ный  огонек?  Это
означает, что шифр имеет смысл, а финиш свободен.  Теперь  отправляемся...
Вот эта красная кнопка...
     Корней нажал на красную кнопку. Чтобы не упасть, Гаг вцепился  в  его
свитер. Пол словно исчез на  мгновение,  а  потом  появился  снова,  и  за
матовыми стенками вдруг стало светлее.
     - Все, - сказал Корней. - Выходи.
     Зала не было. Был широкий, ярко освещенный коридор. Пожилая женщина в
блестящей, как ртуть,  накидке  посторонилась,  давая  им  дорогу,  сурово
смерила взглядом Гага, глянула на Корнея - лицо  ее  вдруг  дрогнуло,  она
торопливо нырнула в будку, и дверь за нею исчезла.
     - Прямо, - сказал Корней.
     Гаг пошел прямо. Только сделав несколько шагов, он  тихонько  перевел
дух.
     - Один миг - и мы в двадцати километрах, - сказал Корней  у  него  за
спиной.
     - Потрясающе... - отозвался Гаг. - Я не  знал,  что  мы  умеем  такие
вещи...
     - Ну, положим, вы  еще  не  умеете...  -  возразил  Корней.  -  Сюда,
направо.
     - Нет, я имел в виду - в принципе... Я понимаю, все  засекречено,  но
для армии...
     - Проходи, проходи. - Корней мягко подтолкнул его в спину.
     - Для армии такая штука незаменима... Для армии, для разведки...
     - Так, - произнес Корней. - Сейчас мы находимся в гостинице. Это  мой
номер. Я тут жил, пока тебя лечили.
     Гаг осмотрелся. Комната  была  велика  и  совершенно  пуста.  Никаких
следов мебели. Вместо передней  стены  -  голубое  небо,  остальные  стены
разноцветные, пол белый,  потолок,  как  и  в  госпитале,  в  разноцветную
клетку.
     - Давай побеседуем, - сказал Корней и сел.
     Он должен был упасть своим сухопарым задом на этот белый пол. Но  пол
вспучился навстречу его падающему телу, как бы обтек его и  превратился  в
кресло. Этого кресла только что не было.  Оно  просто  мгновенно  выросло.
Прямо из пола. Прямо на глазах. Корней  закинул  ногу  на  ногу,  привычно
обхватил мосластыми пальцами колено.
     - Мы тут много спорили, Гаг, - проговорил он, - как с тобой быть. Что
тебе рассказывать, что от тебя скрыть. Как сделать, чтобы ты,  упаси  бог,
не свихнулся...
     Гаг облизал пересохшие губы.
     - Я...
     - Предлагалось, например, оставить тебя на эти  три-четыре  месяца  в
бессознательном  состоянии.  Предлагалось  загипнотизировать  тебя.  Много
разной чепухи предлагалось. Я был против. И вот почему. Во-первых, я  верю
в тебя. Ты - сильный, тренированный мальчик, я видел тебя в  бою  и  знаю,
что ты можешь выдержать многое. Во-вторых, для всех будет лучше,  если  ты
увидишь наш мир... Пусть даже только кусочек нашего мира. Ну, а в-третьих,
я тебе честно скажу: ты мне можешь понадобиться.
     Гаг молчал. Ноги у него одеревенели,  заложенные  за  спину  руки  он
стиснул изо всей силы, до боли. Корней  вдруг  подался  вперед  и  сказал,
словно заклиная:
     - Ничего страшного с тобой не произошло. Ничего страшного с тобой  не
случится. Ты в полной безопасности. Ты просто совершаешь путешествие, Гаг.
Ты в гостях, понимаешь?
     - Нет, - сказал Гаг хрипло.
     Он повернулся и пошел прямо  в  голубое  небо.  Остановился.  Глянул.
Стиснутые кулаки его побелели. Он  сделал  шаг  назад,  другой,  третий  и
пятился до тех пор, пока не уперся лопатками.
     - Значит... я уже там? - сказал он хрипло.
     - Значит, ты уже здесь, - сказал Корней.
     - Какое же у меня задание?.. - сказал Гаг.



                                    3

     Одним словом, ребята, влип я, как ни один еще Бойцовый Кот, наверное,
до меня не влипал. Вот сижу я сейчас на роскошной лужайке по шею в  мягкой
травке-муравке. Вокруг меня - благодать, чистый курорт на  озере  Заггута,
только самого  озера  нет.  Деревья  -  никогда  таких  не  видел:  листья
зеленые-зеленые, мягкие, шелковистые, а на ветвях висят здоровенные  плоды
- груши называются - объеденье, и ешь сколько влезет. Слева от меня  роща,
а прямо передо мной  дом.  Корней  говорит,  что  сам  его  своими  руками
построил. Может быть, не знаю. Знаю только, что  когда  меня  назначали  в
караул у охотничьего домика  его  высочества,  так  там  тоже  был  дом  -
роскошный дом, и строили его большие головы, но куда ему до  этого.  Перед
домом бассейн, вода чистая, как увидишь - пить хочется, купаться  страшно.
А вокруг - степь. Там я еще не был.  И  пока  неохота.  Не  до  степи  мне
сейчас. Мне бы сейчас понять, на каком языке я думаю, змеиное молоко! Ведь
сроду  я  никаких  языков,  кроме  родного  алайского,  не  знал.  Военный
разговорник - это,  натурально,  не  в  счет:  всякие  там  "руки  вверх",
"ложись", "кто командир" и прочее. А теперь  вот  никак  не  могу  понять,
какой же язык мне родной - этот самый ихний русский или  алайский.  Корней
говорит, что этот русский в количестве двадцати пяти тысяч слов  и  разных
там идиом в меня запихнули за одну ночь, пока я спал  после  операции.  Не
знаю. Идиома... Как это по алайски-то будет? Не знаю.
     Нет, я ведь сначала что подумал? Спецлаборатория. Такие у нас есть, я
знаю. Корней - офицер нашей разведки. И готовят  они  меня  для  какого-то
особой   важности   задания.   Может   быть,   интересы   его   высочества
распространились на другой материк. А может быть, черт подери, и на другую
планету. Почему бы и нет? Что я знаю?
     Я даже, дурак, сначала думал, что вокруг все  -  декорация.  А  потом
день здесь живу, другой  -  нет,  ребята,  не  получается.  Город  этот  -
декорация?  Синие  эти  громады,  что  на  горизонте  время   от   времени
появляются, - декорация? А  жратва?  Показать  ребятам  эту  жратву  -  не
поверят, не бывает такой жратвы. Берешь тюбик, вроде бы с  зубной  пастой,
выдавливаешь на тарелку, и на тебе - запузырилось, зашипело,  и  тут  надо
схватить другой тюбик, его давить, и ахнуть ты не успел,  как  на  тарелке
перед тобой - здоровенный ломоть поджаренного мяса, весь  золотистый,  дух
от него... э, что там говорить. Это, ребята, не декорация. Это мясо.  Или,
скажем, ночное небо: все созвездия перекошены.  И  луна.  Тоже  декорация?
Честно говоря, она-то на декорацию как раз очень  похожа.  Особенно  когда
высоко. Но на восходе - смотреть же страшно! Огромная, разбухшая, красная,
лезет из-за деревьев... Который я уже здесь день, пятый, что ли, а до  сих
пор меня от этого зрелища просто в дрожь бросает.
     Вот и получается, что дело дрянь. Могучие они здесь, могучие, простым
глазом видно. И против них, против всей их мощи я здесь один. И ведь никто
же у нас про них ничего не знает, вот что самое  страшное.  Ходят  они  по
нашей Гиганде, как у себя дома, знают про нас все, а мы про них -  ничего.
С чем они к нам пришли, что им у нас надо? Страшно... Как представишь себе
всю ихнюю чертовщину - все эти мгновенные скачки на сотни  километров  без
самолетов, без машин, без железных дорог... эти их  здания  выше  облаков,
невозможные, невероятные, как дурной сон... комнаты-самобранки, еда  прямо
из воздуха, врачи-чудодеи... А сегодня утром - приснилось мне, что  ли?  -
Корней прямо из бассейна без ничего в одних  плавках  взмыл  в  небо,  как
птица, развернулся над садом и пропал за деревьями...
     Я  как  это  вспомнил,  продрало  меня  до  самых  печенок.  Вскочил,
пробежался по лужайке, грушу сожрал, чтобы успокоиться.  А  ведь  я  здесь
всего-то-навсего пятый день! Что я за пять дней  мог  здесь  увидеть?  Вот
хоть эта лужайка.  У  меня  окно  прямо  на  нее  выходит.  И  вот  давеча
просыпаюсь ночью от какого-то хриплого мяуканья. Кошки дерутся, что ли? Но
уже знаю, что не кошки. Подкрался к окну, выглянул. Стоит.  Прямо  посреди
лужайки. Что - не понимаю. Вроде  треугольное,  огромное,  белое.  Пока  я
глаза протирал, смотрю - тает в воздухе. Как  приведение,  честное  слово.
Они у них так и называются: "призраки". Я наутро у Корнея  спросил,  а  он
говорит: это, говорит, наши  звездолеты  класса  "призрак"  для  перелетов
средней дальности, двадцать световых лет и ближе. Представляете?  Двадцать
световых лет - это у них средняя дальность! А до  Гиганды,  между  прочим,
всего восемнадцать...
     Не-ет, от нас им только одно может понадобиться: рабы.  Кто-то  же  у
них здесь должен работать, кто-то же эту ихнюю  благодать  обеспечивает...
Вот Корней мне все твердит: учись, присматривайся, читай, через три-четыре
месяца, мол, домой вернешься, начнешь строить новую жизнь, то, се,  войне,
говорит, через три-четыре месяца конец, мы, говорит, этой войной  занялись
и в самое ближайшее время с ней покончим. Тут-то я его и поймал.  Кто  же,
говорю, в этой войне победит? А никто не победит, отвечает. Будет  мир,  и
все.  Та-ак...  Все  понятно.  Это,  значит,  чтобы  мы  материал  зря  не
переводили.  Чтобы  все  было  тихо-мирно,  без  всяких  там   возмущений,
восстаний, кровопролития. Вроде  как  пастухи  не  дают  быкам  драться  и
калечиться. Кто у нас им опасен - тех уберут, кто нужен  -  тех  купят,  и
пойдут  они  набивать  трюмы  своих  "призраков"  алайцами  и   крысоедами
вперемешку...
     Корней вот, правда... Ничего не могу с собой  поделать:  нравится  он
мне. Башкой понимаю, что иначе быть не может, что только  такого  человека
они и могли ко мне приставить. Башкой понимаю, а ненавидеть его  не  могу.
Наваждение какое-то. Верю ему, как дурак. Слушаю его, уши развесив. А  сам
ведь знаю, что вот-вот начнет он мне внушать и доказывать, как  ихний  мир
прекрасен, а наш - плох, и что наш  мир  надо  бы  переделать  по  образцу
ихнего, и что я им в этом деле должен помочь, как парень  умный,  волевой,
сильный, вполне пригодный для настоящей жизни...
     Да чего там, он уже и начал понемногу. Ведь всех  великих  людей,  на
кого  мы  молимся,  он  уже  обгадить  успел.  И  фельдмаршала  Брагга,  и
Одноглазого Лиса, великого шефа разведки, и про  его  высочество  намекнул
было, но тут я его, конечно, враз оборвал... Всем от него досталось.  Даже
имперцам - это, значит, чтобы показать, какие они здесь беспристрастные. И
только про одного он говорил хорошо - про Гепарда.  Похоже,  он  его  знал
лично. И ценил. В этом человеке, говорит, погиб  великий  педагог.  Здесь,
говорит, ему бы цены не было... Ладно.
     Хотел я остановиться, но не  сумел  -  стал  думать  о  Гепарде.  Эх,
Гепард... Ну ладно, ребята погибли, Заяц, Носатый... Клещ  с  ракетой  под
мышкой под бронеход бросился... Пусть. На то нас родили  на  свет.  А  вот
Гепард... Отца ведь я почти не помню, мать - ну что мать?  А  вот  тебя  я
никогда не забуду. Я ведь слабый в школу пришел -  голод,  кошатину  жрал,
самого чуть не съели, отец с фронта пришел без рук,  без  ног,  пользы  от
него никакой, все на водку променивал... А в казарме что? В  казарме  тоже
не сахар, пайки сами знаете какие. И кто мне свои консервы отдавал? Стоишь
ночью дневальным, жрать хочется - аж зубы  скрипят;  вдруг  появится,  как
из-под земли, рапорт выслушает, буркнет что-то, сунет в руку ломоть  хлеба
с кониной - свой ведь ломоть, по тыловой норме - и  нет  его...  А  как  в
марш-броске он меня двадцать километров на  загривке  тащил,  когда  я  от
слабости свалился? Ребята ведь должны были тащить, и они  бы  и  рады,  да
сами падали через каждые десять шагов. А по инструкции как? Не может  идти
- не  может  служить.  Валяй  домой,  под  вонючую  лестницу,  за  кошками
охотиться... Да, не забуду я тебя. Погиб ты, как нас учил погибать, так  и
сам погиб. Ну, а раз уж я уцелел, значит, и жить я  теперь  должен,  твоей
памяти не посрамив. А как жить? Влип я, Гепард. Ох и влип же я! Где ты там
сейчас? Вразуми, подскажи...
     Ведь они здесь меня купить хотят.  Перво-наперво  спасли  мне  жизнь.
Вылечили, как новенького сделали, даже ни одного зуба дырявого не осталось
- новые выросли, что ли? Дальше. Кормят на убой, знают, бродяги, как у нас
со  жратвой   туго.   Ласковые   слова   говорят,   симпатичного  человека
приставили...
     Тут он меня позвал: обедать пора.
     Уселись мы за столом в гостиной, взяли эти  самые  тюбики,  навертели
себе еды. Корней  что-то  странное  соорудил  -  целый  клубок  прозрачных
желтоватых нитей - что-то вроде дохлого болотного ежа, - все  это  залепил
коричневым соусом, сверху лежат кусочки и ломтики то ли мяса, то ли  рыбы,
и пахнет... Не знаю  даже  -  чем,  но  крепко  пахнет.  Ел  он  почему-то
палочками. Зажал две палочки между пальцами, тарелку к  самому  подбородку
поднес и пошел кидать все это  в  рот.  Кидает,  а  сам  мне  подмигивает.
Хорошее у него, значит, настроение. Ну, а у меня от всех моих мыслей, да и
от груш, наверное,  аппетита  почти  не  осталось.  Сделал  я  себе  мяса.
Вареного. Хотел тушеного, а получилось вареное. Ладно, есть  можно,  и  на
том спасибо.
     - Хорошо я сегодня поработал, - сообщил Корней, уплетая своего ежа. -
А ты что поделывал?
     - Да так. Ничего особенного. Купался. В траве сидел.
     - В степь ходил?
     - Нет.
     - Зря. Я же тебе говорю: там для тебя много интересного.
     - Я схожу. Потом.
     Корней доел ежа и снова взялся за тюбики.
     - Придумал, где бы тебе хотелось побывать?
     - Нет. То есть да.
     - Ну?
     Что бы мне ему такое-этакое соврать? Никуда мне сейчас  не  хотелось,
мне бы здесь, с этим домом разобраться, и я ляпнул:
     - На Луне...
     Он посмотрел на меня с удивлением.
     - А за чем же дело стало? Нуль-кабина - в саду, справочник по  шифрам
я тебе дал... Набирай номер и отправляйся.
     Нужна мне эта Луна...
     - И отправлюсь, - сказал я. - Галоши вот только надену...
     Сам не знаю, откуда присловка эта у меня взялась.  Идиома,  наверное,
какая-нибудь. Засадили они мне ее в мозг, и теперь она время от времени  у
меня выскакивает.
     - Что-что? - спросил Корней, приподняв брови.
     Я промолчал. Теперь вот на Луну надо. Раз сказал, значит, придется. А
чего я там не видел? Вообще-то, конечно, не мешает  посмотреть...  Подумал
я, сколько мне еще здесь надо посмотреть, и в глазах потемнело. И ведь это
только посмотреть! А надо еще запомнить, уложить в башке все это  кирпичик
к кирпичику, а в башке и так все перемешалось, будто я уже сто  лет  здесь
болтаюсь, и  все  эти  сто  лет  днем  и  ночью  мне  показывают  какое-то
сумасшедшее кино без начала и конца. Он ведь ничего от меня  не  скрывает.
Нуль-транспортировка? Пожалуйста! Объясняет  про  нуль-транспортировку.  И
вроде бы понятно объясняет,  модели  показывает.  Модели  понимаю,  а  как
работает  нуль-кабина  -  нет,  хоть  кол  на   голове   теши.   Изгибание
пространства, понял? Или, скажем, про эту пищу из тюбиков. Три часа он мне
объяснял, а  что  осталось  в  голове?  Субмолекулярное  сжатие.  Ну,  еще
расширение.  Субмолекулярное  сжатие  -  это,  конечно,  хорошо   и   даже
прекрасно. Химия. А вот откуда кусок жареного мяса берется?
     - Ну, что загрустил? - спросил Корней, утираясь салфеткой. - Трудно?
     - Башка болит, - сказал я со злостью.
     Он хмыкнул и принялся прибирать со стола. Я, конечно,  как  положено,
сунулся ему помогать, только тут у них и одному  делать  нечего.  Всего  и
приборки-то: в середине стола лючок открыть и  все  туда  спихнуть,  а  уж
закрывать и не надо, само закроется.
     - Пойдем кино посмотрим, - сказал он. - Один  мой  знакомый  отличную
ленту сделал. В старинном стиле, плоскую, черно-белую. Тебе понравится.
     Короче, пришлось мне тут же сесть и  смотреть  это  кино.  Куролесица
какая-то. Про любовь. Любят там друг друга двое аристократов,  а  родители
против. Есть там, конечно, пара мест, где дерутся, но все на мечах. Снято,
правда, здорово, у нас так не умеют. Один там другого ткнул мечом, так  уж
без  обману;  лезвие  из  спины  на  три  пальца  вылезло  и даже,  вроде,
дымится...  Вот им еще, например,  зачем рабы нужны. Замутило меня от этой
мысли, еле я дотерпел до конца. Вдобавок курить хотелось дико. Корней, как
и Гепард,  курение не одобряет.  Предложил даже излечить от этой привычки,
да я не согласился: всего-то от меня изначального одно это,  может быть, и
осталось... В общем, попросил я разрешения пойти к себе. Почитать, говорю.
Про Луну. Поверил. Отпустил.
     И вошел я в свою комнату, будто  домой  вернулся.  Я  ее  сразу,  как
приехал, для себя переоборудовал. Тоже, между  прочим,  намучился.  Корней
мне, конечно, все объяснил, но я, конечно, ничего толком  не  понял.  Стою
посреди комнаты  и  ору,  как  псих:  "Стул!  Хочу  стул!".  Только  потом
понемногу приспособился. Здесь, оказывается, орать не надо, а надо  только
тихонечко представить себе  этот  стул  во  всех  подробностях.  Вот  я  и
представил. Даже кожаная обшивка на сиденье продрана,  а  потом  аккуратно
заштопана. Это когда Заяц, помню, после похода сразу сел, а потом встал  и
зацепился за обшивку крючком от кошки. Ну и все остальное я устроил как  у
Гепарда в его комнатушке: койка железная с зеленым  шерстяным  покрывалом,
тумбочка, железный ящик для оружия, столик с лампой, два стула и шкаф  для
одежды. Дверь сделал, как у людей, стены - в два цвета, оранжевый и белый,
цвета его высочества.  Вместо  прозрачной  стены  сделал  одно  окно.  Под
потолком лампу повесил с жестяным абажуром...
     Конечно, все это декорация: ни жести, ни железа, ни дерева  -  ничего
этого на самом деле здесь нет.  И  оружия  у  меня,  конечно,  никакого  в
железном ящике нет - лежит там один мой  единственный  автоматный  патрон,
который у меня в кармане куртки завалялся. И на  тумбочке  ничего  нет.  У
Гепарда стояла фотография женщины с ребенком - рассказывали,  что  жены  с
дочерью, сам он об  этом  никогда  не  говорил.  Я  тоже  хотел  поставить
фотографию. Гепарда. Каким я его в последний раз видел. Но ничего  у  меня
из этого не вышло. Наверное, Корней правильно объяснил, что для этого надо
быть художником или там скульптором.
     Но в общем мне моя конурка нравится. Я здесь отдыхаю душой,  а  то  в
других комнатах как в чистом поле, все насквозь  простреливается.  Правда,
нравится она здесь только мне. Корней посмотрел,  ничего  не  сказал,  но,
по-моему, он остался недоволен. Да это еще полбеды. Хотите верьте,  хотите
нет, но эта моя комната сама себе  не  нравится.  Или  самому  дому.  Или,
змеиное молоко, той невидимой силе, которая  всем  здесь  управляет.  Чуть
отвлечешься, глядь - стула нет. Или лампы под потолком. Или железный  ящик
в такую нишу превратится, в которой они свои микрокниги держат.
     Вот и сейчас. Смотрю - нет тумбочки. То есть тумбочка есть, но не моя
тумбочка, не Гепарда, да и не тумбочка вовсе. Шут  знает  что  -  какое-то
полупрозрачное сооружение. Слава богу, хоть сигареты в  нем  остались  как
были. Родимые мои, самодельные. Ну, сел я на свой  любимый  стул,  закурил
сигаретку  и  это  самое  сооружение  изничтожил.   Честно   скажу   -   с
удовольствием. А тумбочку вернул на место. И даже номер вспомнил: 0064. Не
знаю уж, что этот номер значит.
     Ну, сижу я, курю, смотрю на свою тумбочку. На душе стало поспокойнее,
в комнате моей приятный  полумрак,  окно  узкое,  отстреливаться  из  него
хорошо в случае чего. Было бы чем. И стал я думать:  что  бы  это  мне  на
тумбочку положить? Думал-думал и надумал. Снял я с  шеи  медальон,  открыл
крышечку и вынул портрет ее высочества. Обрастил я его рамкой, как  сумел,
пристроил посередине, закурил новую сигаретку, сижу и смотрю на прекрасное
лицо Девы Тысячи Сердец. Все мы, Бойцовые Коты, до самой нашей  смерти  ее
рыцари и защитники. Все, что есть в нас хорошего, принадлежит ей. Нежность
наша, доброта наша, жалость наша - все это у нас от нее, для нее и во  имя
ее.
     Сидел я так, сидел и вдруг спохватился: да в  каком  же  это  виде  я
перед ней нахожусь?  Рубашка,  штанишки,  голоручка-голоножка...  Тьфу!  Я
подскочил так, что даже стул упал, распахнул шкаф, сдернул с себя всю  эту
бело-синюю дрянь и натянул свое родимое - боевую  маскировочную  куртку  и
маскировочные штаны. Сандалии долой, на ноги  -  тяжелые  рыжие  сапоги  с
короткими голенищами. Подпоясался ремнем, аж