ов - им  подавай
гиганта, лучше кратного... Устроит вас ЕН 7031?
     - Да, вполне, - сказал незнакомец. Он  уже  пришел  в  себя.  -  Если
только это действительно необитаемая планета.
     - Это не планета, - вежливо поправил Антон. Это  звезда.  Солнце.  Но
там есть и планеты. По всей видимости, необитаемые. А как вас зовут?
     - Меня зовут Саул, - сказал незнакомец и впервые  улыбнулся.  -  Саул
Репнин. Я историк. Двадцатый век. Но я постараюсь быть  полезным.  Я  умею
готовить, шить, водить наземные машины, чинить  обувь,  стрелять...  -  он
помолчал. - И кроме того, я знаю, как все это делалось  раньше.  И  еще  я
знаю несколько языков - польский, словацкий, немецкий, немного французский
и английский...
     - Жалко, что вы не умеете водить звездолет, - вздохнул Вадим.
     - Да, жалко, - сказал Саул. - Но это ничего. Звездолет умеете  водить
вы.
     - Не вздыхай, Димка, - сказал Антон. -  Пора  и  тебе  посмотреть  на
странные пейзажи безыменных планет. Танцевать в кафе  можно  и  на  Земле.
Покажи себя там, где нет девушек, воздыхатель...
     - Я вздыхаю от восторга, - отозвался Вадим.  -  В  конце  концов  что
такое тахорги? Громоздкие и всем известные животные...
     Саул любезно осведомился:
     - Надеюсь,  я  не  вырвал  согласие  силой?  Надеюсь,  ваше  согласие
является в достаточной степени добровольным и свободным?
     - А как же, - сказал Вадим. -  Ведь  что  такое  свобода?  Осознанная
необходимость. А все остальное - нюансы.
     - Пассажир  Саул  Репнин,  -  сказал  Антон.  -  Старт  в  двенадцать
ноль-ноль. Ваша каюта третья, если вы не захотите занять каюту  четвертую,
пятую, шестую или седьмую. Пойдемте, я вам покажу.
     Саул нагнулся за портфелем и у него из-за пазухи выскользнул и тяжело
шлепнулся на траву большой  черный  предмет.  Антон  поднял  брови.  Вадим
пригляделся,  и  тоже  поднял   брови.   Это   был   скорчер   -   тяжелый
длинноствольный пистолет  -  дезинтегратор,  стреляющий  миллионовольтными
разрядами. Такие предметы Вадим видел только в кино. На всей планете  было
не больше сотни экземпляров  этого  страшного  оружия,  и  оно  выдавалось
только капитанам сверхдальних десантных звездолетов.
     - Какой я неуклюжий, - пробормотал Саул, подобрал скорчер и сунул его
под мышку. Затем он поднял портфель и объявил: - Я готов.
     Некоторое время Антон смотрел на него, словно  собираясь  спросить  о
чем-то. Затем он сказал:
     - Пойдемте,  Саул.  А  ты,  Вадим,  прибери  дома  и  отнеси  старику
инструмент. Он в багажнике. Я имею в виду, конечно, инструмент.
     - Слушаю, шкип, - сказал Вадим и пошел в гараж.
     Трудно  быть  оптимистом,  размышлял  он.  Ведь  что  есть  оптимист?
Помнится, в каком-то старинном  вокабулярии  сказано,  что  оптимист  суть
человек, полный оптимизма. Там же, статьей  выше,  сказано,  что  оптимизм
суть бодрое, жизнерадостное мироощущение,  при  котором  человек  верит  в
будущее, в успех. Хорошо быть лингвистом - сразу все  становится  на  свои
места.  Остается  только  совместить  бодрое,  а  равно  и  жизнерадостное
мироощущение с пребыванием на борту тяжеловооруженного лунатика...
     Он забрал из багажника скальпель и биоэлементы и  направился  к  дяде
Саше. Старик сидел на корточках перед красным "рамфоринхом".
     - Дядя Саша, сказал Вадим. - Вот вам новый скальпель и...
     - Не надо, - сказал  дядя  Саша.  Он  вылез  из-под  "рамфоринха".  -
Спасибо. Мне подарили вот это. - он похлопал "рамфоринха" по полированному
боку. - Говорят, он очень живуч, а?
     - Подарили?
     - Да, один молодой человек, весь в белом.
     - Ах, вот как, - сказал Вадим. - Значит, он был уверен, что улетит  с
нами. Или, может быть, он намеревался прорваться в "Корабль" с боем?
     - Что? - спросил дядя Саша.
     - Дядя Саша, - сказал Вадим. - Вы знаете, что такое скорчер?
     - Скорчер?  Да,  знаю,  конечно.  Это  микроразрядное  устройство  на
ткацких автоматах. Правда, теперь их нет, но помню, лет семьдесят назад...
А что, этот человек в белом тоже старый ткач?
     - Может быть, он и ткач тоже,  но  скорчер  у  него,  дядя  Саша,  не
микроразрядный.
     Вадим задумчиво пошел к своему коттеджу. Дома  он  бросил  постельное
белье  в  мусоропровод,  переключил  хозяйственную  автоматику  на   режим
отсутствия и, выйдя на крыльцо, написал  карандашом  на  двери:  "Уехал  в
отпуск. Прошу не занимать". Затем он отправился к Антону. Прибирая Антонов
коттедж, он продолжал размышлять. В конце концов не все потеряно. Тахорги,
надо признаться, уже основательно приелись. Пандора, если говорить честно,
- это всего-навсего очень модный курорт. Можно только  удивляться,  как  я
там высидел три сезона. Какой стыд, подумал он вдруг с  энтузиазмом.  Ведь
было время, когда я  хвастался  ожерельем  из  зубов  тахорга  и  разводил
несусветную  пандориану!  Швырять  в  Самсона  черепом  тахорга  -   какая
банальность!  Самсон  достоин  большего   и   Самсон   будет   увековечен.
Неизвестная планета - это  неизвестная  планета.  По  неизвестной  планете
бродят неизвестные звери. Они, бедные, еще не знают, как их зовут. А я уже
знаю.  Там   я   добуду   первого   в   истории   "самсона   непарноногого
перепончатоухого" или, скажем, "самсона неполнозубого гребенчатозадого"...
Запустить в Самсона черепом самсона - такого еще не было.
     Когда он вернулся на лужайку, "Корабль" был готов к старту.  Верхушка
его больше не следила за солнцем, иней на траве вокруг исчез.
     Вадим удобно устроился в люке, свесив ногу.  Он  смотрел  на  Антонов
коттедж с распахнутой стенкой, на зеленые кроны сосен, на низкие облака, в
которых то появлялись, то исчезали голубые  проталины.  Да,  друг  Самсон,
непарноногий брат мой, мстительно подумал он.  Может  быть,  ты  и  неплох
против  какого-нибудь  библейского  льва,  но   где   тебе   тягаться   со
структуральным лингвистом... Но что забавно: мне бы и в голову  не  пришло
тащиться отдыхать на неизвестную планету, если бы не этот старик в  белом.
До чего же мы косный народ,  даже  лучшие  из  структуральных  лингвистов!
Вечно нас тянет на обжитые планеты...
     На  лужайку  вышел  эрдель  Трофим.  Он  помигал  на  Вадима  добрыми
слезящимися глазами, зевнул, сел и принялся чесать задней ногой у себя  за
ухом. Жизнь была прекрасна и  многообразна.  Вот  Трофим,  подумал  Вадим.
Стар, глуп, добр, но - смотрите-ка! - может еще напугать... А может  быть,
все лунатики боятся собачьего лая? -  Вадим  уставился  на  Трофима.  -  А
почему я, собственно, решил, что Саул  Репнин  лунатик  или  как  там  это
называлось?.. Зачем такое искусственное предположение? Проще предположить,
что историк Саул никакой не  историк,  а  просто  соглядатай  какой-нибудь
гуманоидной расы у нас на планете. Как Бенни Дуров на Тагоре...  Это  было
бы славно - целый месяц неизвестных планет и таинственных незнакомцев... И
как все отлично объясняется! Самостоятельно с Земли он выбраться не может,
собак он боится, а на неизвестную планету ему нужно,  чтобы  за  ним  туда
прислали корабль - на нейтральную, так сказать, почву. Вернется он к  себе
и расскажет: так, мол, и  так,  люди  они  хорошие,  полные  оптимизма,  и
завяжутся у нас с ними нормальные гуманоидные отношения...
     Вадим спохватился и крикнул в коридор:
     - Антон, я на борту!
     -  Наконец-то,  -  откликнулся  Антон.  -  Я  было  решил,   что   ты
дезертировал.
     Из-за деревьев, безобразно  крутя  хвостом,  появился  тощий  красный
"рамфоринх" и, неестественно завывая,  начал  описывать  вокруг  "Корабля"
круг почета. Дядя Саша, откинув дверцу, махал чем-то белым. Вадим  помахал
в ответ.
     - Старт! - предупредил Антон.
     "Корабль" пошевелился и, мягко подпрыгнув - Вадим успел  оттолкнуться
ногой от Земли - стал подниматься в небо.
     - Димка! - крикнул Антон. - Закрой-ка люк! Сквозняк.
     Вадим в последний раз помахал дяде Саше, поднялся и зарастил люк.



                                    2

     Антон передал управление на киберштурман и, сложив  руки  на  животе,
задумчиво глядел на обзорный экран. "Корабль" шел на север  по  меридиану.
Вокруг было густо-фиолетовое небо  стратосферы,  а  глубоко  внизу  белела
мутная пелена облаков. Пелена эта казалась  ровной  и  гладкой,  и  только
кое-где  угадывались  провалы  исполинских  воронок   над   макропогодными
станциями - синоптики, пролив над Северной Европой дождь, загоняли  облака
в ловушки.
     Антон размышлял над странностями человеческими. Он вспоминал странных
людей,  с  которыми  встречался.  Яков  Осиновский,  капитан  "Геркулеса",
терпеть не мог лысых. Он их просто презирал. "А вы меня  не  убеждайте,  -
говорил он. - Вы  мне  лучше  покажите  лысого,  чтобы  он  был  настоящим
человеком". Наверное, с лысыми у  него  были  связаны  какие-то  нехорошие
ассоциации, и он никогда никому не говорил, какие. Он не переменился  даже
после того, как сам начисто облысел во время сарандакской  катастрофы.  Он
только восклицал с заметной горечью: "Единственный! Заметьте, единственный
среди них!"
     Вальтер Шмидт с базы "Гаттерия" так же странно  относился  к  врачам.
"Врачи... - цедил он с  неприличным  презрением.  -  Знахарями  они  были,
знахарями и останутся. Раньше была пыльная паутина и гнилая змеиная кровь,
а теперь психодинамическое поле, о котором никто  ничего  не  знает.  Кому
какое дело до того, что у меня внутри? Головоногие  живут  по  тысяче  лет
безо  всяких  врачей,   и  до  сих  пор  благополучно  остаются  владыками
глубин..."
     Волкова звали Дредноут и он был очень этим доволен: Дредноут Адамович
Волков. Канэко никогда не ел горячего. Ралф Пинетти верил  в  левитацию  и
упорно тренировался... Историк Саул Репнин боится собак и не хочет жить  с
людьми. Я не удивлюсь, если окажется, что он не хочет жить с людьми именно
потому, что боится собак. Странно, правда? Но он от этого не станет хуже.
     Странности...  Нет  никаких  странностей.  Есть  просто   неровности.
Внешние проявления  непостижимой  тектонической  деятельности  в  глубинах
человеческой натуры, где  разум  насмерть  бьется  с  предрассудками,  где
будущее насмерть бьется с прошлым. А нам обязательно  хочется,  чтобы  все
вокруг были гладкие, такие, какими мы их выдумываем в меру нашей жиденькой
фантазии... Чтобы можно было описать их в  элементарных  функциях  детских
представлений: добрый дядя, жадный  дядя,  скучный  дядя.  Страшный  дядя.
Дурак.
     А вот Саулу нисколько не странно, что он боится собак.  И  Канэко  не
кажется странным, что он не терпит ничего горячего. Так же, как  и  Вадиму
никогда в голову не придет, что его дурацкие стишки  кое-кому  кажутся  не
забавными, а странными. Галке, например.
     Возьмем теперь меня. Вот я собрался было на Пандору. Если бы об  этом
узнал, скажем, капитан Малышев, он бы с изумлением  на  меня  посмотрел  и
сказал: "Если ты собираешься отдыхать, то лучшего места чем Земля, тебе не
найти. А если ты решил  поработать,  то  возьми  черную  систему  ЕН_8742,
которая стоит на очереди в плане, или возьми гигант ЕН_6124 - им почему-то
интересуются специалисты на Тагоре".  И  Малышев  был  бы  прав.  И  чтобы
Малышев меня понял и перестал смотреть с изумлением, пришлось бы  сказать,
что я соскучился по Димке, и что Димка хочет стрелять тахоргов.
     Антон усмехнулся. Зачем так  сложно?  Просто  теперь  все  летают  на
Пандору,  и  однажды  Галка  сказала  мне,  что  слетала  бы   туда.   Так
организуются в наше время перелеты. И так легко меняются планы. А мог бы я
признаться Малышеву, что  все  дело  в  Галке?  Почему  человек  никак  не
научится жить просто? Откуда-то из  бездонных  патриархальных  глубин  все
время ползут тщеславие, самолюбие, уязвленная гордость. И почему-то всегда
есть что скрывать. И есть чего стесняться.
     Антон посмотрел на букетик  гвоздики,  лежавший  перед  экраном.  Эх,
Галка, подумал он. Он подышал на пульт и  написал  пальцем  на  исчезающем
матовом круге: "Эх ты, Галка..." Буквы быстро растаяли, он даже  не  успел
поставить восклицательный знак. Тогда  он  еще  раз  подышал  на  пульт  и
поставил восклицательный знак отдельно. Потом он снова откинулся в  кресле
и попытался в сто первый раз логически решить задачу:  "Я  люблю  девушку,
девушка меня не любит, но относится хорошо. Что делать?"
     Что, собственно, изменилось бы, если бы она меня полюбила? Можно было
бы обнимать ее и целовать. Можно было бы  быть  все  время  с  ней.  Я  бы
гордился. Все, кажется. Глупо, но все.  Просто  исполнилось  бы  еще  одно
желание. Как все  это  убого  выглядит,  когда  рассуждаешь  логически!  А
по-другому рассуждать я не умею. Пустой я человек, циник. Он увидел Галку,
как  она  говорит,  -  немного  через  плечо,   и  глаза  у  нее  прикрыты
ресницами... Почему все устроено так глупо: можно спасти человека от любой
неважной беды - от болезни, от равнодушия,  от  смерти,  и  только  от  от
настоящей беды - от любви - ему никто и ничем не  может  помочь...  Всегда
найдется тысяча советчиков, и каждый  будет  советовать  сам  себе.  Да  и
потерпевший-то, дурак, сам не хочет, чтобы ему помогали, вот что дико.


     - Позвольте, однако же, куда вы? - громко спросил Саул.
     - В рубку, - ответил Вадим.
     - Подождите! Ведь мы, по существу, еще не познакомились...
     Дверь в рубку была открыта, Антон все время краем уха слышал,  как  в
кают-кампании бубнят что-то о тахоргах, о зарослях и о теории исторических
последовательностей. Теперь он стал слушать внимательней.
     - Ведь вас, кажется, зовут Вадим? - сказал Саул.
     - Как правило, - серьезно ответил  Вадим.  -  Но  иногда  меня  зовут
Структуральнейшим, иногда  Летающим  Быком,  а  в  специальных  случаях  -
Димочкой.
     - Стало быть, Вадим... И сколько же вам лет?
     - Двадцать два локально-земных.
     - Локально... Ну да, разумеется... Как вы сказали? Локально-земных?
     - Да. В старых звездных я не участвовал.
     - Совершенно верно. Я так и думал. А отец ваш, извините, кем будет?
     - Кем будет? Наверное, так и останется мелиоратором.
     - Э-э... Понимаю, понимаю... Я это, собственно, и имел в виду.
     Наступила пауза.
     - Очень изящный стол, - стесненно сказал Саул.
     Снова пауза.
     - Стол хороший, прочный.
     - А мамаша ваша?
     - Мамаша? Она у меня... это... станционный  смотритель.  Работает  на
мезоядерной станции.
     Было слышно, как Саул нервно забарабанил по столу пальцами.
     - Не надо так, Вадим, - попросил он. - Вы не должны обращать  на  это
внимания. Конечно, я странно говорю, и это, вероятно, смешно,  немножко...
Здесь, видите ли, вот какое дело... Мой образ жизни... Мой,  так  сказать,
модус вивенди... Я узкий специалист. Весь в двадцатом веке.  Как  говорили
когда-то, книжный червь. Вечно в музеях, вечно со старыми книгами...
     - Влияние обстановки...
     - Да-да, вот именно. Я редко бываю на людях, а теперь  вот  пришлось.
Вы знаете профессора Антонова?
     - Нет.
     - Очень крупный специалист. Мой идейный противник. Он  попросил  меня
проверить  некоторые  аспекты  его  новой  теории.  Ведь  я  не   мог   не
согласиться, правда? Вот так мне и пришлось... покинуть  пенаты...  Вот...
Но что это мы  все  обо  мне  да  обо  мне!  Вы,  кажется,  структуральный
лингвист?
     - Да.
     - Интересная работа?
     - А разве бывает неинтересная работа?
     - Да, конечно... И чем же вы занимаетесь?
     - Я занимаюсь структурным анализом. Но учтите, Саул, я  отрешился  от
земного. Давайте я вам расскажу еще что-нибудь про тахоргов.
     - Да нет, благодарю вас, про тахоргов не надо. Лучше расскажите,  как
вы работаете.
     - Саул, я же сказал, что отрешился.
     - Ну как же это так - отрешился? Что ж, вы теперь совсем не думаете о
работе?
     - Наоборот. Все время думаю. Я всегда думаю  о  той  работе,  которой
занят в данный момент. Сейчас я - суперкарго и второй пилот - это  на  тот
случай, если у Антона вдруг случится отложение солей. Впрочем, об этом  я,
кажется, уже... Так  вот,  мне  сейчас  очень  хочется  пойти  и  немножко
поводить "Корабль".
     - Да вы еще успеете поводить! И  потом  я  прошу  вас  сказать  не  о
сущности вашей работы, а о внешней форме, так сказать... Вот вы  приходите
на работу. Обычные трудовые будни...
     - Хорошо. Будни. Я ложусь на вычислитель и думаю.
     - Ну-ну... Постойте - на вычислитель? Ну да, понимаю. Вы лингвист,  и
вы ложитесь на... И что же дальше?
     - Час думаю. Другой думаю. Третий думаю...
     - И наконец?..
     - Пять часов думаю, ничего у меня не получается.  Тогда  я  слезаю  с
вычислителя и ухожу.
     - Куда?!
     - Например, в зоопарк.
     - В зоопарк? Отчего же в зоопарк?
     - Так. Я люблю зверей.
     - Ну а как же работа?
     - Что ж работа... Прихожу на другой день и опять начинаю думать.
     - И опять думаете пять часов и уходите в зоопарк?
     - Нет. Обычно ночью мне в голову  приходят  какие-нибудь  идеи  и  на
другой день я только додумываю. А потом сгорает вычислитель.
     - Так. И вы уходите в зоопарк?
     - При чем здесь зоопарк? Мы начинаем  чинить  вычислитель.  Чиним  до
утра.
     - Ну а потом?
     - А потом кончаются будни и  начинается  сплошной  праздник.  У  всех
глаза на лоб, и у всех одно на уме: вот сейчас  все  застопорится  и  надо
думать сначала.
     - Ну ладно. Это будни. Однако же нельзя все время работать...
     - Нельзя, - сказал Вадим с сожалением. -  Я,  например,  не  могу.  В
конце концов заходишь в тупик и приходится развлекаться.
     - Как?
     - Как придется. Например,  гоняю  на  буерах.  Вы  любите  гонять  на
буерах?
     - Э-э... Мне как-то не приходилось.
     - Что же вы, Саул! Я вас обязательно  покатаю.  Какой  у  вас  индекс
здоровья?
     - Индекс здоровья? Я вполне здоров. А над чем вы теперь работаете?
     - Над свертками разобщенных структур.
     - А зачем это нужно?
     - Что значит - зачем?
     - Ну, кому от этого будет польза?
     -  Каждому,  кто  этим   заинтересуется.   Вот   сейчас   проектируют
универсальный транслятор. Универсальный транслятор должен уметь свертывать
разобщенные структуры.
     - Скажите, Вадим, а здесь, на "Корабле", можно послушать музыку?
     - Конечно. Что бы вы хотели? Хотите "Трели"  Шеера?  Под  эту  музыку
изумительно водится "Корабль".
     - А Бах?
     - О, Бах! По-моему, у нас есть и Бах. Слушайте, Саул, а ведь с  вами,
наверное, слушать музыку будет очень приятно.
     - Почему?
     - Не знаю. Всегда приятно слушать музыку с человеком, который  хорошо
ее знает. Мендельсона вы любите?
     - Вы знаете Мендельсона?
     - Саул! Мендельсон - это лучший  из  старых.  Я  надеюсь,  вы  любите
Мендельсона. Правда, его плохо слушать в "Корабле". Вы меня понимаете?
     - Пожалуй... Я слушаю Мендельсона в своем уютном кабинете...
     Разговорились, наконец, подумал Антон. Он взглянул на часы. "Корабль"
входил в стартовую зону над  северным  полюсом.  На  экране  в  фиолетовой
глубине возникли темные точки звездолетов, ожидающих старта. Антон крикнул
в дверь:
     - Простите, что прерываю.  Скоро  старт.  Димка,  покажи  Саулу,  как
пользоваться безынерционной камерой.
     Антон послал на контрольную станцию запрос о  программе  предстоящего
перелета, и через тридцать минут, в течении  которых  "Корабль"  плавал  в
стратосфере вместе с двумя десятками других больших и  малых  звездолетов,
получил программу на переход, семь вариантов программы  обратного  пути  и
разрешение на  выход  в  подпространство.  Тогда  он  попросил  пассажиров
укрыться в  камерах,  вошел  в  камеру  сам,  произвел  перекличку  и  дал
"Кораблю" команду на старт.
     Как  всегда,  Антона  сильно  затошнило.  Через   все   тело   прошла
раскаленная волна, лицо и спина покрылись холодным потом. Антон осоловелым
взглядом следил за тем, как красная  стрелка  прыгает  по  шкале,  отмечая
стремительно   меня