новой программой. Масса антивещества медленно вошла  в  привычные  берега.
Фотонный звездолет продолжал лететь сквозь магнитную спиральную аномалию.
   Итак, наш корабль был по-прежнему обвит прозрачным синеватым  пламенем.
Подобно  серебряному  пузырьку  воздуха,  плыли  мы  в  ночном   аквариуме
Галактики. Кажется, трудности остались позади. Мы одолели коварное облако,
приручили его разрушительные частицы.  Малейшее  изменение  его  магнитной
структуры не ускользало от бдительного электронного ока автоматов.
   Тогда мы и не подозревали, что кульминация космической  драмы  все  еще
впереди.
   Медленно, неуклонно частицы  начали  пробивать  магнитный  барьер.  Как
поступают в  таких  случаях?  Поступают  элементарно  просто:  увеличивают
интенсивность поля. Ничего, утешали мы  друг  друга,  вот-вот  эти  жалкие
местные вихри и смерчи улягутся, частицы угомонятся, прекратят  непомерное
радиационное буйство. Да не тут-то было:  волны  радиации  вздымались  все
выше. Еще они спокойненько нежились средь безбрежных просторов  магнитного
поля, но любой мало-мальски искусный а своем деле физик  уже  насторожился
бы, понимая: грядет шторм. Стоило  вернуть  полю  прежние  параметры  -  и
радиация росла неудержимо, выползая буквально из  всех  щелей.  Объяснения
этому отвратительному феномену не было. Даже закоренелый  апологет  теории
вероятностей не рискнул бы предположить, будто огромное космическое облако
может быть наделено разумным даром  увеличивать  свою  скорость  сообразно
повышению боеготовности наших магнитных сил. Подобное предположение,  даже
облеченное в униформу гипотезы, было  невероятным,  отдавало  предпочтение
духу перед, материей - короче, попахивало идеализмом.
   Чтобы развеять всю эту дьяволиаду. Регул  четверо  суток  колдовал  над
приборами, вычисляя нашу скорость. И что же? Облако не только не задержало
сколь-нибудь  наш  бешеный  бег;  напротив  -  оно  прибавило   звездолету
скорости. Нет, не на несколько  метров  в  секунду  -  на  тысячу  пятьсот
километров! Подобно гигантскому ускорителю, облако не  только  вышвырнуло,
исторгло нас из себя, но и заклеймило  пылающей  метой,  тавром,  цифирью:
1500.
   Микрометеоритные, контейнерные, магнитные наши тревоги -  все  померкло
перед новой опасностью. Снять  магнитное  поле?  Но  мы  будем  тотчас  же
уничтожены. Да и как мы могли его снять, если скорость корабля все  росла,
и, когда мы снова зависли в свободном межзвездном пространстве, на табло в
пультовой уже горела иная  мета:  3000.  Да,  мы  сохранили  корабль.  Да,
магнитные контейнеры с антивеществом выдержали все перемены в  их  скрытой
от постороннего взора, но исполненной таких напряжений  жизни,  Все  вроде
было нормально. Кроме одного - слишком  большой  скорости.  Вот  когда  мы
пожалели, что не взяли в экипаж футуролога,  прогнозиста,  Ведь  просился,
просился к нам один прорицатель, с лихвой оснащенный  всем,  что  потребно
для  такого   рода   деятельности:   математическим   чутьем,   интуицией,
равнодушием ко всему иному, кроме научного  предсказания  будущих  событий
или явлений. Уж кто-кто, а прогнозист вполне мог предвидеть  и  рассчитать
такую  ситуацию,  когда  корабль  попадает  в  нутро  космического  облака
толщиной в один световой год. Ведь стоило войти в  пылегазовые  скопления,
предварительно  уменьшив  скорость,  и  все,  никаких  тебе  прохудившихся
контейнеров и изглоданных космической молью  щитов.  Никаких  треволнений,
покой, диспуты в кают-компании плюс - эх, дали  же  промашку!  -  экономия
горючего.
   Нескладно, нескладно все вышло. Не так воюют с  космическими  облаками.
Здесь одной тактики, даже и подкрепленной усердием, мало; стратегия нужна.



ВЗАИМНАЯ ДЕМОНТИРОВКА

   Когда ты, Астер, прочтешь повествование до конца, весь наш полет  может
представиться тебе средоточением беспрерывных опасностей, бед, тягостей  и
лишений, роковым сцеплением случайных  сил  и  обстоятельств.  Однако  это
далеко не так. Мы попытались воссоздать лишь события, выходящие за пределы
стереотипных будней звездного бытия. А таких событий, в сущности, было  не
так уж много. И если бы их собрать воедино,  они  не  заполнили  и  одного
года. А ведь нам предстояло созерцать  многозвездные  пустыни  неба  целых
шестнадцать  лет.  Что  может  быть  мучительней  ожидания,   вынужденного
бездействия, когда корабль, этот материальный сгусток инерции, вкраплен  в
ледяную глыбину вечной ночи.  Мы  засыпали  и  просыпались,  ели,  курили,
ходили, мы плавали, мы играли в  теннис,  удивляясь  странным  траекториям
мяча. Мы прокручивали земные фильмы, и  прошлое  каждого  из  нас  как  бы
оживало на экране. И каждый в душе утешал сам себя:  ты  еще  жив,  ты  не
выродился, не очерствел, не сошел с ума,  не  стал  бездушным  механизмом,
хотя - заметь, Астер, - именно бездушным  механизмам  в  эти  долгие  годы
приходилось тащить на себе весь груз заложенной в них программы.
   Да, мы всеми силами пытались предать забвению, убить, уничтожить Время.
И Время мстило нам, лишая нас борьбы, горестей, восторгов...
   Первой затосковала Гемма,  астрофизик  из  первой  смены.  Покладистая,
общительная, разговорчивая, любимица всего экипажа. Гемма  неожиданно  для
всех погрузилась в оцепенение. Казалось, она забыла  обо  всем  на  свете.
Меланхолично уставясь взглядом в иллюминатор, она молчала и на все попытки
заговорить  с  ней,  вывести  ее  из  состояния  транса   отвечала   нечто
невразумительное, пугающее. "Взгляни, взгляни, - говорила она задыхающимся
шепотом, - ты видишь нашу Землю! Вон Африка, вон  Египет,  а  вон  там,  в
долине, светится сельцо, где я родилась..."
   - Успокойся!  Гемма,  успокойся,  -  обыкновенно  говорили  ей.  -  Вот
прилетим к Проксиме - и отыщем земли ничуть не хуже Африк  да  Египтов.  А
может, и лучше даже, поинтересней. Мало ли каких чудес не бывает на других
звездах.
   - Не могу, поймите меня, не могу  больше,  -  кричала  тогда  Гемма.  -
Когда-то людей сажали в тюрьму за тяжкие  преступления,  за  убийства,  за
кровосмешение. Но почему я здесь? Меня-то за что?.. Это чудовищно! Я  хочу
вернуться... Даже и тех, кровосмесителей, убийц, и то миловали. Не  часто,
конечно, но ведь возвращали свободу. А кто освободит меня?.. Мы не  найдем
никакой планеты. Нам вовек не  получить  горючего  для  возвращения...  Мы
навсегда замурованы в этих кельях. Мы осужденные. Мы сами себя осудили  на
пожизненную каторгу!
   Мы понимали, что ее болезнь неизлечима, что Гемма не выдержит до конца.
Мы использовали все доступные нам средства терапии.
   Да что там терапия. Корабельный врач, сорокапятилетний эскулап с  рыжей
бородкой  и  широкими  азиатскими  скулами,  пытался   гипнозом   вылечить
тоскующую по прежней жизни Гемму. И что ж? После одиннадцатого  сеанса  он
пришел в каюту к Теллуру и сказал:
   - Теллур, а она права. Взгляни в иллюминатор. Там  действительно  видна
Земля как на ладони. Только не Африка и Египет,  а  другая  сторона.  Могу
поклясться, я вижу Аляску и Охотское море!
   После этого Теллур приказал сеансы гипноза на время приостановить.
   Гемма исчезла.
   Скорее всего, Астер, нам не стоит рассказывать тебе об этом случае.  Но
ты должен знать истину, всю истину, сколь бы горькой ни была она на вкус.
   Много позднее мы поняли, что Гемма надела космический  скафандр,  взяла
контейнер с продуктами, цистерну  горючего  для  своего  газовореактивного
двигателя и покинула звездолет. Локаторы сумели отыскать ее далеко позади,
но она уже не отвечала, возможно, экономила энергию танталовых батарей.
   Можешь ли ты, Астер, представить себе хоть на миг ее  состояние,  когда
она решилась ринуться назад, к Земле, пробалансировать по незримому канату
длиной в  тридцать  биллионов  километров  -  одна-одинешенька,  в  жалком
скафандре, с кислородным запасом на шесть часов!..
   Вслед за тем не вынес одиночества Ксенон,  инженер  из  третьей  смены.
Как-то, сидя в кают-компании и играя сам с собою в шахматы, он  разразился
ни с того  ни  с  сего  тирадой,  одинаково  странной  и  по  форме  и  по
содержанию.
   - Кто сказал, что земляне созданы для далеких космических  путешествий?
- начал он, ни к кому вроде бы не обращаясь. - Не просто,  ох,  не  просто
совладать с матушкой-природой. Мы дети Солнца, а не пошлой  провинциальной
пьески, мы намертво прикованы к своему светилу, прикручены к нему законами
диалектики. А законы диалектики гласят: все земное смертно. И если  мы  не
хотим  впасть  в  гнуснейший  идеализм,  признаем,  что   лишь   автоматам
подвластно Пространство и Время. Включил автомат, щелк - и пусть сквозит в
звездолете хоть миллион лет. Ни еды ему не подавай,  ни  противоречий,  ни
удовольствий. Шарнирные соединения не истощает склероз. Цирроз  печени  не
выедает нутро механизмов. Роботы не склочничают, не суетятся, от обжорства
не умирают. Не умирают и от любви, платонической иль еще какой... - тут он
покосился на портрет Геммы в траурной рамке, вздохнул и закончил  тихо:  -
Прилетит робот в другую галактику - готово! Включил реле, и вот  он  ожил,
голубчик, на новые подвиги уже навострился: изучать неведомое, контакты  с
братьями по разуму устанавливать, знания да мудрость кодом  расшифровывать
двоичным.
   Все переглянулись, изумленные. Так вот почему Ксенон клянчил  у  других
инженеров триоды да пентоды, вот почему замечали его то с  обрезком  трубы
водопроводной, то с микролазером, то с мензуркой трансформаторного  масла.
Вот почему  исчезали  гайки,  винты,  интеграторы,  компрессоры,  железные
штыри, парогазогенераторы. Должно быть.  Ксенон  сооружал  кибернетическое
чудо, электронную машину, робота.
   И мы не обманулись: через шесть месяцев машина была готова.  "Я  создал
наконец космонавта без  изъянов,  присущих  нам,  смертным.  Это  звездное
существо переживет нас и наши жалкие деянья", - сказал нам Ксенон.  Сказал
и перестал вообще встречаться с кем-либо. Все свободное от дежурств  время
он заполнял беседами с новоявленным своим механическим другом. Ксенон  как
бы  испытывал  его  способности:  заставлял   решать   задачи   по   части
астронавтики, ракетной динамики, состояний межзвездной  среды.  Иногда  же
эти беседы касались области столь странной,  что  каждый  из  нас  начинал
думать: тут что-то неладно.
   - Как ты оцениваешь своих создателей, людей? - спрашивал Ксенон.
   - Человечество есть нерационально построенная совокупность  из  излишне
большого количества одинаковых, бесполезно  повторяющихся  кибернетических
систем,  -  столь  же  незамедлительно,  сколь   и   бесстрастно   изрекал
электронный судья. - Человек с большим трудом  накапливает  информацию,  с
трудом ее сохраняет, неуверенно и бесконечно медленно ею  пользуется.  Его
схема обременена очень многими лишними элементами,  называемыми  эмоциями,
характерами,  идеалами.  Все   они   снижают   эксплуатационные   качества
индивидуальной конструкции. Они вредны. Коэффициент  вредности  в  формуле
Факторовича равен 2,7319378094 с точностью до одной десятимиллиардной.
   - Да ты хоть один пример ненадежности приведи, - горячился Ксенон.
   - Пример: он нуждается в сне,  а  это  погубленное  время,  бесполезный
простой. Другой пример: инстинкт  самосохранения.  Он  делает  невозможным
возложение на человека задач, связанных с  уничтожением  его  конструкции.
Человечество есть некое  бессмысленное  множество  одинаковых,  бесполезно
повторяющихся  агрегатов  одной  и  той  же  серии.  Нецелесообразно   всю
информацию вкладывать в кого-либо одного из людей  на  краткое  время  его
существования, Половину своей жизни человек набирается  информации,  чтобы
ее  использовать  ничтожно  короткое   время.   Этот   абсурдный   процесс
повторяется миллиарды раз.
   Ксенон только руками разводил от дерзостей робота,  пытался  спорить  с
ним, но аргументы инженера были бледными,  слабыми.  Наконец  раздраженный
упрямством машины Ксенон пригрозил ей  понижением  напряжения  переменного
тока поначалу, затем частичной демонтировкой, а в конце каким только можно
полным уничтожением. На это робот ему ответил: "Это был  бы  нерационально
вложенный труд", - и тут же самостоятельно, без чьей-либо помощи, выключил
сам у себя канал ввода информации. На  лицевой  панели  машины  загорелась
дерзкая табличка: "СОГЛАСЕН ВЗАИМНУЮ ДЕМОНТИРОВКУ".
   Ксенон, белый как негатив,  прибежал  в  астроотсек,  упал  на  счетчик
параллаксов и выдохнул:
   - Вот изверг! Могу поклясться: никакой такой таблички я ему  на  панель
не ставил!
   С той поры бедняга Ксенон почувствовал отвращение  к  своему  детищу  и
перестал с ним разговаривать. Вскоре  инженер  включился  в  общую  работу
экипажа по переустройству звездолета.
   А робот, быть может, спросишь ты,  Астер?  Роботом  занялся  Регул.  Не
вступая с ним в долгие прения, не  интересуясь  его  "точками  зрения"  на
прогресс, цивилизацию  и  творца  этой  цивилизации,  Регул  за  три  часа
перестроил машину,  соорудив  из  нее  Центральный  Информатор.  Так  были
рационально  использованы  знания,  которые  с  таким  трудом,  рвением  и
надеждами вложил Ксенон в неблагодарного робота.



ТОРМОЖЕНИЕ...

   Время от времени кто-либо из нас подходил к курсографу и, бросив беглый
взгляд на интеграторы, вздыхал: увы, скорость была непомерно велика. Столь
велика была скорость, что мы вряд ли  сможем  ее  до  конца  погасить  при
подлете к Проксиме. Но что значит ворваться в гравитационное поле  звезды,
заранее зная: оно слишком слабосильно, оно не сможет совладать  с  бешеным
нашим бегом, разве  только  слегка  искривит  траекторию  звездолета?  Это
означало, что инерция швырнет нас мимо Проксимы опять в  неизвестность,  в
пустоту, в осточертевшие каждому из нас просторы Галактики.
   Оставалось последнее -  перестроить  звездолет,  уменьшить  его  массу,
отсечь около семи тысяч тонн от его плоти, изуродовать, изувечить красавец
корабль.
   В общем, как писали в пиратских романах: "Руби мачты! Швыряй поклажу за
борт!"
   Но одно дело  средневековые  деревянные  суденышки,  нашпигованные  бог
весть чем: тут тебе и бочки с солониной, и пряности, и мешки с серебром, а
то и с золотом, и невольницы с невольниками, и  слоны,  и  прочая  утварь,
ласкающая взор на берегу и мгновенно теряющая всякую ценность  при  первом
же порыве урагана. Другое дело - звездолет, где ничего лишнего нет и  быть
не может. Наступала пора принести к подножию трона ее величества  скорости
какие-то части нашего  корабля.  Чем  пожертвовать?  Приборами?  Запасными
деталями? Провизией? Оранжереей с пятьюдесятью двумя  тоннами  камней  для
гидропонного выращивания  овощей?  Аквариумом  с  диковинными  обитателями
земных океанов? Спортивными снарядами? Библиотекой или хотя бы частью ее?
   Мы терялись в догадках. Тем временем все ближе  подползал  тот  роковой
час, когда должна была раздаться команда "Начать торможение!".
   Что  предпринять?  После  долгих  споров  выкристаллизовалось  решение:
рискнуть,   увеличить   тягу   двигателя,    превысить    расчетные    его
характеристики. Тем более что на обратный путь  горючего  у  нас  явно  не
хватало.
   Но и при этом условии все же  следовало  отторгнуть  от  корабля  около
полутора тысяч тонн балласта.
   Забыть ли,  как  мы  провожали  в  бесконечный  путь  средь  вселенских
пространств обреченные части звездолета!
   Сначала мы увидели в иллюминаторы демонтированные контейнеры, они,  как
стадо допотопных существ, долго еще  сопровождали  нас.  Затем  показались
запасные части двигателей, исполинские,  искривленные  наподобие  спиралей
трубопроводы, отсечные и обратные клапаны, резервуары с жидким кислородом,
провизией, водой. Мы посягнули даже на лобовую броню,  так  что,  попадись
нам еще на пути какое космическое облако, да что там облако - облачко, - и
мы стали бы легкой добычей всепроникающей радиации. Вслед за тем  заметили
параллельные  брусья   из   спортивного   зала,   тяжелые   декорации   из
самодеятельного театра, который с исчезновением Геммы незаметно  прекратил
свою деятельность, бочки с тавотом, канистры с бензином, запасные гусеницы
к планетоходу, даже аэростат с  тяжеленной  корзиной,  в  вантах  которого
запуталось  невесть  как  оказавшееся  тут  чучело  грифона   -   экспонат
зоологического кабинета. Рядом с нами летело  все,  чем  мы  пожертвовали,
чтобы уменьшить массу звездолета.  Подвластные  теперь  только  инерции  и
никому более,  отторгнутые  части  нас  самих  как  бы  раздумывали,  куда
податься, двигаясь в непосредственной близости от корабля.  Но  едва  лишь
почти после десятилетнего отдыха снова заработал двигатель, громада лишней
массы устремилась мимо нас и скоро исчезла.
   И тогда нам стало горько, ох  как  горько.  Мы  искалечили  наш  старый
звездолет, нашу небесную обитель. Мы его искалечили, вычерпали из него  до
дна все мыслимые резервы безопасности. Теперь  любая  авария  могла  стать
катастрофой.



ЛЕПЕСТКИ НОВОГО МИРА

   Подобно серебряному пузырьку  воздуха,  мы  плыли  в  ночном  аквариуме
Галактики, и Солнце давно уже обратилось в обыденную, заурядную, ничем  не
примечательную звезду. Иные  солнца  -  желтое,  оранжевое  и  вишневое  -
живописали в пространстве диковинные свои узоры.
   Как весенняя  капель,  запели  гравиметры  -  мы  вторглись  в  пределы
гравитационного поля. Корабль будто встал на дыбы. Бесчисленные окуляры  и
датчики раскрылись навстречу новому миру, и новый мир раскрывал пред  нами
вишневые, оранжевые, желтые лепестки. Начались  гравитационные  маневры  -
пора было причаливать к неизвестной планетной системе.
   Еще на  Земле  мы  предполагали:  Проксиму  сопровождает  пышная  свита
планет.  Об  этом  красноречивей  всего  говорила  сама   орбита   звезды,
замысловатая, вьющаяся. Что ж, мы, как всегда, не ошиблись.
   Нас встречал странный, невиданный доселе хаос разнородных небесных тел.
В сферическом пространстве диаметром около  десяти  миллиардов  километров
кружились не одна, не две, даже не девять, как вокруг  земного  Солнца,  -
носилась добрая сотня планет. Некоторые из них походили на Уран и  Нептун,
другие являли собой некое безжизненное подобие Земли, копию  Марса,  Луны,
Меркурия. Какие-то могущественные космогонические  силы  воспрепятствовали
образованию гигантов типа Юпитера и Сатурна. Те  же  самые  силы  наделили
каждую  планету  атмосферой.  Но  что  это  была  за   атмосфера!   Крайне
разреженная, хилая, слабая, - никакого сравнения с живительной  благодатью
земной, которая, врываясь через гортань и легкие прямо в  кровь  человека,
веселит сердце, снимает тревоги, облегчает заботы.
   107 планет, в чем-то, хотя и отдаленно, сходных с нашей Землей! Неужели
ни на одной из  них  не  проклюнулся  росток  жизни?  А  если  где-либо  и
проклюнулся, достигла ли жизнь своих  высших  форм,  создала  ли  разумные
существа? Ответ напрашивался сам собой: вряд ли достигла, вряд ли создала.
   Наши разведывательные ракеты  неустанно  рыскали  во  всех  мыслимых  и
немыслимых направлениях, пытаясь  -  увы,  безуспешно!  -  отыскать  следы
разума.   Всякие   попытки   наладить    звездные    контакты    оказались
безрезультатными - не с кем их  было  налаживать.  Никто  не  разводил  на
пустынных плато и отвесных утесах сигнальных огней - милости, мол, просим,
земные  пришельцы;  никто  не  стартовал  нам   навстречу,   дабы   обнять
собрата-звездопроходца; никто (и  такое  бывало  в  истории  галактических
контактов) не попытался сбить влет разведывательную ракету  ни  камнем  из
пращи, или стрелой из  арбалета,  или  заурядной  ракетишкой  с  заурядной
эстакады.
   Да, мыслительная эволюция в системе Проксима  Центавра  оставляла  явно
желать лучшего.
   Мы выбрали семнадцатую от Проксимы планету и нарекли ее Неогеей - Новой
Землей.
   Неогея чем-то напоминала Марс, быть может, двумя крохотными спутниками.
К одному из них мы и пришвартовали наш  звездолет.  Ты,  Астер,  вероятно,
нед