пальцем вниз, - может выйти братец по разуму и сказать: "Люди,
помогите нам уничтожить лес". И что мы ему ответим?
     - Мы ему ответим: "С удовольствием". И уничтожим. Это мы в два счета.
     - Нет, - возразил Леонид Андреевич. - Потому что едва мы приступили к
делу, как выяснилось, что лес - тоже братец по разуму, только  двоюродный.
Братец - гуманоид, а лес - не гуманоид. Ну?
     - Представить можно все, что угодно, - сказал Турнен.
     - В том-то и дело, - сказал Горбовский. - Поэтому-то я здесь и  сижу.
Вы спрашиваете, чего я боюсь. Я не боюсь задач, которые ставит перед собой
человечество, я боюсь задач, которые может поставить перед нами кто-нибудь
другой. Это только так говорится, что человек всемогущ, потому что, видите
ли, у него разум. Человек -  нежнейшее,  трепетнейшее  существо,  его  так
легко обидеть, разочаровать, морально убить. У него же не только разум.  У
него так называемая душа. И то, что хорошо и легко для  разума,  то  может
оказаться роковым для души. А я не  хочу,  чтобы  все  человечество  -  за
исключением некоторых сущеглупых -  краснело  бы  и  мучилось  угрызениями
совести, или  страдало  от  своей  неполноценности  и  от  сознания  своей
беспомощности, когда перед ним встанут  задачи,  которые  оно  даже  и  не
ставило. Я уже все это пережил в фантазии  и  никому  не  пожелаю.  А  вот
теперь сижу и жду.
     - Очень трогательно, - сказал Турнен. - И совершенно бессмысленно.
     - Это потому, что я пытался воздействовать  на  вас  эмоционально,  -
грустно сказал Леонид Андреевич. Попробую убедить вас логикой.  Понимаете,
Тойво, возможность неразрешимых задач можно предсказать  априорно.  Наука,
как известно, безразлична к морали. Но только до тех пор, пока ее объектом
не становится разум. Достаточно вспомнить проблематику евгеники и разумных
машин... Я знаю, вы скажете, что это наше внутреннее дело.  Тогда  возьмем
тот же разумный  лес.  Пока  он  сам  по  себе,  он  может  быть  объектом
спокойного осторожного изучения. Но если  он  воюет  с  другими  разумными
существами, вопрос из научного становится для  нас  моральным.  Мы  должны
решать, на чьей стороне быть, а решить мы этого не можем, потому что наука
моральные проблемы не решает, а мораль сама по себе не имеет  логики,  она
нам задана до нас, как мода на брюки, и не отвечает на вопрос: почему так,
а не иначе. Я ясно выражаюсь?
     - Слушайте, Горбовский, - сказал  Турнен.  -  Что  вы  прицепились  к
разумному лесу? Вы что, действительно считаете этот лес разумным?
     Леонид Андреевич приблизился к краю и заглянул в пропасть.
     - Нет, - сказал он. - Вряд ли... Но есть в нем  что-то  нездоровое  с
точки зрения нашей морали. Он мне не нравится. Мне в нем все не  нравится.
Как он пахнет, как он выглядит, какой он скользкий, какой он непостоянный.
Какой он лживый, и как он притворяется... Нет, скверный это лес, Тойво. Он
еще заговорит. Я знаю, он еще заговорит.
     - Пойдемте, я вас исследую, - сказал Тойво. - На прощание.
     - Нет, - сказал Леонид Андреевич. - Пойдемте лучше ужинать.  Попросим
открыть нам бутылку вина...
     - Не дадут, - сказал Тойво с сомнением.
     - А попрошу Поля, - сказал Леонид Андреевич. -  Кажется,  я  имею  на
него какое-то влияние.
     Он нагнулся, собрал в горсть оставшиеся камешки и  швырнул  их  вниз.
Подальше. В туман. В лес, который еще заговорит.
     Тойво, заложив руки за спину, уже неторопливо поднимался по лестнице.