улице  ребенка,  если  даже он заупрямился  и  не хочет  идти с  вами; можно
сделать  вид,  что  бросаете,  но  бросить  нельзя,  не  позволяет  какой-то
изначальный инстинкт. А она казалась мне именно ребенком - не девушкой даже,
а  ребенком;  и надо  перестать быть  человеком, чтобы  отбросить  заботы  о
ребенке потому лишь, что сам он не хочет этого.
     Я стоял уже в холле  гостиницы и, перед тем как выйти на  улицу, поднял
руку,  чтобы неосознающимся жестом провести  пальцами по  пуговицам кителя и
убедиться, что все они застегнуты, - и тут только спохватился, что на мне до
сих пор штатский пиджачок. Являться в таком виде в военное учреждение нечего
было  и  думать.  Пришлось  ждать лифта и  подниматься  на свой  этаж. Замок
открылся  мягко,  почти беззвучно. Не знаю, услышала  ли Ольга, или именно в
этот миг ей понадобилось выйти за чем-то из ванной, но мы встретились, лицом
к  лицу.  Она  была  совершенно  нагой,  и  лишь  в  руке  держала  шелковое
гонконгское кимоно, которым я в командировках пользовался вместо халата: оно
почти не занимало места в багаже. Ольга смотрела мне прямо в глаза, на губах
ее появилась пренебрежительная усмешка. Она медленно подняла руку  с  черным
шелком на уровень пояса, не выше, оставляя грудь  неприкрытой, скорее всего,
чтобы показать, что она меня не боится. Я  стоял, опустив  руки, забыв  даже
затворить за собой дверь в коридор. Только сейчас я понял, только в этот миг
увидел,  как  она красива.  Растерянность охватила меня, смущение  заставило
покраснеть.  Так протекло  несколько секунд,  мы  стояли  друг против друга,
неподвижные,   как  изваяния,  никто  не  решался   двинуться   с  места.  Я
почувствовал, как удары сердца качают меня, словно сотрясалось все громадное
здание.  Затем  мягко щелкнуло: дверь  позади меня затворилась,  защелкнулся
замок. Улыбка исчезла  с лица Ольги;  она оцарапала  меня  гневным взглядом,
повернулась и шагнула  в  ванную. Изнутри звякнула задвижка. Только теперь я
перевел дыхание. Воздуха не хватало. Я провел ладонью по лбу,  глубоко дыша,
с  шумом  выпуская  воздух сквозь едва  раздвинутые губы. Руки  тем временем
распахнули  шкаф,  сняли  с плечиков китель,  брюки.  Я поспешно переоделся,
повесил костюм в шкаф и хлопнул дверью так, что дрогнула переборка.


Глава третья

I

     В штабе меня встретил полковник. Поздоровались. Он повторил:
     - Начали поступать данные.
     - Разрешите ознакомиться?
     - Несколько позже.  Будет совещание. Я  невольно оглядел кабинетик; для
совещаний он казался не очень приспособленным.
     - Не здесь,  - улыбнулся полковник.  - Сначала  надо добраться. Самолет
летит через час.
     Так, подумал я. Весело. За что я люблю службу:  никогда не знаешь,  что
будет через  минуту.  Не  иначе, как Лидумс без меня  соскучился. Или что-то
нашли там?
     - Я готов, - сказал я вслух. - Разрешите позвонить?
     - Пожалуйста.
     Я набрал  номер.  Свой  собственный  номер  в  гостинице. Долгие гудки.
Неправильное соединение? Я набрал еще раз.  Безуспешно. Я понял: Ольга то ли
еще в ванной  и не  слышит, то  ли просто не подходит к  телефону. Я ведь не
предупредил, что буду звонить. Я и сам не знал, что придется. А больше никто
ей  звонить, наверное, не может. Или она не хочет компрометировать меня: мне
ведь  (теоретически)  может звонить и женщина. Конечно.  Что Ольга знает обо
мне? Еще меньше, чем я о ней. Я положил трубку. Подполковник ждал. Я кивнул,
думая, что не люблю летать, но у нас никого не интересует,  что  ты любишь и
чего не любишь. Главное - что ты должен сделать.
     По  дороге  на  аэродром  мы  подъехали к  гостинице  -  не к  моей,  к
сожалению, к другой.  Полковник  вошел  туда. Ждали минут десять.  Он вышел.
Вместе с ним была та самая дама, что он встречал сегодня утром на аэродроме.
Он  галантно  подсадил   ее  в  машину.  Наверное,  я  выглядел   достаточно
удивленным.   Даже  забыл  поздороваться.  Усевшись,  она  улыбнулась   мне.
Полковник представил меня.
     - Мы почти знакомы, - сказала она, продолжая улыбаться. - Утром вы были
в аэропорте. В кафетерии. За два  столика. В  штатском. - И представилась: -
Майор Иванова. Бывший майор, разумеется.
     Я вежливо улыбнулся, начиная кое-что соображать.


II

     Это  просто  инерция  мышления:  когда  речь  заходит   о  разведчиках,
работавших  в глубоком тылу врага в годы войны - а часто и задолго до нее, -
мы автоматически представляем себе  мужчин, забывая или  просто не зная, что
были там и женщины, не радистки,  а резиденты, и было их, может быть, не так
уж мало. В известном отношении им было даже легче: не приходилось объяснять,
почему  они  не  на   фронте,  и  легенды  их  порой  складывались   намного
естественнее. Вот  и  я  столкнулся  с  одной  из  них, с  майором Ивановой;
впрочем, вряд ли она на самом деле была Ивановой, но это меня  не  касалось.
Однако при всем этом я не совсем понимал, чем она сможет нам помочь: в строю
она, конечно же, не служила  и, значит, не  принимала участия в  минировании
подземелья.  Впрочем,  она,  может  быть,   знала,  что  там  в  свое  время
находилось? Уже одно это дало бы нам очень много.
     В  кабинете  начальника  гарнизона,  кроме  Лидумса,  нас  ожидало  еще
несколько  офицеров,  в  том  числе  один  полковник,  не  принадлежавший  к
Вооруженным   силам.   Мы  расселись,  последовали   краткие  представления;
остальные офицеры оказались инженерами, без которых обойтись  было нельзя. Я
все поглядывал на даму; полет она перенесла, кажется, лучше меня, и теперь -
старая, сухонькая, седая, но с ясными  и  быстрыми  движениями,  - усевшись,
первым делом вынула  из сумочки плоскую пудреницу с зеркальцем на внутренней
стороне  крышки  и двумя-тремя  движениями  привела лицо в  порядок.  Как-то
странно было видеть это на военном совещании. Тем временем Лидумс подошел ко
мне.
     - Отдохнул?
     - Все в порядке.
     - Хорошо. Потому что придется поработать. Основательно.
     - Гм, - сказал я.
     - Сейчас поговорим, потом будет еще одна беседа, - он взглянул на часы,
- ближе к обеду.
     - Надолго?
     - Как получится. А что?
     - Да ничего. Так, - ответил  я на правах  дружбы. Лидумс пожал плечами,
грозным голосом повторил за мной: "Та-ак", и сел на свое место.
     -  ...И вот четыре месяца, - говорила со своим странным акцентом бывший
майор Иванова, -  я старалась подобраться к  этому объекту, но не смогла.  -
Она встала, подошла к стене, на которой кнопками был  прикреплен план города
-  такого, каким он был  до сорок пятого.  - Вот.  По сути дела,  весь  этот
квартал  был изолирован, исключен,  так сказать, из общения, хотя внешне, на
первый взгляд, вы ничего такого не  сказали бы. На улицах, тут и  тут, - она
показала  карандашом,  не прикасаясь,  однако,  грифелем,  -  висели  знаки,
запрещавшие въезд. Немцы народ аккуратный и законопослушный,  висели знаки -
значит, никто и не въезжал, исключая тех, кто имел разрешение. А пешком туда
не ходили, потому что, как мне далеко не сразу удалось установить, там никто
не жил, кроме какой-то части персонала, обслуживавшего  этот объект,  в  том
числе  и  охраны.  Если  же   кто-либо   по  ошибке   туда  сворачивал,  его
останавливали, не успевал он пройти и десятка  шагов. Останавливали  и, ни о
чем не расспрашивая, просили  выбрать  другой маршрут  - тут, мол, невдалеке
лежит  неразорвавшаяся  бомба,  и  пока  ее  не удастся обезвредить,  всякое
движение запрещено. Объяснение было постоянным,  я это знаю, потому что туда
дважды пытались проникнуть два человека, работавшие  на меня, оба  - местные
жители. Дважды, с  промежутком в неделю; обоим было сказано одно и то же. За
ними потом, вроде бы, слежки не было, "хвост" они засекли бы, опыта хватало;
однако оба они продержались еще около двух  недель каждый, и я до сих пор не
знаю  причины, по  какой они  сгорели. После этого,  в  целях  безопасности,
подобные попытки  пришлось  прекратить.  Мне также  удалось  познакомиться с
одним человеком, работавшим там; он, конечно, не знал, что мне это известно.
Он стал моим  покупателем: у меня  был магазинчик,  небольшой,  но это  было
удобно ... Да,  не все работали в их генштабе,  гестапо  или абвере, как вы,
может быть, полагаете; магазинчик - очень хорошая крыша,  постоянно приходят
люди, есть и пить надо всем. Этого человека я соблазнила тем, что у меня был
прекрасный кофе  -  не  для всех, разумеется, а  для постоянных покупателей,
штаммкунде. Но все, что  мне  удалось у него выяснить -  это  что сам он был
слесарем. Больше о своей  работе он  не сказал ни единого слова. Я проверила
это,  мне однажды потребовалась его помощь, чтобы  отремонтировать весы;  он
принес мне  прекрасно  сделанную призму взамен моей,  установил ее; глядя на
то, как он работал, я поверила, что он действительно слесарь, да  и  руки об
этом свидетельствовали. Я тогда сказала  ему, что чувствуется большой опыт в
обращении  с  тонкими приборами,  он усмехнулся, но промолчал... Я так долго
рассказываю  затем,  чтобы вы  представили, что там находилось нечто,  очень
интересное и, судя по уровню секретности, очень важное...
     - А транспорт? - спросил незнакомый полковник.
     - О транспорте. Днем там бывало пустынно, движения почти не замечалось.
Я  порой  проходила недалеко  от  входа  в этот  квартал: мне удалось  найти
владельца  грузовичка,  который иногда обслуживал  мой магазин -  владельца,
жившего в таком  месте, что  мне, чтобы попасть к нему, надо  было проходить
через этот район, а когда  мы с ним на его трехколеске ехали ко мне, то тоже
проезжали через этот район.  Я таким образом пересекала эти места много раз,
больше  десяти, слишком  часто тоже нельзя было,  - и за это  время два раза
видела, как туда  въезжали легковые машины, разные, не очень  заметные, один
раз  это  был "вандерер",  в  другой раз  -"оппель-капитан". Оба  с обычными
номерами, но их там  знали - никто эти машины не останавливал. Сидели в них,
насколько я могла заметить, штатские, хотя в то  время у машин не было таких
больших стекол,  особенно сзади, в них было  куда уютнее...  И  ни разу я не
видела ни одной грузовой машины. В первый раз, когда я заметила въезжающую в
улицу  машину, я обратила  на это внимание моего водителя с видом  человека,
возмущенного нарушением правил.  Тот сказал: "Наверное,  у него  есть особое
разрешение". Я удивилась:  "Разве  бывают  такие  разрешения?". Он  ответил:
"Наверное, бывают,  раз он  поехал  туда". Вот и  все.  Но  что-то  там было
интересное.  Я  очень хотела бы побывать сейчас  на том  месте.  И, конечно,
посмотреть,  что  же в конце концов там находилось, и,  видимо, находится  и
сейчас, судя по тому, как вы говорили, что подвал остался нетронутым...
     Длинные периоды, которыми она объяснялась, почему-то раздражали меня, и
когда она наконец закончила, я сказал ей нарочито легкомысленным тоном:
     -  Посмотреть - это мы вам, товарищ майор, устроим,  проводим до  самых
ворот, как  только  удастся установить подъемник. А что там находилось - это
придется восстанавливать уже потом, логически, по обломкам...
     Она выслушала меня  спокойно и так же спокойно  перевела вопросительный
взгляд на Лидумса. Мой коллега кивнул:
     - После предварительного ознакомления мы решили, что самым безопасным и
выгодным  будет  - уничтожить  все, что там может  быть, на  месте. Попросту
говоря, взорвать. И то, что вы  рассказали,  убеждает меня, что решение наше
правильно.  Потому что объект, который так тщательно охранялся, наверняка не
менее тщательно заминирован. Мы уже готовимся полным ходом.
     - Вот как, - сказала  майор Иванова голосом, в котором  не было никаких
эмоций. - Это решение уже принято командованием?
     - Еще нет, - ответил Лидумс. - Для того,  чтобы  сделать  все наилучшим
образом и с наименьшим риском, надо установить, как располагаются под землей
помещения  и, по возможности, как  размещены в  них  заряды,  хотя  бы самым
приблизительным  образом.  Сейчас  наши  товарищи  занимаются  именно  таким
выяснением.
     - Они проникли внутрь? - насторожилась она.
     - Нет, конечно. Выясняют сверху. При помощи сильного интроскопа.
     - Это весьма утешительно, - сказала Иванова. - Именно  то, что пока еще
не принималось никаких решений  на  уровне командования. Потому что было  бы
крайне желательно  не взрывать все  это,  а  сохранить в  целости. То  есть,
выражаясь вашими терминами, именно разминировать, а не взорвать.
     - Гм, - сказал  Лидумс и густо засопел, что означало, что он недоволен.
Но понять, что он недоволен, мог не всякий, и я  решил было тут же перевести
его эмоции на общедоступный язык, но потом передумал. На этот раз наши с ним
мысли не совпадали. Да, в  свое  время мы с ним успешно выступали  дуэтом: я
изображал  горячего, неуемного максималиста,  суждения мои и требования были
категоричны;  мне  начинали возражать еще  на дальних  подступах,  и  пока я
отходил до отметок, сделанных нами заранее, противник бывал уже измотан; тут
в дело вступал  Лидумс  с  его немногословной, сдержанной логикой, предлагал
заранее  разработанный  нами  вариант  -  и  оппонентам  казалось,  что  они
заставили нас пойти на компромисс, многим поступиться, хотя на самом деле мы
получали,  в  общем, то,  чего и  хотели. Однако то было давно, а сейчас мне
вовсе  не  хотелось поддерживать  его.  Да он и не ждал этого, сам  пошел  в
контратаку.
     - Да что там сохранять? - спросил он. - Что, по-вашему, там скрывается?
Янтарная  комната?  Полотна из  Дрезденской галереи?  Золото с бриллиантами?
Будь такие подозрения - я понимаю, все эти вещи имели бы ценность и сегодня,
и ради них,  конечно, стоило бы идти на  немалый риск.  Но  что,  по-вашему,
может там быть такое, ради чего мы станем рисковать людьми? А что риск будет
немалый - я, как специалист, могу сказать вам уже сейчас. Чего ради?
     Иванова не  торопилась с ответом, и один из сидевших  за столом, майор,
успел вставить:
     - А вы уверены, что там и на самом  деле не Янтарная комната? Насколько
мне известно,  она до  сих пор еще не найдена. Да  и все ли  полотна великих
мастеров вернулись после войны на свои места?
     Черт  его знает,  вдруг мелькнуло  у меня.  А  может, и  в  самом  деле
Янтарная комната?
     - Так, - сказала Иванова. - А какие еще есть предположения относительно
того, что может там заключаться?
     -  Там может быть,  например,  - сказал один подполковник,  - секретная
мастерская или заводик  по производству  каких-то тонких приборов.  Военных,
конечно. Для подводников, авиации, ракетной техники...
     - Секретная тюрьма - гестапо  или в этом роде, - сказал  тот полковник,
что принадлежал не к армии. - Или секретный архив...
     - Секретный склад - не обязательно взрывчатки, скорей другое...
     - Какая-нибудь засекреченная лаборатория...
     -  Обратите внимание, -  сказала  Иванова,  -  что  любое предположение
обязательно связано со словом "секретный". После того, что я вам рассказала,
это понятно. Но  раз там заключен секрет  - значит, мы должны его узнать, не
так ли?
     -  Да зачем? - снова не  выдержал Лидумс. - Я понимаю, во время  войны,
когда объект этот чем-то нам угрожал - да, безусловно, тогда был бы оправдан
любой  риск. Но сейчас?  Ну,  найдем  мы там  какие-то приборы - но ведь они
давно и  безнадежно устарели. Найдем новую по тем  временам взрывчатку  - но
сейчас есть вещи куда новее. Пусть  там  какой-нибудь  газ  -  но  и  это не
представляет интереса ...
     Иванова покачала головой, и Лидумс умолк.
     - Что там лежит, мы сейчас вряд ли угадаем, - сказала она. - Но за одно
можно ручаться. Оно там есть, никуда не делось, и оно нам очень нужно.
     - Что? - спросил Ли думе.
     -  Кусочек  истории, -  сказала майор Иванова. - История  войны  еще не
дописана. А  нам нужно, да и всем нужно, чтобы  она была написана как  можно
полнее  и  всестороннее. Чтобы в ней не оставалось ни темных  мест, ни белых
пятен.  И мы не знаем, какая  мелкая деталь может  вдруг  помочь нам увидеть
многое под другим углом зрения, точнее, вернее.
     - История, - сказал Лидумс, -  это то, что было. Она уже совершилась. И
за то, чтобы история завершилась так, а не иначе, было  заплачено миллионами
жизней. Может быть,  жертв могло быть меньше,  наверняка  могло - но это уже
другой вопрос. Жизни 'были отданы. Но надо ли рисковать жизнями еще и сейчас
-  ради того, что уже  произошло и  чего  мы  никакими жертвами изменить  не
сможем?
     Разведчица смотрела на него спокойно, но  в  голосе ее, когда она стала
отвечать, прозвенели нотки волнения.
     - Это разные  вещи, товарищ полковник, и вы их  смешиваете. Война - да,
совершилась.  И результата ее  никто изменить  не  в силах. Да,  это так. Но
история не совершилась. Она не окончена. История - это не то, что произошло,
а то, что  мы знаем  о  том,  что происходило. История  всегда  существует в
настоящем времени. Мы знаем, что было. Мы не всегда знаем - как.  А от этого
зависит очень многое. Одно и то же действие можно рассматривать и как успех,
и как ошибку. Одну и ту  же мысль - как верную и как  неверную. И решения, и
мысли, и многое другое были вчера, есть сегодня  и будут завтра. И от  того,
что мы знаем или не знаем о вчерашних, во многом зависит, насколько удачными
или неудачными будут завтрашние. Всякое событие совершается не один раз,  но
многократно. Один раз - когда оно происходит. И  много, порой десятки  раз -
когда его  вспоминают, дают оценку,  делают выводы. А порой оценка и  выводы
играют  куда  большую  роль,  чем  само  событие.  Потому  что  они являются
источниками  новых событий, сегодняшних  и завтрашних. История, как оценка и
вывод - эта история меняется, в ней нет незыблемых вещей, кроме, может быть,
самых общих моментов. И поэтому надо  знать,  что, как и почему было вчера -
чтобы не ошибиться сегодня, завтра и послезавтра. Вы согласны со мной?
     Лидумс склонил голову набок и промолчал. Молчал и  я, хотя тут я мог бы
с ней поспорить. Но вспомнил своего отца. И промолчал.
     -  И  за  это, -  заключила неумолимая  Иванова,  -  иногда  приходится
рисковать жизнями и сейчас. Потому что это очень важно.
     Она, безусловно,  была права; но  своя правда была и у  Лидумса. Каждый
командир знает, что жертвовать людьми можно лишь тогда,  когда не жертвовать
-нельзя. Именно тут цель  должна оправдывать  средства, потому  что средства
небывало  дороги.  Рассуждения  Ивановой  были  хотя   и  убедительными,  но
отвлеченными,  это  была  теория,  а  жизнь  человека  - это  практика;  нет
отвлеченных,  обобщенных жизней,  они  всегда  конкретны.  Конечно,  можно в
определенных случаях не посылать людей приказом. Можно вызвать добровольцев.
Можно. Но не всякий раз ты станешь даже вызывать добровольцев. Потому что  в
конечном итоге ответственность все равно лежит на тебе.
     -  Что  ж,  -  сказал Лидумс  после  паузы.  -  Как историк,  вы правы,
безусловно.  Но  ведь есть  и  другие точки  зрения.  У  городских  властей,
например, у строителей  ...  Они  не хотят  ждать, и  они правы, потому  что
история историей, но люди живут и хотят жить сейчас, хотят  работать,  иметь
семьи, зарабатывать  деньги, получать квартиры, и не хотят ждать; можно ведь
сказать и  так,  что история, как и все вообще,  делается  ради  людей, и не
отвлеченных  людей,  а  реальных,  живущих   сейчас,  и   сколько  же  можно
отвлекаться от  заработка  и жилья конкретных людей ради общих понятий? Мы и
так обходимся народу ой как недешево . .. Точки зрения будут разными, и дело
не в том, что мы  с подполковником Акимовым боимся рискнуть. Рискнуть мы как
раз не боимся ...
     Он помолчал, обвел всех взглядом и сделал заключение:
     -  Я   думаю,  -  сказал   он,  -   мы   в  данном  случае  не   станем
противопоставлять  историю гуманности,  риску  или  еще  чему-либо. Не будем
решать задачу  в  общем  виде. Потому что в  о