Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Фантастика. Фэнтези
   Научная фантастика
      Савченко Владимир. За перевалом -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  -
Савченко Владимр За перевалом ПРОЛОГ 1. ГОБИ. XX ВЕК Место в западной части пустыни, куда долетел вертолет, ничем не отличалось от окрестностей: те же волны барханов, показывающие направление последнего ветра, гнавшего их, такой же серо-желтый песок сухо скрипел под ногами и на зубах; солнце, ослепительно белое днем и багровое к вечеру, так же описывало в небе почти вертикальную дугу. Ни деревца, ни птицы, ни тучки, ни камешка в песке. Только алюминиевая вешка - пирамидка из потускневших за четыре года трубок - отмечала засыпанный вход в шахту. Сняли пласт песка, открыли люк. Внутри все сохранилось идеально: дощатый сруб, лестница из скоб, кабели от термоэлементов, пронизывающие доски и сходящиеся внизу к кабине-снаряду. Опустились. Отдраили крышку иллюминатора, пощелкали тумблерами на внешнем пультике. Главным была энергетика, термоэлементы, превращавшие геотермальный поток в грунте в электричество. Они не подвели: шатнувшись, остановились против нужных делений стрелки приборов, загорелись лампочки в кабине, осветили мохнатое .ело необычно, по-людски вытянувшейся на пластиковом ложе гориллы, ее лицо, сердито сжатый рот. Анализ газовой смеси в кабине: состав, давление, влажность - все в норме. Можно откачивать, входить, пробуждать. По показаниям биодатчиков обезьяна будто спала несколько часов. Горилла-самка Мими выросла в университетском виварии, участвовала во многих опытах, знала и не пугалась людей. Но сейчас, пробудившись, она шарахнулась от двоих исследователей с визгом, оскаленными клыками, защитно выставленными когтями; обрывая провода датчиков, ринулась в дверцу, только ветерок пошел по шахте - так она взлетела по скобам. - Вот это да! - Нимайер высунулся, позвал: - Мими!.. Что с ней? - Последействие морфина,- сказал Берн.- Я и на себе его чувствовал. Значит, наркотик из методики исключается - только самогипноз. Если через восемнадцать тысячелетий со мной приключится такое, привести меня в норму будет некому. Так было сказано главное. "Берн Альфред (1910 - 1952), немец, биолог, биофизик, действительный член Швейцарской Академии наук, профессор Цюрихского университета. Работы в области анабиоза позвоночных. Пастеровская премия (1948). Монографии об анабиозе и по палеонтологии". (Из энциклопедии.) "Нимайер Иоганн. Род. в Моравии в 1924 г., оконч. политехнический ин-т в 1948 г., сотрудник кафедры экспериментальной биологии Цюрихского университета. Женат, двое детей (сын и дочь). Рост 170 см, вес 68 кг, сложение нормальное, внеш. вид - см. фото. Особых примет не имеет. В предосудительном не замечен". (Из картотеки машинного учета кантональной полиции.) И был некролог с фотографией Берна в траурной рамке: пряди седых волос над обширным лбом, темные глаза под темными бровями, прямой нос, впалые щеки, нервный рот - губы в иронической полуулыбке. Ректорат и деканат биофакультета с глубочайшим прискорбием извещали о гибели профессора во время катастрофы при изысканиях в пустыне Гоби. Охи, ахи, расспросы, оплакивания близкими, толки о том, кто займет кафедру... И был отчет чудом спасшегося второго участника экспедиции инженера Нимайера, который показал, что: когда в поиске следов третичной фауны они перебазировались в глубь пустыни, на 80 километров восточней колодца Байрым, в первый рейс, нагрузив вертолет приборами и взрывчаткой для выброса породы, отправился профессор; он, Нимайер, остался упаковывать остальное снаряжение; когда вертолет поднялся метров на двести, он накренился, мотор стал давать перебои, заглох; не набрав скорости, машина стала снижаться вертикально и быстро - падать; когда она коснулась почвы, в ней раздался сильный, в два раската, взрыв - видимо, от удара детонировали запалы к динамитным шашкам; вертолет развалился на куски, дело завершил взрыв бензобака и пожар, спасти Берна было невозможно; сам Нимайер трое суток выбирался из раскаленных песков. Отчет был убедительным, а расстояние до места происшествия к тому же было столь значительным, что комиссию для расследования решили не посылать. Да и координатные записи маршрута экспедиции сгорели в вертолете; после осенних бурь обнаружить места стоянок с воздуха не было никаких шансов... Словом, ухищрения Берна и Нимайера по тщательной разработке легенды и подкрепление ее тем, что в вертолет перед взрывом сунули обезглавленный труп Мими (чтобы на случай проверки наличествовали обломки костей), оказались лишними. Для самого инженера все случившееся было немалой неожиданностью. Он отправился с Берном, чтобы проверить самочувствие захороненной в Гоби крошки Мими, в случае успешного оживления ее ликовать, поздравлять профессора и вкусить благ от своей (скромной, но и весомой: аппаратура) доли участия в деле. А оказалось, что опыт только начинается, до конца его Нимайеру не дожить, а о вкушении благ и говорить не стоит. 2. ПРОМЕЖУТОЧНЫЕ ДИАЛОГИ Поэтому между ними все дни подготовки возникали несогласия и споры. К ним вело все - с чего ни начать, о чем ни говорить. ...Багровый закат высоко распространился в насыщенном пылью воздухе. Чернеют тени вертолета и палаток на его фоне. И они двое - шевелящиеся фигурки из черной бумаги - у раскладного столика на полотняных стульчиках. Поглощают опостылевшую свиную .тушенку с бобами, которая от жары уже начала попахивать, запивают зеленым чаем. Крутят ручки портативного приемника: взвизги, морзянка, фразы на многих языках, рев глушилок, марши - вьюжный, недобро напряженный эфир начала 50-х годов. Сердитая английская речь. Берн прислушивается, крутит ручку - ползет темная полоска по светящейся шкале. Бравурный марш: ухают басы, верещат фанфары, гремят литавры. - Вот-вот...- кривит губы Берн.- Отбивай шаг, задирай подбородок. Ведь погибают всегда другие, не "я". Вперед, кандидаты в мертвецы!..- Крутит дальше, ползет полоска. Французская речь.- Слушайте, слушайте! (Берн полиглот - и не без того, что ему приятно щегольнуть этим.) "Наибольший выброс радиоактивного грунта, как установил профессор Дарье, и оптимальное заражение им местности происходит при внедрении плутониевой бомбы на глубину пятнадцать метров..." Ведь это наука, Иоганн, вершина разумной деятельности, как и у нас. А! - Э, нет.- Инженер положил вилку, зашвырнул пустую банку в пески.- Там не такая наука. Там нормальная наука, с практическим смыслом. Пусть зловещим, угрожающим одним ради защиты других - но со смыслом все-таки! А какой научный смысл в вашей затее? Анабиоз на годы - это можно понять. Но... на восемнадцать тысяч лет!.. Простите, но это же самоубийство. - Эй, не пугайте меня сейчас! Думаете, установка откажет? - Нет, самое страшное, что установка может выдержать. Вполне. Термоэлементы? Они просты, как булыжник, и надежны, как булыжник. Был бы геотермальный поток, а им ничего не сделается, ток дадут. Герметика идеальная, никаких утечек... То есть я допускаю, что как биологический организм вы сохранитесь. Если мясо ископаемых мамонтов с удовольствием лопают собаки, то... техника может больше. Но все равно: столь категоричное отделение от мира, породившего вас, бросок в неизвестную среду - безумная, самоубийственная авантюра, как хотите! Какой смысл?.. - Научный смысл моего предприятия: проверка гипотезы о возникновении нового человечества. Самая суть: орбита Земли не круговая, а эллиптическая. Солнце в одном из фокусов ее, когда планета ближе к нему, тепла на нее попадает больше, когда дальше - меньше. Из-за наклона оси эта добавка тепла распределяется между Северным и Южным полушариями неравномерно, сейчас, например, больше перепадает Северному. Но ось Земли процессирует, описывает конус - как у игрушечной юлы, только гораздо медленнее: один круг за двадцать шесть тысяч лет. Понимаете теперь, почему счет на тысячелетия? В ходе их меняется положение Земли под Солнцем. Сорок тысяч лет назад больше согревалось Южное полушарие, а у нас, на севере, ползли льды... - А!- сказал инженер.- Оледенение как причина эволюции обезьян? - Да. Резкое похолодание, оскудение растительной пищи - и обезьяны посмышленей стали орудовать камнями и палками, познали труд, полюбили огонь. Так возникли племена питекантропов. Дальше дело пошло... Весьма вероятно, что так случалось не однажды - не только сорок тысячелетий назад, но и шестьдесят шесть, и... прибавляйте по двадцать шесть, сами сочтете. То, что в самых древних пластах находят останки людей и их предметов, а в древних знаниях намеки на новейшие достижения науки и техники,- признаки того, что процесс повторяется, возвращается на круги своя. - Любопытно. Это ваша гипотеза? - Нет. Одного русского, которому тоже не очень везло в жизни,- Николая Морозова-Шлиссельбуржца. - Родом из Шлиссельбурга? - Опять не угадали, Иоганн: эта приставка к фамилии означает, что он провел в Шлиссельбургской каторжной тюрьме ни мало ни много - двадцать лет. И чтобы скоротать время, напридумывал там немало интересных гипотез. Эта возникла у него в самом конце прошлого века. По нынешним временам она выглядит несколько наивно, но верна ее суть - идея, которую я распространяю на все времена: человечество породил некий глобальный, космический процесс. Наша цивилизация объективно - проявление его. Но поэтому же в развитии мира заключена и его гибель. Совсем стемнело. Лицо Берна освещала снизу шкала приемника. В нем ритмично поскуливал джаз. Голос профессора звучал с пророческой торжественностью: - Возникают, развиваются, достигают кульминации существа и коллективы, которые в силу ограниченности придают исключительное значение себе, своему месту и времени. Потом происходит нечто и они сникают. За материальные останки былого "разумного" величия принимаются вода и ветер, мороз и коррозия, пыль, сейсмика земной коры. Потом - новое оледенение. Толща льдов, как губка, стирает с лица материков следы энного человечества, энной цивилизации - и очищает место для эн плюс первой. Морали в этой басне нет... - Он помолчал.- Следующее похолодание начнется через двенадцать-тринадцать тысячелетий. Южные области, как и прежде, оптимальны для развития обезьянолюдей. Пять тысяч лет форы на возможный прогресс. - Но... ведь здесь безжизненная пустыня. - Сейчас - пустыня. И Сахара сейчас пустыня, и Каракумы, и Аравия. А буйная растительность и животный мир, что были в них, залегли пластами угля и нефти. Не упускайте из виду счет на десятки тысячелетий, Иоганн: за это время смешаются созвездия, одни звезды потускнеют, другие разгорятся ярче - изменится картина "вечного" неба. Что уж говорить об изменениях климата! Оледенение нагонит влагу - и здесь будут леса, луга и реки. - О! Я вижу, вы уже на "ты" с вечностью!..- В голосе Нимайера ирония, уважение, замешательство - все вместе. - Допустим, вы окажетесь правы. Но зачем вам эта правота? Ведь знания добываются для людей. Это уже на следующий день, к вечеру, когда все приготовления окончены. Крошка Мими, которая двое суток с уханьем металась за барханами, наконец оголодала, почувствовала прежнее влечение к людям, приблизилась, умильно вытягивая губы трубочкой,- тут ее и прихлопнули выстрелом в голову. Солнце еще не село. Нимайер один приканчивает банку консервов. Профессор прихлебывает чаек из пиалы: есть ему ближайшие 180 веков нельзя. - Для людей? Для их блага, да? Много счастья принесло людям познание атома!.. Хорошо, если вы не поняли то, что я высказал вчера в общих категориях, выскажусь прямо.- Берн отставил чашку, встал, оперся рукой о стол.- Я отрицаю человечество. Отрицаю его как разумную силу и разумный процесс. Его нет - есть лишь стихия, равная с движением вод и воздуха, размножением и миграциями животных. А над этим есть "я". Мое "я". Нет меня - нет ничего. Знания!.. Они приносят удовлетворение только тому, кто познает они образуют его мир - мой мир! И в мой мир вошла эта возможность,- он мотнул головой в сторону шахты,- возможность стать над временем, над жизнью. Моя жизнь будет состоять не из одного, как у всех, а из двух штрихов на ленте времени, разделенных тысячелетиями. А может, и больше, как удастся. Вот, я сказал все, хоть вам это, наверно, и неприятно. - Нет, почему же...- пробормотал инженер, отставляя банку; у него пропал аппетит, и вообще он почувствовал себя как-то неуютно один на один с Берном в пустыне. Пришло в голову, что самый надежный способ сохранить эксперимент в тайне - это пристукнуть и его, Нимайера. От человека, затеявшего безумное дело, всего можно ждать.- Я понимаю... чтобы решиться на такой... м-м... необратимый бросок через тысячелетия, надо иметь воистину термоядерный заряд индивидуализма. И замечательно, Альфред, что он у вас есть. - А для людей,- продолжал профессор,- для их блага... точнее сказать, для потребительской пошлятины - так это вам, Иоганн, и карты в руки. Когда вернетесь, никто не помешает вам разработать этот способ для коммерческих применений: ради жирных многолетних процентов на вклады, чтобы не сцапала полиция до истечения срока давности... да мало ли! Не пропадать же добру. - Я... я не думал об этом,- с облегчением сказал инженер (он и в самом деле не думал),- но если я и предприму что-либо, то для сохранения ваших идей, Альфред, вашего научного имени. 3. СТАРТ В последнюю ночь обоим трудно было уснуть, хотя выспаться следовало не только Нимайеру, коему предстоял трудный путь, но и - как ни парадоксально - Берну: чтобы успокоить взбаламученную хлопотами и спорами психику. Нимайер - так тот был рад, что сон не идет. Лучше перетерпеть эту ночь, а то кто знает: уснешь и не проснешься. После объявления своего замысла и особенно после "философских излияний" почтенный ученый, с которым он работал и которого почитал (даже любил в кругу знакомых молвить: "Вот мы с профессором..."), представлялся ему вырвавшимся на волю преступником. "Надо же, в какую историю влез. Да если бы знал, то ни за что и никогда!.. Авантюрист оголтелый, кто бы мог подумать! Чего ему не хватало? А ведь это он и о себе: что-де жизнь талантливых людей несчастна... Другим бы такие "несчастья": его оклад на кафедре, гонорары за статьи, премии за исследования, его особняк (интересно, кому он достанется: жене или дочери?)... Господи, только бы благополучно выбраться из этого дела и из пустыни! И молчок-молчок до конца дней. И подальше от таких выдающихся... Ну их!" Он ворочался на надувном матрасике, ощупывая положенный под него пистолет: береженого и бог бережет. Профессор, лежа с закрытыми глазами, укорял себя за разговоры с Нимайером. Что ему был этот инженер, его мнение! И возвращался к его сомнениям своим доводам, мысленно подкреплял их новыми... и понял, наконец, что убеждает не инженера - себя. Подбадривает. Потому что ему жутко. Тот подъем духа, который пробудился в нем, великолепное сознание превосходства над миром, над человечеством, которое он отторгает от себя, уверенность, что он сделает это - он, такой отчаянный и молодец... все вдруг кончилось, Берн почувствовал себя маленьким и слабым. Понесло в другую крайность. ...Для Нимайера можно было проще: о том, что разочаровался, устал - в духе обмолвки о Морозове, которому тоже в жизни не везло. Тоже. И ему, если мерить по таланту и силам, приходилось трудно в этой жизни: всего добивался с боем - и чем серьезнее цель, тем более изматывала битва за нее. А добившись, часто убеждался, что цели эти: новая прибавляющая известности статья или книга, дополнительные звания, связи да и обнаруженные в опытах комариные узенькие знаньица - мишура, на которую не стоило расходовать душу... И о том, что рвались одна за другой привязанности: отошли, замкнулись, в своих мирках друзья молодости, выросла и сделалась чужой дочь, опостылела жена. Иоганн хорошо сказал о мегатонном заряде индивидуализма. Ах, если бы так! Заряд одиночества, безнадежности. Э, нет, так нельзя себя настраивать... вернее, расстраивать. Для укрепления духа надо мыслить глобально, отрицать мир, соразмерять себя с вечностью. Ведь была же мысль... Ага, вот даже не мысль - лежащая за пределами логики уверенность: осуществив восемнадцатитысячелетний рывок сквозь время, он настолько поставит себя над жизнью, над всеми ее превратностями, что... все будет хорошо. Изменится небо и климат, исчезнут народы, появятся другие... может, ухнет в тартарары нынешняя цивилизация, готовящаяся к мировой свалке,- а с ним все будет отлично. Берн ободрился, успокоился, уснул. Оба открыли глаза, едва лучи солнца коснулись палатки. Над пустыней по-утреннему умытое небо. Апельсиновый диск солнца освещал нежно-розовые барханы. - Сегодня даже пустыня прекрасна. Или мне это кажется, а, Иоганн? Вместе опустили в шахту термопластиковое ложе, в котором четыре года пролежала Мими; теперь оно было идеально подогнано по телу Берна, под каждую его косточку, мышцу, связку; установили в кабине. Вместе осмотрели приборы, запасы, каждый уголок - не забыто ли чего, не осталось ли ненужное. - Все. Прощайте, Иоганн!- Берн коротко улыбнулся, пожал инженеру руку. Тот шевельнул губами, но ничего не сказал, в глазах был ужас.- В старое доброе время немцы на надгробиях высекали "Auf Wiedersehen" [До свидания -- нем.] дорогим покойникам. А я говорю: прощайте. Встреча в загробном мире не состоится. И не смотрите на меня так - я переживу вас всех! Оставшись один, Берн наглухо завинтил герметическую дверь, разделся, сложил одежду в специальный карман, закрыл его. Он держал себя в руках, не давал воли мыслям - только хотел, чтобы все скорей осталось позади. Опустился на ложе. Поерзал, устраиваясь. Лежал так несколько минут, привыкал, проверял покой и удобство каждой точки тела. В кабине было прохладно. "Через восемнадцать тысяч лет могу проснуться с насморком",- мелькнула мысль. Прогнал и ее, так тоже не нужно сейчас. Приборный щит был над головой, кнопочный пультик у правой руки. Расположение кнопок он знал на ощупь. "Ну, начнем",- и нажал левую вверху: взрыватель. Над барханами взметнулась серая копна песка и пыли. Глухой раскат. Копна опала, растеклась. Нимайер глядел: шахты больше не было. Жутко стало инженеру в мертво застывшей пустыне. Он принялся поспешно укладывать рюкзак, носить лишнее имущество в вертолет, складывать на динамитные шашки в кабине. А на тридцатиметровой глубине Берн нажал уже все кнопки. Укладывает руку в выемку ложа, расслабляет ее, расслабляется сам, устремляет взгляд на блестящий шарик в потолке, дышит глубоко и ритмично, считает вдохи: - Один... два... три... Размеренно стучат насосы газообмена, вытесняют из кабины, из легких, из крови человека воздух, заменяют его инертно-консервирующим составом. - Восемнадцать... девятнадцать... двадцать...- все медленнее поднимается и опускается грудь, слабее шелестят губы. Белым инеем покрываются радиаторы охладительных элементов по углам. Гаснут лампочки на контрольном щите. Смолистый бальзамический аромат наполняет кабину. Но вряд ли Берн его ощущает: кровь уже разнесла газ по всем клеткам тела, нервы притупились, мышцы деревенеют, мысли исчезают. - Тридцать три... тридцать четыре... А наверху Нимайер поджигает тянущийся к вертолету бикфордов шнур. Рюкзак за плечи, палку в руки - и прочь, прочь, не оглядываясь. Слишком поспешно уходит он от устоявшегося безмолвия пустыни. Ботинки для лучшей опоры обмотаны тряпьем. - Семьдесят семь...- беззвучно считает вдохи Берн.- Семьдесят восемь... семь... десят... де... Затих. Глаза закрываются. Грудь застывает на полном вдохе. Некоторое время еще стучат насосы. Затем и они стихают. Вот замедлился приводной шкив последнего, уже не проворачивается, дернулся туда-сюда - застыл. Цикл консервации отработан. Теперь только лепестки электростатического реле, непрерывно заряжаемые альфа-частицами от радиевой пилюли между ними, могут, опав, замкнуть цепь схемы оживления. Но опадут они не раньше, чем количество радия уменьшится вчетверо. Сол

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору