Александр Плонский.
    По ту сторону вселенной.


OCR UGRA-2001

Научно-фантастический роман

ПРОЛОГ

Пробуждение было неприятным. Как всякий космолетчик, Сарп обладал
обостренным чувством опасности, и сейчас это чувство дало о себе знать
гулкими ударами сердца, холодком в груди, наэлектризованностью нервов.

Вчера вечером он возвратился с третьей орбитальной. Патрульный корабль
нуждался в мелком ремонте, и экипаж получил кратковременную передышку.

У себя дома Сарп был волен делать все, что заблагорассудится. И первое, что
сделал, - отключил коммуникатор, подумав при этом с долей злорадства:
"Теперь пусть попробуют до меня добраться!"

Затем принял ванну, плотно поужинал, лениво просмотрел накопившиеся за
время его отсутствия иллюстраты и завалился спать.

И проснулся с ощущением беды.

Снаружи доносился вой сирены. Звукоизоляция настолько приглушила его, что
Сарп не сразу понял, что это такое. Нажал на клавишу пульта, встроенного в
стену под портретом Веллы - жены, погибшей год назад. Окно распахнулось, и
волна необычных звуков ворвалась в комнату.

Надрывалась сирена, далеко внизу гомонили люди, натужно громыхали
транспортеры.

Сарп недоуменно выглянул в окно. С вершины холма, господствовавшего над
Сончем, город был виден, словно со смотровой башни. Расплывчатая линия крыш
теснила горизонт. И сейчас из-за него надвигалась туча. Она росла быстро,
на глазах покрывая квартал за кварталом густой тенью. Яр, только что
сиявший в голубом небе, померк, сделался тускло-красным.

Минута, и туча накрыла холм. Пошел снег, немыслимый в разгар лета. Он был
сине-зеленый, как клочья моха, и не таял. Светлая полоса пересекла небо и
тотчас исчезла. Стало мглисто, словно вслед за утром сразу же наступил
вечер.

Снег перешел в липкий, удушливый туман. Казалось, звуки, доносившиеся с
улицы, вязли в нем. Они сделались тише, невнятнее. Зато за спиной Сарпа
послышалось торопливое щелканье.

Он резко обернулся. На пульте, в такт щелчкам, пульсировала сигнальная
лампа, бросая багряный отсвет на лицо Веллы. И оно как бы ожило,
зашевелилось, закивало Сарпу: "Что же ты медлишь, спасайся!" Сарп бросил
взгляд на цифровое табло сигнализатора. Уровень радиации во много раз
превышал естественный фон, и без того уже повысившийся за последние
десятилетия. Если радиация не ослабнет, то дней через пять наберется
смертельная доза... А если усилится?

Спохватившись, он включил коммуникатор и услышал взволнованный голос
дежурного диспетчера: "Всем космолетчикам немедленно прибыть на объект!
Немедленно прибыть на объект! Немедленно прибыть..."

"Прощай, Велла! - мысленно сказал Сарп и тут же добавил: - А может быть,
здравствуй?"

Застегиваясь на ходу, он вскочил в кабину эвакуатора и через минуту уже
запускал двигатель своего старенького быстролета.

Из-за тумана Сарп не стал набирать высоту и несся над самыми крышами,
невольно оказавшись свидетелем происходившей внизу драмы.

Не выдерживая перегрузки, распадались на звенья цепочки транспортеров,
подминая под себя людей. Толпа запрудила многоярусные тротуары, сбрасывая
вниз тех, кто послабее. Сарп увидел, как одна женщина, пытаясь уберечь
ребенка, подняла его над головой, но, не удержав, выронила. И толпа не
расступилась, не отхлынула...

Магистрали были забиты мобилями. Они то неслись, точно вспугнутые животные,
подстегиваемые стадным чувством, то застревали в безнадежных пробках.
Сталкивались, кромсали друг друга, переворачивались. Если бы не быстролет -
служебная привилегия Сарпа, - и ему бы не избежать этой участи...

Космолетчики собрались на командном пункте. Перебрасывались тревожными
фразами, строили предположения о причинах катастрофы. В том, что происходит
именно катастрофа, ни у кого сомнений не было.

При виде адмирала все встали, привычно подтянулись.

Участник нескольких космических войн, человек большого личного мужества,
адмирал пользовался непререкаемым авторитетом. Молодые космолетчики
старались подражать ему даже в мелочах - мяли на его манер форменные
береты, заужали брюки по моде начала века, говорили короткими, рублеными
фразами.

- Друзья! - обратился адмирал к собравшимся. - Есть среди вас трусы? Нет? Я
так и знал! Буду краток. Произошло непоправимое.

- Ядерная война?

- Нападение?

- Атака из космоса? - посыпались вопросы.

- Не война и не нападение. Много хуже. Радиация по всей Геме. И у нас, и у
потенциального противника.

- И что предпринимает правительство?

- Оно бессильно.

- А ученые, что предлагают они?

Адмирал мрачно покачал головой.

- Ничего. Чтобы разобраться в случившемся, необходимо время. Его нет.

- Тогда каков приказ командования.

- Поступать по обстоятельствам.

- Что же нам делать?

- Единственное, что мы можем... - медленно проговорил адмирал, - это
вывезти на орбитальные станции как можно больше людей.

- То есть несколько сотен человек, - с горечью проронил Сарп. - Разве не
капля в море по сравнению с миллиардами обреченных на гибель?

- Да, капля, - подтвердил адмирал. - Но она станет зародышем нового
человечества. Не сохранится зародыша, и человечеству конец. Иного шанса для
него не вижу.

- А кого будем вывозить? - спросил один из космолетчиков. - Кто эти
избранные?

- Те, которые окажутся здесь первыми.

- Нужно выбрать лучших!

- А кто возьмет на себя ответственность за выбор? - холодно произнес
адмирал. - Только не я! Дарить жизнь одним, отказывать в ней другим?
Увольте! Пусть решает случай.

- Но наши семьи...

- У меня там, - кивнул в сторону Сонча адмирал, - жена, сын, внучка.
Разделяю ваши чувства. Но мы не вправе отдать предпочтение близким. Да и
как бы мы могли это сделать? Как, спрашиваю вас? Молчите? Если бы мы даже
захотели отобрать самых достойных, самых способных, самых полезных...
Повсюду хаос. У нас нет времени на дебаты. Все по местам. Готовиться к
отлету!

Спустя час хлынул поток беженцев. Надежда на спасение гнала людей в
космопорт. Они бежали, боясь опоздать. Спотыкались, падали, с трудом
поднимались и, задыхаясь, догоняли опередивших.

Каждый из кораблей окружила бурлящая толпа.

Началась посадка. Космолетчики с трудом поддерживали порядок. Они набивали
салоны и трюмы до отказа, но наступал момент, когда приходилось отсекать
хвост очереди. Те, перед кем захлопывались входные люки, начинали умолять,
уговаривать, доказывать свое право на спасение. Цеплялись за трапы и фермы
пусковых установок. И только продувка двигателей заставляла их отступать на
безопасное расстояние.

Корабль взлетал, и вслед ему неслись проклятия...

Сарп должен был стартовать последним. Уже скрылись в чреве космолета
ремонтировавшие его техники. Один за другим с блаженными улыбками на
измученных лицах поднимались по трапу счастливцы.

Прыгали цифры на счетчике нагрузки, за показаниями которого следил второй
пилот.

- Назад! - преградил он дорогу худенькой молодой женщине и, повернувшись к
Сарпу, доложил: - Нагрузка предельная, командир!

Сарп взглянул в глаза женщине и обмер. Это были родные, неповторимые глаза
Веллы. Казалось, воскресшая жена смотрела на него долгим умоляющим
взглядом.

- Пусть войдет, - сказал он глухо.

- Тогда кто-то должен остаться, командир. Иначе...

- Останусь я. А ты поведешь корабль. Понял?

- Но как же так? - опешил второй пилот. - Вы что, хотите погибнуть?

- Это мое дело. Будь внимателен на взлете. Прощай! - проговорил Сарп и, не
оглядываясь, пошел прочь через расступившуюся толпу.

Люди притихли. И ни одного проклятия не раздалось, когда последний корабль
скрылся в низко нависшем мглистом небе.

Часть первая
СИГНАЛ БЕДСТВИЯ

1. Оультонская незнакомка

Джонамо брела по центральной просеке Оультонского заповедника. Ее
удлиненные черные глаза были полны слез, плечи заострились, и вся изящная,
хотя слегка угловатая фигурка, лицо с тонкими, не вполне правильными
чертами, поникшая голова с тяжелой копной вьющихся смоляных волос выражали
отчаяние.

"Как жить дальше? - спрашивала себя женщина и не находила ответа. - Кому я
теперь нужна, и кто нужен мне? Одна на всем Мире... Хотя вокруг люди, много
людей - рациональных, всем довольных. Кто сделал их такими? И вправе ли я
быть им судьей?"

В заповеднике было пустынно. Сумрачная просека, обрамленная подступившими к
ней с обеих сторон деревьями, уходила вдаль, и, казалось, нет ей конца, как
охватившему Джонамо отчаянию.

Одиночество не тяготило. Наоборот, в поисках его она и забрела сюда,
подальше от чужих взглядов, полных показного сочувствия, а на самом деле
безразличных к ее горю. Люди Мира, привыкшие к урбанистической культуре,
предпочитали девственной красоте заповедника псевдоприроду городских
скверов. Сейчас это не огорчало Джонамо, как прежде. Ей хотелось скрыться
от всех, раствориться в природе. Хотелось лечь в траву, стать былинкой -
одной среди множества подобных. И ни о чем не думать...

Мысли воспринимались, как физическая боль. Они концентрировались на утрате,
сведенные в одну точку увеличительным стеклом воспоминаний. Это были
светлые воспоминания. И тем большее страдание причиняли теперь, когда
связанные с ними события навсегда остались в прошлом.

Память собирала воедино лучи света, но трансформировала его в беспросветную
черноту. И не ослепительный зайчик согревал душу - вязкий холод заполнял
ее, вытесняя остатки тепла, вымораживая ростки жизни.

Глухо шумела листва гигантских аугарий, и Джонамо подумала, что вот так же
они переговаривались и до ее рождения, и несколько веков назад, а их предки
и миллионы лет назад, когда на Мире еще не существовало человека, и вся
планета представляла собой сплошной заповедник. Но будет ли слышен здесь
шелест листвы через сто лет? Не сочтут ли люди излишним само существование
последнего из заповедников - Оультонского национального парка, как
именовали его в те, уже далекие, времена, когда Мир был разделен на сотни
больших и малых стран?

Рыжий лисенок вырвался из чащи и стремглав бросился к Джонамо. От
неожиданности она вскрикнула. В шаге от нее лисенок круто изменил
направление, отбежал, снова метнулся вперед, затем опять назад, выписывая
звездчатую фигуру, лепестки невидимого цветка, в центре которого замерла
ошеломленная женщина.

"Он голоден", - поняла, наконец, Джонамо и пожалела, что не захватила с
собой ничего съестного, хотя все эти дни ей было не до еды.

Она даже удивилась, что может еще испытывать какие-то чувства, кроме
душевной боли. Ей захотелось вдруг взять на руки живой огненно-рыжий
пушистый комок, прижать к груди и гладить, гладить, гладить мягкую, остро
пахнущую шерстку.

- Иди ко мне... ну, иди же!

Но лисенок не давался в руки, а лишь продолжал метаться вокруг Джонамо, то
ли действительно выпрашивая пищу, то ли играя.

Послышался низкий, быстро приближавшийся гул. Женщина машинально повернула
голову и увидела большой сигарообразный гонар, который несся по просеке,
пригибая траву воздушной струей. Джонамо сделала шаг назад, но в этот
момент ее взгляд упал на лисенка. Ошеломленный, а возможно, и
парализованный необычным звуком, он, вместо того чтобы убежать, замер,
распластавшись поперек дороги.

Подчиняясь не рассудку, а властному подсознательному импульсу, Джонамо
кинулась к лисенку, схватила его и, поскользнувшись, упала ничком. В тот же
миг над головой ухнуло, по лицу промчалась струя теплого воздуха, а затем,
невдалеке, послышались следующие друг за другом глухие удары, словно что-то
грузно шлепнулось, подпрыгнуло, снова шлепнулось, и так несколько раз.

Она разомкнула веки, не выпуская прижавшегося к ней лисенка, попыталась
встать, но, ступив на поврежденную при падении ногу, ойкнула и вновь
опустилась в траву.

- Вы живы? - раздался встревоженный голос.

Джонамо подняла голову. На краю просеки неуклюже раскорячился гонар с
осевшими амортизаторами.

- Вы живы? - повторил, подбежав, немолодой человек. На его гладком лбу под
прядью волнистых серебряных волос виднелась свежая ссадина.

- Вот, - она виновато протянула ему лисенка.

- И из-за этого вы рисковали жизнью? - изумленно спросил седоволосый.

Джонамо выпустила животное. Лисенок, потряхивая головой, сделал несколько
неуверенных шагов, потом ринулся прочь.

- Теперь он будет жить, - все еще виновато сказала Джонамо.

- Ну, знаете... А о себе вы подумали? Еще бы миг и... Никогда больше так не
делайте!

- Иначе я не могу.

- Вот как? - он с интересом взглянул ей в глаза, но, словно обжегшись,
отвел взгляд. - Оказывается, есть еще на свете такие... такие...

- Договаривайте, не стесняйтесь!

- Да нет уж, пожалуй, ни к чему. Покажите ногу. Ничего страшного,
обыкновенный вывих. Придется чуточку потерпеть. Все! А вы молодец, даже не
вскрикнули. Вставайте. Ну, как? Можете ступать?

- Кажется, могу. Спасибо вам...

- Чего ради вы забрели в такую глушь? Не выберетесь. Подвезти?

- Не надо, я сама.

- Как знаете.

Человек с серебряными волосами, не оборачиваясь, пошел к гонару.

2. Стром

Он проснулся среди ночи, словно от кошмара, но так и не смог вспомнить, что
ему снилось и снилось ли вообще. Нет, не кошмар, а острое чувство утраты
вырвало его из глубины сна. Оно не оставляло Строма с тех пор, как он
оказался здесь, на Утопии. Пора бы привыкнуть! Однако не привык и вряд ли
когда-нибудь привыкнет...

Стром провел руками по телу, задержавшись на глубоких рубцах, которые
избороздили его еще в молодости. Взорвался хронокомпрессор - нельзя было
запускать на свой страх и риск неотлаженную экспериментальную установку.
Поторопился...

Как часто он спешил, когда следовало выждать. Поспешил жениться, точно
боялся никогда более не встретить женщину. И многие годы жил бок о бок с
совершенно чужим, даже чуждым человеком...

Стром прислушался к себе: ничего не болело, сердце билось размеренно.
Тишина. Транквиллор в положении "Полный покой". А покоя нет.

Он нащупал сенсор хранителя. Высветилась вязь абсолютограмм. Все зеленые:
организм в норме. Казалось бы, к чему думать о здоровье, если жизнь, по
существу, кончилась? Какая разница, когда умереть - через двадцать лет или
сегодня, - ведь ничего полезного для людей он уже не совершит. Да и
разочаровался он в людях. Вымерли они, что ли, остались одни людишки...

И не внове для него это тягостное чувство. Так что же ты разволновался,
Стром? Предчувствуешь надвигающуюся беду? Но подумай сам: большей беды, чем
та, что постигла тебя, не существует!

Стром выпил глоток бенты, решил было включить гипнос, но передумал.
Покряхтывая, встал, потер онемевшую поясницу. Подошел к стене, мысленно
задал зеркальное отражение, всмотрелся.

Перед ним стоял Стром-двойник, глядел в упор, изучающе, недружелюбно.
Аскетическое, с глубокими, словно вырубленными, складками около тонких,
бесцветных губ лицо, желтая пергаментная кожа туго обтягивает острые скулы.
Под глазами мешки, а сами глаза васильковой синевы, не успевшие отцвесть,
помутнеть. Волосы серые, с тусклым отливом. Высокий лоб с пролысинами.
Сросшиеся клочковатые брови. Морщины.

- Паршиво выглядишь, - брезгливо сказал Стром, - Никогда не был красавцем,
но сейчас... Мумия, ожившая мумия! Смотреть тошно. Ну, что уставился? Пошел
вон!

Стром вышвырнул двойника, а стене приказал распахнуться настежь. Открылось
усеянное звездами, еще не начавшее светлеть небо.

С изначальной остротой он ощутил отчаяние.

"Боже, куда меня занесло! Зачем? Кому нужно мое одиночество?"

Душу пронзало нелепое, карикатурное нагромождение светил. Напрасно искать в
нем Эллипс, Добрую стаю, Дельту - их нет... Вернее есть, но изуродованные
до неузнаваемости непривычным ракурсом. Мешанину звезд пытались
отождествлять с созвездиями Мира, но привычные названия звучали
кощунственно, как если бы святым словом "мать" удостоили ненавистную
мачеху. Оттого и отпали, не прижившись, имена-фальшивки, оставив после себя
шрамы - кодовые сочетания букв и цифр, не вызывающие эмоций.

Стром отыскал взглядом особенно дорогую ему звездочку. Как бы плохо он ни
разбирался в астрономии, ее-то не перепутает ни с одной другой.

Вспомнилось древнее предание:

"Два бога - Светоч и Крыса - вступили в спор: быть людям бессмертными, как
Светоч, - уходить и возвращаться, - или смертными, подобно крысам, - отжив,
исчезать навечно? Крыса победила. Поэтому люди смертны".

Далеко отсюда Светоч и обращающийся вокруг него Мир - родная планета, на
которой Стром провел лучшую часть жизни, нет, всю жизнь, потому что не
живет он сейчас, а существует. Душа его осталась на Мире, тело же
перенесено в некие райские кущи, созданные добрым человечеством для таких
неудачников, как бывший футуролог Стром.

Он выбрал своей профессией охрану будущего. И пока изображал его в розовых
красках, пользовался известностью, признанием и почетом. Когда же разглядел
тучи, сгущавшиеся над человечеством, сразу же стал не нужен.

- Ваше учение нарушает общественную устойчивость, - сказал ему тогда
Председатель Всемирного Форума, седоголовый мальчишка, один из массы,
поставленный над нею волей компьютеров. - Люди должны жить с уверенностью в
завтрашнем дне. Иначе этот день не будет радостным. Так и сказал: "... не
будет радостным!", как будто радость - самоцель для человечества...

Да, Крыса победила, и люди, черт возьми, смертны!

Далеко отсюда Светоч и обращающийся вокруг него Мир... Далеко... Маленькая
планетка приняла то, что осталось от Строма после разговора с
Председателем. Уютная, с пониженной силой тяжести, благодатной природой,
разреженным, но богатым кислородом воздухом. С целительными излучениями -
эманацией здоровья и бодрости. Планета-заповедник - полная
противоположность Миру. Музей неоскверненной флоры, воплощение идиллии,
свершившаяся утопия. Так, собственно, она и названа - Утопия... Не слишком
оригинальное название! Но, с другой стороны, отчего не быть Утопии, если в
ней возникла необходимость?

А дома сейчас весна. Ранняя, бурная, короткая. По утрам царит прохлада, а
днем Светоч пылает ярко и жгуче, словно уже началось лето. Аромат гнолий на
морском побережье смешивается с йодистым запахом водорослей, образуя
пряный, насыщенный отрицательными ионами кислородный коктейль, который,
думал Стром, можно не только вдыхать, но и пить крупными вкусными глотками.

Еще не вскрылся лед на Ртыше и Уне, но наверняка стал уже рыхлым,
ноздреватым, а на лесных полянах появились проталины, заструились ручьи,
проглянули подснежники, стремясь опередить в цветении специально выведенные
сорта ранних гнолий. Впрочем, много ли их осталось, лесов?

В городах, с искусственным климатом и программируемой погодой, весна,
конечно, не так заметна... Лишь сезонные флуктуации моды свидетельствуют,
что она в разгаре.

И всего этого Стром лишился, то есть лишил себя!

Он зримо представил Мир - гордую, величественную планету, непотопляемый
корабль в волнах космоса. Представил всю целиком, точно огромный глобус.
Три световых часа... Что значит это расстояние при нынешней технике?
Планета-пригород - вот как называют Утопию... Но какая же бездна отделяет
от Мира его, Строма!

Столетия назад человечество балансировало на зыбкой грани ядерной войны,
напоминая каскадера, вытворяющего немыслимо опасные трюки, в которых азарт,
корысть и амбиции преобладали над разумом. Каскадер, как ни странно,
остался жив, но не милость ли это судьбы? А милости не могут повторяться
бесконечно...

Потом чуть было не произошла экологическая катастрофа: столько лет
человечество с присущей ему настойчивостью разрушало среду обитания! В
последний момент сумели предотвратить. И опять-таки посчастливилось...

Чудом спастись от последовавшей затем генетической катастрофы, когда людей
поразила эпидемия мутаций - результат повысившегося их же стараниями
радиоактивного фона. С какими проблемами, и в первую очередь этическими,
пришлось тогда столкнуться!

Но спаслись же, не правда ли, Стром? Выжили. Двинулись вперед. Достигли
изобилия и процветания. В исторической дали остались войны и клас