюбленная  пара,
которой часа два было никак не  расстаться  у  порога  девичьего  дома.  И
рабочий с молокозавода: ему  что-то  не  спалось,  и  он  вышел  на  улицу
покурить.
     - Он у бабки своей живет, - а она табачного духу не переносит.
     - Почтительный внук, - заметил Моисей Наумович. -  Не  всякий  выйдет
курить на такой мороз...
     - А будешь почтительным. Какую другую бабку он бы послал подальше  да
и дымил бы в избе в свое удовольствие. А  эту  не  пошлешь,  что  ты!  Она
ведьма всем известная, он ее пуще смерти боится. По струночке  ходит,  всю
получку отдает...
     Поговорить удалось лишь с двумя очевидцами. Прилипчивый ухажер  -  из
возлюбленной пары - проживал на другом конце города, а  почтительный  внук
отбывал вечернюю смену. Зато показания мамаши и подружки ухажера удручающе
точно подтвердили тревоги  Моисея  Наумовича.  Они  различались  только  в
мелочах и в общем повторяли байку, рассказанную нашей  Грипой.  Добавилась
одна подробность: прохожий был в обширном тулупе до  пяток  и  в  огромной
меховой шапке. И попутно выяснилось любопытное  обстоятельство:  нынче  ни
одна собачонка на Пугачевке не появляется на  улице  и  не  лает,  и  даже
свирепые цепные кобели во дворах не вылезают из своих будок...  Напоследок
Моисей Наумович спросил,  что,  по  мнению  очевидцев,  произошло.  Мамаша
объявила,  что  собак  развелось  слишком  чересчур  много   и   их   пора
отстреливать, пока они детей рвать не начали.  Девица  же,  несомненно,  с
подачи  своего  личарды,  уверенно  ответила,  что  таинственный  прохожий
выстрелил в собак из специального газового револьвера заграничного дела.
     Посетив  хату  почтительного  внука,  Моисей  Наумович   был   принят
бабушкой-ведьмой, согбенной старухой, облаченной в  основательно  потертое
черное. Лик у нее, в соответствии с бытующими представлениями, был  желтый
и  сморщенный,  острый  подбородок  и  загнутый  клювом   нос   неудержимо
стремились  к  встрече,  передвигалась  она,  опираясь  на  отполированный
десятилетиями шишковатый посох. И хотя передвигалась она  довольно  бойко,
Моисей Наумович решил, что не бабушка  она  рабочему  молокозавода,  а  по
крайней мере прабабушка, а то и прапрабабушка.
     Принят он был ласково и  удостоен  стаканчика  ароматной  горьковатой
настойки. Ему даже показалось, что  его  ждали.  Его  попытка  объясниться
насчет цели визита была сразу отметена взмахом костлявой шафрановой руки.
     - И не  спрашивай,  тебе  все  правильно  рассказали,  -  хрипловатым
тенорком произнесла бабушка-ведьма. - Я ведь хоть глазами не видела, а все
знаю. Так бы и я смогла бы с собаками, с бессловесными, да и  с  людишками
тоже. И могла когда-то, а сейчас уже  не  могу,  косточки  ноют,  к  земле
клонят...
     - То есть что же именно могли? - вопросил несколько  сбитый  с  толку
Моисей Наумович.
     Старуха пристально на него поглядела.
     - Ты вот закручинился, огорчился. И правильно, человек ты  хороший  и
добрый, хоть и жидовин. Но ты одно в толк возьми. Бесов  не  Бог  создает.
Это человеки по грехам своим бесов рождают, а потом сами же их  закрестить
тщатся. Кто книгой, кто огнем, кто еще чем... А только  пока  закрещивают,
намучиваются и опять же через  муки  свои  новых  бесов  рождают  и  опять
крестят... Так оно и ведется на свете с самого начала...
     Моисей Наумович виновато пробормотал:
     - Простите, бабушка, но боюсь, не совсем я понимаю...
     - А и где тебе? Знаем мы, может, и одинаково, а понимаем  по-разному.
Твои отцы из песка да камня вышли, мои же - из  родников  да  трав.  Ну  и
каждому роду своя природа...
     Тогда  Моисей  Наумович,  торопливо  собравшись  с  мыслями,  спросил
напрямик, без подходцев:
     - Получается, бабушка, что человек этот ночной, который  с  собачками
управился, вашей природы? Ведьмак? Колдун?
     -  Нет,  -  ответила  бабушка-ведьма.  -  Он   никакой   не   колдун.
Разнузданный он. Аггел.
     - Ангел?
     Бабушка мелко затряслась, залившись дробным смехом и легонько  ударяя
себя по острым коленям костлявыми ладонями.
     - Не ангел, добрый человек! Аггел! Ты, поди,  и  слова-то  такого  не
знаешь, а?
     Моисей  Наумович  встал,  положил  на  стол  "красненькую",   чопорно
поклонился и вышел. Эта беседа  произвела  на  него  большое  впечатление.
Склонный, как большинство прозекторов, к мистицизму, он был потрясен.
     На обратном пути он зашел ко мне с подробным отчетом.  И  впервые  на
душе у меня стало  тревожно.  Помнится,  я  глядел,  как  Моисей  Наумович
прихлебывает раскаленный чай (с ложечкой коньяку на чашку, как обычно),  и
бормотал бессмысленно:
     - Собаки, газ, ведьма, бесы... аггел какой-то... Господи, да что  все
это значит?
     - Поживем - увидим, - со вздохом ответствовал Моисей Наумович.
     Очередной иероглиф появился в нашем поле зрения уже  через  два  дня.
"Скорая" доставила в больницу известного алкоголика  Тимофея  Басалыгу  по
прозвищу Нужник. (Прозвище это не  имеет  отношения  к  месту  отправления
естественных надобностей,  а  восходит  к  любимому  словечку  Басалыги  -
"нужно". Нужно опохмелиться. Нужно, шеф, бутылку  поставить.  Нужно,  гад,
тебе горло перервать.) Это  амбал  почти  кубической  формы,  ростом  метр
семьдесят, весом сто  десять  кило,  с  сизой  шелушащейся  рожей,  всегда
опухшей и небритой, с невыносимых размеров кулачищами, с  изрядной  плешью
на маковке, даром что ему всего тридцать с небольшим. Уголовного  прошлого
нет, а есть множество приводов и несколько недель пребывания на больничной
койке по поводу разного  рода  алкоголических  осложнений.  Нужник,  одним
словом.
     Врач  "скорой"  рассказал.  Вызов  получился   с   телефона-автомата:
какая-то женщина взволнованно сообщила,  что  тут  на  улице  с  человеком
припадок,  он  крутится  в  снегу,  пытается   подняться   и   не   может,
нечленораздельно кричит, а мужчины все трусы, боятся подойти  и  помочь...
Но когда "скорая" прибыла, припадочный уже не  крутился  и  не  кричал;  а
лежал на снегу спокойно, с закрытыми глазами  и  только  постанывал.  Дело
было перед входом в магазин, куда тянулась очередь за водкой, и возле тела
стояло всего человек пять-шесть уже снабдившихся. Тело с трудом втащили  в
машину - причем, когда его взяли на носилки, оно колоссальным задом  своим
продавило брезент, - и тогда оно, переставши стенать, приоткрыло один глаз
и внятно произнесло: "Нужно полежать, братцы..."
     В больнице ничего серьезного у Нужника не нашли, он даже не был пьян,
хотя и страдал от похмелья. Врач "скорой" впал  в  изумление:  там,  перед
магазином,  у   больного   обнаруживались   все   признаки   надвигающейся
апоплексии.  Нужник  лежал  на  топчане  и  окидывал   всех   искательными
взглядами. Ему велели встать.  Он  встал,  вытер  сизую  фрикадельку  носа
рукавом и вымолвил  с  надрывом:  "Нужно  бы  спирту  стаканчик,  товарищи
врачи..." Тут к нему протиснулась наша Грипа,  сестра-хозяйка.  Всем  было
известно,  что  по  каким-то  причинам,  скорее   всего   матримониального
свойства,  она  до  кровомщения  Нужника  ненавидит.  "Спирту  тебе,  клоп
запойный? - взвизгнула она. -  А  этого  не  хочешь?"  И  завертела  перед
опухшей харей Нужника двумя кукишами. Он отклонился и солидно произнес: "В
медицине нужно  себя  держать".  Грипу  оттеснили,  а  Нужнику  предложили
рассказать, что с ним произошло. Он охотно рассказал. Тихо-мирно  стоял  в
очереди, дожидаясь, когда магазин откроется после перерыва,  и  вдруг  его
скрутило до помрачения, и больше он ничего не помнит, а очнулся  только  в
"скорой",  и  это   нужно   понимать,   а   не   заниматься   оскорблением
пострадавшего. С тем его и выпроводили.
     Но дело этим не кончилось. Мстительная наша Грипа  не  поверила,  что
Нужник стоял в очереди тихо-мирно, и  решила  добыть  на  него  компромат,
чтобы им  занялась  милиция.  Выяснив  из  книги  вызовов  "скорой"  адрес
магазина, она  ринулась  доискиваться.  Ташлинск  -  не  столица,  цепочки
знакомств у нас короткие. И невдолге вышла она на некую тетку  Дусю,  мать
подружки жены ее, Грипиного, старшего брата. Эта тетка Дуся  по  маленькой
спекулировала водочкой и ежедневно выстаивала очередь в магазин на  нижнем
этаже ее дома. В тот день ей повезло очутиться в первой десятке,  а  сразу
за нею встал лысый  одноглаз