нервы,  в  конце  концов,  тоже
надлежит тренировать, как тренируют способность к восприятию, и  разум  не
краснеет и не мучается угрызениями совести, потому что вопрос из научного,
из правильно поставленного, становится моральным. Он лживый, он скользкий,
он непостоянный и притворяется. Но  кто-то  же  должен  раздражать,  и  не
рассказывать легенды, а тщательно готовиться к пробному выходу.  Завтра  я
приму вас опять и посмотрю, как вы подготовились. Двадцать два ноль-ноль -
радиологическая  тревога  и  землетрясение,   восемнадцать   ноль-ноль   -
совещание свободного от дежурства персонала у меня, как это говорится,  на
ковре, двадцать четыре ноль-ноль - общая эвакуация..."
     В трубке послышался звук как от льющейся воды. Потом  все  стихло,  и
Перец заметил,  что  Домарощинер  смотрит  на  него  строгими  обвиняющими
глазами.
     - Что он говорит? - спросил Перец шепотом. - Я ничего не понимаю.
     - И не странно, - сказал Домарощинер ледяным тоном.  -  Вы  взяли  не
свою трубку. - Он опустил глаза, записал что-то в блокноте и продолжал:  -
Это между прочим, абсолютно недопустимое нарушение  правил.  Я  настаиваю,
чтобы вы положили трубку и ушли. Иначе я вызову официальных лиц.
     - Хорошо, - сказал Перец. - Я уйду. Но где моя трубка? Это - не  моя.
А где тогда моя?
     Домарощинер не ответил. Глаза его вновь закрылись и он  снова  прижал
трубку к уху. До Переца донеслось кваканье.
     - Я спрашиваю, где моя трубка? -  крикнул  Перец.  Теперь  он  больше
ничего не слышал. Был шорох, было потрескивание, а потом раздались  частые
гудки отбоя. Тогда он бросил трубку и выбежал  в  коридор.  Он  распахивал
двери кабинетов и всюду видел  знакомых  и  незнакомых  сотрудников.  Одни
сидели и стояли, застывши в  полной  неподвижности,  похожие  на  восковые
фигуры  со  стеклянными  глазами;  другие  расхаживали  из  угла  в  угол,
переступая через телефонный провод, тянущийся за ними; третьи  лихорадочно
писали в толстых тетрадях, на клочках бумаги, на  полях  газет.  И  каждый
плотно прижимал к уху трубку,  словно  боясь  пропустить  хотя  бы  слово.
Свободных телефонов не было. Перец попытался отобрать трубку у  одного  из
застывших в трансе сотрудников, молодого парня в рабочем  комбинезоне,  но
тот сейчас же ожил,  завизжал  и  принялся  лягаться,  и  тогда  остальные
зашикали, замахали руками,  а  кто-то  истерически  крикнул:  "Безобразие!
Вызовите стражу! "
     - Где моя трубка? - кричал Перец. - Я такой же человек, как и  вы,  я
имею право знать! Дайте мне послушать! Дайте мне мою трубку!
     Его выталкивали и запирали  за  ним  двери.  Он  добрался  до  самого
последнего этажа, где у входа на чердак, рядом с  механическим  отделением
никогда не работающего лифта, сидели за столиком два дежурных  механика  и
играли в крестики-нолики. Перец, задыхаясь, прислонился к стене.  Механики
поглядели на  него,  рассеянно  ему  улыбнулись  и  снова  склонились  над
бумагой.
     - У вас тоже нет своей трубки? - спросил Перец.
     - Есть, - сказал один из механиков. - Как не быть? До этого мы еще не
дошли.
     - А что же вы не слушаете?
     - А ничего не слышно, чего слушать-то.
     - Почему не слышно?
     - А мы провода перерезали.
     Перец скомканным платком  обтер  лицо  и  шею,  подождал,  пока  один
механик выиграл у другого, и спустился  вниз.  В  коридорах  стало  шумно.
Двери распахивались, сотрудники  выходили  покурить.  Жужжали  оживленные,
возбужденные, взволнованные голоса. "Я же вам  достоверно  говорю:  эскимо
изобрели эскимосы. Что? Но в конце концов я просто читал в одной  книге...
А вы сами не слышите созвучия? Эс-ки-мос. Эс-ки-мо. Что?.." "Я  смотрел  в
каталоге Ивера: сто пятьдесят тысяч франков, и это -  в  пятьдесят  шестом
году.  Представляете,  сколько  она  стоит  сегодня?"  "Странные  сигареты
какие-то. Говорят, теперь табак  в  сигареты  не  кладут  вовсе,  а  берут
специальную бумагу, крошат ее и пропитывают никотином..." "От томатов тоже
бывает рак. От томатов, от трубки, от яиц, от шелковых  перчаток..."  "Как
вы спали? Представьте, я всю ночь не мог заснуть: непрерывно  грохает  эта
баба. Слышите? И вот так всю ночь... Здравствуйте, Перец!  А  говорят,  вы
уехали... Молодец, что остались..." "Нашли, наконец, вора,  помните,  вещи
все пропадали? Так это  оказался  дискобол  из  парка,  знаете,  статуя  у
фонтана. У него еще на ноге написано неприлично..." "Перчик, будь  другом,
дай пять монет до получки, до завтра то есть..." "А он за нею не ухаживал.
Она сама на него бросалась. Прямо при муже. Вот вы не верите, а  я  своими
глазами видел..."

     Перец спустился в свой кабинет, поздоровался с Кимом и умылся. Ким не
работал. Он сидел, спокойно положив руки на стол, и смотрел  на  кафельную
стену. Перец снял  чехол  с  "мерседеса",  воткнул  вилку  и  выжидательно
оглянулся на Кима.
     - Нельзя сегодня работать, - сказал Ким. - Какой-то  болван  ходит  и
все чинит. Сижу и не знаю, что теперь делать.
     Тут Перец  заметил  на  своем  столе  записку.  "Перецу.  Доводим  до
сведения, что ваш телефон находится в кабинете 771". Подпись неразборчива.
Перец вздохнул.
     - Нечего тебе вздыхать, - сказал Ким. - Надо было на  работу  вовремя
приходить.
     - Я же не знал, - сказал Перец. - Я уехать сегодня намеревался.
     - Сам виноват, - сухо сказал Ким.
     - Все равно я немножко послушал. И ты знаешь, Ким, я ничего не понял.
Почему это так?
     - Немножко послушал! Ты дурак. Ты идиот. Ты упустил такой случай, что
мне даже говорить с тобой не хочется. Придется  теперь  знакомить  тебя  с
директором. Просто из жалости.
     - Познакомь, - сказал Перец. - Ты знаешь, - продолжал  он,  -  иногда
мне казалось, будто  я  что-то  улавливаю,  какие-то  обрывки  мыслей,  по
вспомнить - и ничего...
     - А чей это был телефон?
     - Я не знаю. Это там, где Домарощинер сидит.
     - А-а... Правильно, она сейчас рожает. Не везет Домарощинеру. Возьмет
новую сотрудницу, поработает она у него полгода - и, рожать... Да, Перчик,
тебе женская трубка попалась. Так что я даже не знаю, чем  тебе  помочь...
Подряд, вообще, никто не слушает, женщины, наверное, тоже.  Ведь  директор
обращается ко всем сразу, но  одновременно  и  к  каждому  в  отдельности.
Понимаешь?
     - Боюсь, что...
     - Я, например, рекомендую слушать так. Разверни речь директора в одну
строку, избегая знаков препинания,  и  выбирай  слова  случайным  образом,
мысленно бросая кости домино.  Тогда,  если  половинки  костей  совпадают,
слово принимается и выписывается на отдельном листе. Если не  совпадает  -
слово временно отвергается, но остается в строке. Там есть  еще  некоторые
тонкости, связанные с частотой гласных и  согласных,  но  это  уже  эффект
второго порядка. Понимаешь?
     - Нет, - сказал Перец. - То есть да. Жалко, я не знал этого метода. И
что же он сказал сегодня?
     - Это не единственный метод. Есть  еще,  например,  метод  спирали  с
переменным ходом. Этот метод довольно груб, но если  речь  идет  только  о
хозяйственно-экономических проблемах,  то  он  очень  удобен,  потому  что
прост.   Есть   метод   Стивенсон-заде,   но   он   требует    электронных
приспособлений... Так что, пожалуй, лучше всего метод домино, а в  частных
случаях, когда словарь специализирован и ограничен, - метод спирали.
     - Спасибо, - сказал Перец. - А о чем сегодня директор говорил?
     - Что значит - о чем?
     - Как?.. Ну... О чем? Ну что он... Сказал?
     - Кому?
     - Кому? Ну тебе, например.
     - К сожалению, я не  могу  тебе  об  этом  рассказать.  Это  закрытый
материал, а ты все-таки, Перчик, внештатный сотрудник. Так что не сердись.
     - Нет, я не сержусь, - сказал Перец. - Я только хотел бы узнать... Он
говорил что-то о лесе, о свободе воли... Я давеча камешки бросал в  обрыв,
ну просто так, без всякой цели, так он и об этом что-то говорил.
     - Ты мне этого не рассказывай, - сказал Ким нервно.  -  Это  меня  не
касается. Да и тебя тоже, раз это была не твоя трубка.
     - Ну подожди, о лесе он что-нибудь говорил?
     Ким пожал плечами.
     - Ну, естественно. Он никогда ни о чем другом и не говорит.  И  давай
прекратим этот разговор. Расскажи лучше, как ты уезжал.
     Перец рассказал.
     - Зря ты его все время обыгрываешь, - сказал Ким задумчиво.
     - Я ничего не могу сделать. Я ведь довольно сильный шахматист,  а  он
просто любитель... И потом он играет как-то странно...
     - Это неважно. Я бы на твоем месте как следует  подумал.  Вообще,  ты
мне что-то не нравишься последнее время... Доносы на тебя пишут...  Знаешь
что, завтра я устрою тебе свидание с директором. Пойди к нему и решительно
объяснись. Я  думаю,  он  тебя  отпустит.  Ты  только  подчеркни,  что  ты
лингвист, филолог, что попал сюда случайно, упомяни, как бы между  прочим,
что очень хотел попасть в лес, а теперь раздумал, потому что считаешь себя
некомпетентным.
     - Хорошо.
     Они помолчали. Перец представил себя лицом  к  лицу  с  директором  и
ужаснулся. Метод домино, подумал он. Стивенсон-заде...
     - И главное, не стесняйся плакать, - сказал Ким. - Он это любит.
     Перец вскочил и взволнованно прошелся по комнате.
     - Господи, - сказал он. - Хоть бы знать, как он выглядит. Какой он.
     - Какой? Невысокого роста, рыжеватый...
     - Домарощинер говорил, что он настоящий великан.
     - Домарощинер дурак. Хвастун и враль. Директор -  рыжеватый  человек,
полный, на правой щеке небольшой шрам. Когда ходит, слегка косолапит,  как
моряк. Собственно, он и есть бывший моряк.
     - А Тузик говорил, что он сухопарый и носит  длинные  волосы,  потому
что у него нет одного уха.
     - Это какой еще Тузик?
     - Шофер, я же тебе рассказывал.
     Ким желчно засмеялся.
     - Откуда шофер Тузик может все это знать? Слушай, Перчик,  нельзя  же
быть таким доверчивым.
     - Тузик говорит, что был у него шофером и несколько раз его видел.
     - Ну и что? Врет, вероятно. Я был у  него  личным  секретарем,  а  не
видел его ни разу.
     - Кого?
     -  Директора.  Я  долго  был  у  него  секретарем,  пока  не  защитил
диссертацию.
     - И ни разу его не видел?
     - Ну естественно! Ты воображаешь, это так просто?
     - Подожди, откуда же ты знаешь, что он рыжеватый и так далее?
     Ким покачал головой.
     - Перчик, - сказал он ласково. - Душенька.  Никто  никогда  не  видел
атома водорода, но все знают, что у него есть  одна  электронная  оболочка
определенных характеристик и ядро, состоящее в простейшем случае из одного
протона.
     - Это верно, - сказал Перец вяло. Он чувствовал, что устал. - Значит,
я его завтра увижу.
     - Нет уж, ты спроси меня что-нибудь полегче, - сказал Ким. - Я устрою
тебе встречу, это я тебе гарантирую. А уж то что ты там увидишь и  кого  -
этого я не знаю. И что ты сам услышишь, я тоже не знаю. Ты  ведь  меня  не
спрашиваешь, отпустит тебя директор или нет, и правильно делаешь,  что  не
спрашиваешь. Я ведь не могу этого знать, верно?
     - Но это все-таки разные вещи, - сказал Перец.
     - Одинаковые, Перчик, - сказал Ким. - Уверяю тебя, одинаковые.
     - Я, наверное, кажусь очень бестолковым, - печально сказал Перец.
     - Есть немножко.
     - Просто я сегодня плохо спал.
     - Нет, ты просто непрактичен. А почему ты, собственно, плохо спал?
     Перец рассказал. И испугался. Добродушное лицо  Кима  вдруг  налилось
кровью, волосы взъерошились. Он зарычал,  схватил  трубку,  бешено  набрал
номер и рявкнул:
     - Комендант? Что это значит, комендант? Как вы смели выселить Переца?
Ма-ал-чать!  Вы  не  смеете!  Что?  Болтовня,  вздор!  Ма-ал-чать!  Я  вас
растопчу! Вместе с вашим Клавдий-Октавианом! Вы  у  меня  сортиры  чистить
будете, вы у меня в лес поедете  в  двадцать  четыре  часа,  в  шестьдесят
минут! Что? Так... Так... Что? Так... Правильно. Это  другой  разговор,  и
белье самое лучшее... Это уже ваше дело, хоть  на  улице...  Что?  Хорошо.
Ладно.   Ладно.   Благодарю   вас.   Извините   за   беспокойство...   Ну,
естественно... Большое спасибо. До свидания.
     Он положил трубку.
     - Все в порядке, - сказал он.  -  Прекрасный  все-таки  человек.  Иди
отдыхай. Будешь жить у него в квартире, а он с семьей переселится  в  твой
бывший номер, иначе он, к сожалению, не может... И не спорь, умоляю  тебя,
не спорь, это совершенно не наше с тобой дело. Он сам так решил. Иди, иди,
это приказ. Я тебе еще позвоню насчет директора...
     Перец, пошатываясь,  вышел  на  улицу,  постоял  немного,  щурясь  от
солнца, и отправился в парк искать свой чемодан. Он не  сразу  нашел  его,
потому что чемодан крепко держал в мускулистой гипсовой руке  прифонтанный
вор-дискобол с неприличной надписью на левом бедре. Собственно, надпись не
была такой  уж  неприличной.  Там  было  химическим  карандашом  написано:
"Девочки, бойтесь сифилиса".



                                    3

     Перец явился в приемную  директора  точно  в  десять  часов  утра.  В
приемной уже была очередь, человек двадцать. Переца  поставили  четвертым.
Он сел в кресло между Беатрисой Вах, сотрудницей  группы  Помощи  местному
населению,  и  сумрачным  сотрудником  группы  Инженерного  проникновения.
Сумрачного сотрудника, судя по  опознавательному  жетону  на  груди  и  по
надписи  на  белой  картонной  маске,  следовало  называть  Брандскугелем.
Приемная была окрашена  в  бледно-розовый  цвет,  на  одной  стене  висела
табличка: "Не курить, не сорить, не шуметь", на другой - большая  картина,
изображающая подвиг лесопроходца Селивана: Селиван с поднятыми  руками  на
глазах у потрясенных товарищей превращался  в  прыгающее  дерево.  Розовые
шторы на окнах были глухо задернуты, под потолком сияла гигантская люстра.
Кроме входной двери, на которой было написано "Выход", в приемной  имелась
еще одна дверь, огромная, обитая желтой кожей, с  надписью  "Выхода  нет".
Эта надпись была выполнена светящимися красками и смотрелась  как  угрюмое
предупреждение.  Под   надписью   стоял   стол   секретарши   с   четырьмя
разноцветными телефонами и  электрической  пишущей  машинкой.  Секретарша,
полная  пожилая  женщина  в  пенсне,  надменно  изучала  "Учебник  атомной
физики". Посетители переговаривались  сдержанными  голосами.  Многие  явно
нервничали и судорожно перелистывали старые иллюстрированные журналы.  Все
это чрезвычайно напоминало очередь к зубному врачу, и Перец  снова  ощутил
неприятный  холодок,  дрожь  в  челюстях   и   желание   немедленно   уйти
куда-нибудь.
     - Они даже не ленивы, - сказала Беатриса Вах, чуть повернув  красивую
голову в сторону Переца. - Однако они не выносят  систематической  работы.
Как вы, например, объясните ту  необыкновенную  легкость,  с  которой  они
покидают обжитые места.
     - Это вы мне?  -  робко  спросил  Перец.  Он  понятия  не  имел,  как
объяснить необыкновенную легкость.
     - Нет. Я - моншеру Брандскугелю.
     Моншер Брандскугель поправил отклеивающийся  левый  ус  и  задушенным
голосом промямлил:
     - Я не знаю.
     - Вот мы тоже не знаем, - сказала  Беатриса  горько.  -  Стоит  нашим
отрядам появиться вблизи от деревни, как они бросают дома, все имущество и
уходят. Создается впечатление, что они в нас совершенно не заинтересованы.
Им ничего от нас не нужно. Как вы полагаете, это так и есть?
     Некоторое время моншер  Брандскугель  молчал,  словно  раздумывая,  и
глядел на Беатрису странными  крестообразными  бойницами  своей  маски,  а
потом произнес с прежней интонацией:
     - Я не знаю.
     -  Очень  неудачно,  -  продолжала  Беатриса,  -  что   наша   группа
комплектуется исключительно из женщин. Я понимаю,  в  этом  есть  глубокий
смысл, но зачастую так не  хватает  мужской  твердости,  жесткости,  я  бы
сказала - целенаправленности. К сожалению, женщины склонны разбрасываться,
вы, наверно, замечали это.
     - Я не знаю, - сказал Брандскугель, и усы у него вдруг  отвалились  и
мягко спланировали на пол. Он подобрал их, внимательно осмотрел, приподняв
край маски, и, деловито на них поплевав, посадил на место.
     На столе  секретарши  мелодично  звякнул  колокольчик.  Она  отложила
учебник, проглядела список, элегантно придерживая пенсне, и объявила:
     - Профессор Какаду, вас просят.
     Профессор Какаду уронил иллюстрированный журнал, вскочил, опять  сел,
огляделся, бледнея на глазах, потом, закусив губу, с совершенно искаженным
лицом оттолкнулся от кресла и исчез за дверью  с  надписью  "Выхода  нет".
Несколько  секунд  в  приемной  стояла  болезненная  тишина.  Потом  снова
загудели голоса и зашелестели страницы.
     -  Мы  никак  не  можем  найти,  -  сказала  Беатриса,   -   чем   их
заинтересовать, увлечь. Мы строили им удобные сухие жилища на  сваях.  Они
забивают их торфом и заселяют какими-то насекомыми. Мы пытались предложить
им  вкусную  пищу  вместо  той  кислой  мерзости,  которую  они   поедают.
Бесполезно. Мы пытались одеть их по-человечески. Один умер, двое заболели.
Но мы продолжаем свои опыты. Вчера мы разбросали по лесу грузовик зеркал и
позолоченных пуговиц... Кино им не  интересно,  музыка  тоже.  Бессмертные
творения вызывают у них что-то вроде хихиканья... Нет,  начинать  нужно  с
детей. Я,  например,  предлагаю  отлавливать  их  детей  и  организовывать
специальные школы. К сожалению, это сопряженно с техническими трудностями,
человеческими руками их не возьмешь, здесь понадобятся специальные машины.
Впрочем, вы знаете это не хуже меня.
     - Я не знаю, - сказал тоскливо моншер Брандскугель.
     Снова звякнул колокольчик, и секретарша сказала:
     - Беатриса, теперь вы. Прошу вас.
     Беатриса засуетилась. Она бросилась было к  двери,  но  остановилась,
растерянно оглядываясь. Вернулась, заглянула под кресло,  шепча:  "Где  же
она? Где?", огромными глазами обвела приемную,  дернула  себя  за  волосы,
громко закричала: "Где же она?!", а потом вдруг схватила Переца за  пиджак
и вывалила из кресла на пол. Под Перецом  оказалась  коричневая  папка,  и
Беатриса схватила ее и несколько  секунд  стояла  с  закрытыми  глазами  и
безмерно счастливым лицом,  прижимая  папку  к  груди,  а  затем  медленно
направилась к двери, обитой желтой кожей, и скрылась за нею.  При  мертвом
молчании Перец поднялся и, стараясь ни на кого не глядеть, почистил брюки.
Впрочем, на него никто не обращал внимания; все смотрели на желтую дверь.
     Что же я ему скажу? - подумал Перец. Скажу, что я филолог и  не  могу
быть полезен Управлению, отпустите  меня,  я  уеду  и  больше  никогда  не
вернусь, честное слово. А зачем  же  вы  приехали  сюда?  Я  всегда  очень
интересовался лесом, но ведь в лес меня не пускают. И вообще, я попал сюда
совершенно случайно, ведь я  филолог.  Филологам,  литераторам,  философам
нечего делать в Управлении. Так что  правильно  меня  не  пускают,  я  это
сознаю, я  с  этим  согласен...  Не  могу  я  быть  в  Управлении,  откуда
испражняются на лес, ни в лесу, где отлавливают  детей  машинами.  Мне  бы
отсюда уехать и заняться чем-нибудь попроще. Я знаю, меня здесь любят,  но
меня любят, как ребенок любит свои игрушки. Я здесь для забавы, я здесь не
могу никого научить тому, что я  знаю...  Нет,  этого,  конечно,  говорить
нельзя. Надо пустить слезу, а где я ее, эту слезу, найду? Но я у него  все
разнесу, пусть только попробует  меня  не  пустить.  Все  разнесу  и  уйду
пешком. Перец представил себе, как идет  по  пыльной  дороге  под  палящим
солнцем, километр за километром, а чемодан ведет себя все  более  и  более
самостоятельно. И с каждым шагом он все дальше и дальше удаляется от леса,
от своей мечты, от своей тревоги, которая  давно  уже  стала  смыслом  его
жизни...
     Что-то долго никого не вызывают, подумал он. Наверное, директор очень
заинтересовался проектом отлова детей. И почему это из кабинета  никто  не
выходит. Вероятно, есть другой выход.
     -  Извините,  пожалуйста,  -   сказал   он,   об