на, настоял. Скажи только одно,  и  можешь  вешать  трубку:
правильно соединили?
     - Нет, - буркнул Амперян чужим со  сна  голосом,  и  повесил  трубку.
Витька небрежным жестом растворил в воздухе свою и радостно улыбнулся.
     - Видишь, Привалов, получилось! Бывают и у тебя озарения!
     Он небрежно схватился за один край  порванного  обода  и  без  всяких
видимых усилий перевернул его на сто восемьдесят градусов. Интересно, а  в
ту ли сторону повернул?
     - Корнеев... - неуверенно начал я. Но Витька не  реагировал.  Он  был
сторонником разделения умственного и физического труда, так что в процессе
работы  думал  мало,  а  на  внешние  раздражители  не  реагировал.  Двумя
уверенными пассами, без всяких дилетантских заклинаний, даже не заглядывая
в  "Карманный   астрологический   ежегодник   АН",   Корнеев   восстановил
целостность Колеса Фортуны. Потом окинул взглядом бесконечную, а точнее  -
двусторонне бесконечную череду дублей, и громко скомандовал:
     - Нава-лись!
     Как ни странно, дубли такую странную команду поняли. И даже  толкнули
в одну и ту же сторону. Колесо  заскрипело  и  начало  вращаться.  Правда,
пожалуй, быстрее чем раньше. Я  достал  из  кармана  сигареты,  закурил...
Выронил сигарету, но возле самого пола поймал ее. Снова сунул  в  рот,  но
горящим концом. Вовремя это понял, и перевернул фильтром к губам. Сигарета
уже успела потухнуть.
     - Корнеев, - умоляюще прошептал я, - притормози его!  Слишком  быстро
вращается, удача за неудачей...
     Сигарета зажглась сама по себе. Я бросил ее на пол и затоптал - а  то
еще взорвется... Витька с  дублями  навалились  на  колесо,  и  то  начало
притормаживать.
     - Глянь по пульту, Привалов! - велел Корнеев. -  Там  есть  тахометр,
стрелка должна быть на зеленом секторе.
     Я  подошел  к  пульту.  С  некоторым  трудом  нашел  тахометр,   явно
переделанный из зиловского спидометра. Поглядел на стрелку, подползающую у
зеленой черте, и скомандовал Корнееву остановку.  Колесо  вращалось,  тихо
гудя.  Корнеев  утер   со   лба   пот,   потом   кивнул   дублям,   и   те
дематериализовались.
     - Нормально, Сашка? - поинтересовался Корнеев.
     Я подозрительно огляделся. Закрыл глаза и подпрыгнул на одной  ножке.
Не упал.
     - Нормально, - с облегчением сказал я. - Что, пойду я работать?
     - Валяй-валяй! -  жизнерадостно  заорал  Витька.  -  Мне  еще  чертей
расколдовывать, да  память  им  заговаривать,  меньше  будешь  под  ногами
мешаться...
     Вздохнув,  я  вышел  из  машинного,  на  прощание  мстительно  бросив
Корнееву:
     - Вот будет удивительно, если никто из магистров не  узнает  о  твоих
художествах...
     Оставив Витьку размышлять  над  этим  оптимистическим  заявлением,  я
пошел к себе, в электронный зал. Фортуна явно повернулась  ко  мне,  я  не
спотыкался, не налетал на  встречных,  вежливо  поздоровался  с  Кивриным,
одолжил считавшему посреди коридора Амперяну свою логарифмическую линейку,
вызвал лифт...
     И побежал обратно.  Амперян,  виртуозно  пользуясь  линейкой,  что-то
подсчитывал, записывая в блокнот.
     - Давно из дома, Эдик? - вкрадчиво поинтересовался я.
     - С утра, - не поднимая глаз от формул, в которых я опознал уравнение
Сташефа-Кампа, ответил Эдик.
     - Ты же с Ойра-Ойрой... тьфу, с дублем его, домой пошел!
     - Ну... - Эдик поднял на меня задумчивый взгляд и объяснил: -  Пошел.
А потом думаю, чего я на кровати буду  валяться,  радостный  и  довольный,
когда  тут  самая  работа  начинается?  Выпил  антигореутолитель,  и  стал
экономическую целесообразность процесса подсчитывать.
     - Целесообразно? - не зная, как подступиться к главному, спросил я.
     - Не знаю, - хмуро признался Эдик. Удача, похоже, его покинула.
     - Корнеев тебе звонил? - напрямик спросил я.
     Эдик обвел взглядом выкрашенный  зеленой  масляной  краской  коридор,
мутные плафоны на потолке, и резонно спросил:
     - Куда звонил?
     - Десять минут назад! Сам слышал! - отчаянно сообщил я. - Он спросил,
правильно ли соединили, а ты сказал, что нет.
     - Как он спросил?
     Я напряг память.
     - Ну... Примерно так: "Эдик, скажи, правильно соединили?"
     - И тот, кто взял трубку, ответил, что "нет", - закончил Эдик. -  Что
соединились вы неправильно...
     Он снова нырнул в свои вычисления, а я, совершенно запутавшись, пошел
дальше. Итак, отвечал не Амперян.
     Но  совет  оказался   правильным,   значит,   отвечавший   тоже   был
"удачливым"? Или же неправильным, просто мы еще  не  заметили  последствий
своей ошибки? А как заметишь, неизвестно, какими они могут быть! У  дверей
электронного зала смирно сидел дубль Володи Почкина. Больше пока никого не
было.
     - Скажешь Володе, пусть сам придет, - грубо сказал я  дублю.  Корнеев
всегда на меня так влияет. - Он мне пятерку уже неделю должен.
     Дубль поднял на меня потрясенный взгляд и прошептал:
     - Я не дубль. Я  Володя.  Могу  пропуск  показать,  с  фотографией  и
печатью. А пятерку я после обеда занесу...
     Было видно, что здоровяк Почкин  пребывает  в  состоянии,  близком  к
шоковому. Я схватился за голову. Потом схватил Володю за плечи, затащил  в
зал, и стал отпаивать чаем с бутербродами - настоящими, из  буфета,  а  не
сотворенными магическим образом. Попутно  я  пообещал  ему  рассчитать  за
сегодня все задачи, которые он принес еще неделю назад, а вечером  взяться
за написание программы для новых. Володя медленно приходил в себя. Видимо,
еще никто и никогда не принимал его за дубля, так что с непривычки он  был
расстроен.
     - Заметку в стенгазету напишешь? -  неожиданно  спросил  он.  Видимо,
отошел.
     - Напишу-напишу! - радостно сказал я. - Про Брута?
     - А что он натворил?
     - Не знаю. Но как-то принято...
     - Нет. Надо про новые плакаты в столовой.
     - Какие плакаты?
     Глаза у Почкина загорелись.
     - Ты еще не видел? Посмотри, - вкрадчиво посоветовал  он.  -  Пойдешь
обедать, и посмотри.
     Я пообещал сходить в столовую и посмотреть. Потом пожаловался Володе,
какой был ужасный день: вначале меня приняли за дубля, потом я  Витькиного
дубля принял за Витьку, а  под  конец  Володю  за  дубля...  Язык  чесался
рассказать про Корнеева и Колесо Фортуны, но я подавил искушение.
     Почкин в ответ ободрил меня рассказом о том,  как  наши  институтские
ребята  поодиночке  сматывались  с   затеянного   месткомом   празднования
трехсотлетия изобретения волшебной палочки, оставляя вместо  себя  дублей.
Под конец в огромном зале, где проходило торжество, не осталось ни  одного
человека:  только  сотня  небрежно  запрограммированных   дублей.   Когда,
наконец, ушедшие работать магистры и ученики сообразили, что произошло, то
дубли оставались без присмотра уже больше трех  часов.  К  ним  отправился
Федор Симеонович.
     Вышел он через полчаса, предварительно дематериализовав всех  дублей.
На лице его блуждала странная улыбка, но о  своих  наблюдениях  он  никому
никогда не рассказывал, а  делу  Линейного  Счастья  начал  посвящать  еще
больше  времени,  чем  раньше.  История  мне  правдивой   не   показалась:
во-первых, что такого могли  натворить  дубли,  даже  плохо  сделанные,  а
во-вторых, работать больше, чем обычно, Федор Симеонович уже никак не мог.
Выпроводив Почкина, я наконец-то вернулся  к  "Алдану".  Опасливо  включил
питание и стал смотреть, как машина тестирует себя. Бойко протараторила по
бумаге виртуальными литерами пишущая машинка, и "Алдан"  ласково  заморгал
зелеными огоньками. Усевшись перед  перфоратором,  я  взял  стопку  чистых
перфокарт,  составленную  девочками  программу  и   облегченно   вздохнул.
Кончились неприятности с Колесом Фортуны и дублями. Жизнь  возвращалась  в
свою колею. Ошибался я в этот момент здорово, как никогда. Но о том, что я
ошибаюсь, не знал никто. Даже У-Янус. Так уж получилось.



                                    2

                                        Товарищ! Мы вместе решили с тобой:
                                        Покушав, посуду убрать за собой.
                                                         Автор неизвестен.

     Где-то около двух я с сожалением оторвался от присмиревшего "Алдана",
встал, потянулся и направился в столовую. По пути заглянул к Витьке, потом
к Роману, но ни того, ни другого не нашел. Взяв стакан  кефира  и  тарелку
жареной печенки с вермишелью, я  направился  к  своему  любимому  столику.
Знаменит он был тем, что над ним висел огромный плакат с бодрой  надписью:
"Смелее, друзья! Громче  щелкайте  зубами!  Г.Флобер."  Время  от  времени
плакат подновляли, и при этом текст чуть-чуть менялся - поклонник  Флобера
каждый раз пользовался новыми переводами. Усевшись под  словом  "щелкайте"
я, прежде чем воспользоваться советом и начать щелкать, глотнул  кефира  -
тот оказался вчерашним, если  не  хуже.  Потом,  вспомнив  слова  Почкина,
зашарил глазами по стенам. Первый из плакатов я увидел на стене  напротив.
Он гласил:

                         "Пальцем в солонку? Стой!
                          Что ты
                               себе
                                   позволяешь?!
                          Мало ли где еще
                          Ты им ковыряешь!"

     Поперхнувшись  кефиром,  я  протер   очки.   Плакат   не   изменился.
Нормальный, аккуратно нарисованный  плакат.  Под  ним  сидели  нормальные,
аккуратные девочки из отдела Универсальных Превращений. Девочки ели  борщ,
обильно посыпая его солью, и ничуть  не  смущаясь  необходимостью  окунать
пальцы в солонку.
     Мною овладел исследовательский зуд. Низко пригнувшись  над  тарелкой,
рассеянно  нанизывая  на  алюминиевую  вилку   куски   лука,   печенки   и
вермишелины, я смотрел по сторонам.
     Над кассовым аппаратом я обнаружил чудесный, прекрасно  зарифмованный
плакат на вечную тему: люди и хлеб.

                        "Мой знакомый по имени Глеб
                        Повсюду разбрасывал хлеб.
                        Не знает, наверное, Глеб,
                        Как трудно дается хлеб."

     Перебрав в памяти всех знакомых ребят, я успокоился. Похоже, имелся в
виду не какой-нибудь там конкретный Глеб из НИИЧАВО, а обобщенный негодяй.
Кончиком вилки я извлек из солонки сероватую  соль,  посыпал  вермишель  и
быстренько доел. Закончил обед кефиром и пошел к выходу.  На  дверях  меня
ждал третий плакат.

                        "Уходящий товарищ, ты сыт?
                        Зря спросил. Это видно на вид.
                                       Администрация."

     Слово  "Администрация"   меня   добило.   Я   остановился,   поджидая
кого-нибудь знакомого. Эмоции требовали выхода. Теперь я  понимал  Володю,
чей графоманский опыт  исчерпывался  знаменитым  двустишием  о  едущем  по
дороге ЗИМе. Разумеется, в нашей столовой работают не магистры, и даже  не
бакалавры, а беззаветная  любовь  заведующего  к  Флоберу  не  панацея  от
отсутствия вкуса. Самым удивительным было  то,  что  никто  не  возмущался
этими жуткими виршами! Я вдруг перепугался, вспомнив утреннее  приключение
с Колесом Фортуны. Вдруг мы каким-то образом исказили человеческие  вкусы,
и теперь ЭТО  считается  нормальным?  И  Кристобаль  Хозевич  одобрительно
кивает, глядя на стихи о Глебе и хлебе...
     В дверь проскользнул Юрик  Булкин,  наш  новый  сотрудник  из  отдела
Универсальных Превращений. По профессии он  был  энтомолог,  но  ухитрился
увлечься василисками - животными редкими и опасными. Теперь он  вел  тему:
"О  свойстве  василисков  превращать  живое  в  камень,  и  о  возможности
превращения ими в камень воды". Как я  слышал,  теме  придавалось  большое
значение, так как с помощью дрессированных василисков намного  упростилось
бы строительство плотин и был бы досрочно выполнен поворот сибирских рек в
Среднюю Азию.
     Поймав Юрика за руку, я спросил:
     - Слушай, Булкин, ты плакаты на стенах видишь?
     - Вижу, - целеустремленно вырываясь сказал Юрик. - Я их сам писал...
     Я остолбенел. Юрик слыл бардом, пел под гитару веселые  песни,  и  от
его заявления упрочились мои худшие опасения. Видимо, оценив мою  реакцию,
Булкин прервал движение к очереди алчущих пищи сотрудников и разъяснил:
     -  Меня  знакомые  ребята-социологи   попросили.   Они   исследование
проводят, "ЧВ" - "Чувство вкуса".  Какой  процент  сотрудников  возмутится
этими  плакатами  за  три  дня.  Нормальный  показатель  -  двадцать  пять
процентов.
     - А у нас? - успокаиваясь поинтересовался я. - Вытянем норму?
     - Тридцать процентов за полдня, -  утешил  меня  Булкин.  -  И  один,
похваливший плакаты.
     - Выбегалло, - сказал я.
     - Выбегалло, - подтвердил Булкин. - Подошел ко мне и  говорит:  -  "А
ты, эта, значит, написал правильно. Эта,  инициативу  проявил.  На  ученом
совете вопрос буду ставить, как почин поддержать".
     В глазах Булкина мелькнуло легкое злорадство.
     - А ведь поставит, - задумчиво сказал я. - Еще и Модест поддержит,  а
остальные решат не связываться... Так что ты готовься, Юрик, пиши  плакаты
впрок...
     Оставив Юрика в растерянности,  я  скрылся  из  столовой.  Настроение
улучшилось, кефир весело булькал  в  желудке,  создавая  приятную  иллюзию
сытости. Навстречу мне по коридору шел У-Янус.
     - Янус Полуэктович, - поздоровавшись сказал я ему, - вы вчера просили
сделать расчет... Так он готов, я сейчас пошлю девочек вам занести...
     Янус открыл было рот, чтобы спросить, какой именно расчет я для  него
делал, но  передумал,  видимо,  решив  посмотреть  по  результату,  что  я
вычислял. Вместо этого ласково взглянул на меня и сказал:
     -  Александр  Иванович,  вы  сегодня  не  засиживайтесь  на   работе.
Понедельник-понедельником, суббота-субботой, но сегодня-то вторник...  да?
Неделя вам предстоит сложная, отдохните.
     - Очень сложная? - беспомощно спросил я.
     Янус  Полуэктович  грустно  улыбнулся  и  прошел  в  столовую.  А   я
отправился в электронный зал  в  дурном  расположении  духа.  Директор  не
злоупотреблял  возможностью  предсказывать  будущее,  и  очень  редко   ее
демонстрировал.


     Ушел я с работы, когда  еще  и  семи  не  было.  То  ли  таинственное
предупреждение У-Януса сказалось, то ли захотелось посмотреть свежую серию
"Знатоков" по телевизору, сам не пойму.
     Для очистки совести я сотворил двух дублей. Одного -  заканчивать  на
"Алдане" расчет задачи для  Почкина,  а  другого  -  присматривать,  чтобы
первый не отлынивал. Есть у меня такая нехорошая черта - мое настроение  в
момент создания дубля очень легко этому дублю передается. Из  института  я
выбрался тихонько, стараясь не попадаться ребятам на глаза.  Но  на  улице
настроение быстро улучшилось. Был легкий  морозец.  Девушки,  попадающиеся
мне навстречу, весело смеялись, обсуждая переменчивую соловецкую погоду  и
свежие сплетни. Компания ребят с рыбзавода имени Садко  прошла  навстречу,
что-то весело напевая под гитару и явно направляясь к ближайшему кафе.  На
мгновение мне тоже захотелось устроить  маленький  загул,  выпить  легкого
болгарского винца "Монастырская изба", что недавно завезли в Соловец,  или
даже дернуть сто грамм грузинского коньячка под бутерброд с балыком. Но  я
вовремя сообразил, что в кармане лишь рубль, зарплата будет в  четверг,  а
Володя мне пятерку завтра никак  не  отдаст.  Пообещав  той  части  своего
сознания, что требовала разгульного образа  жизни,  реванш  в  субботу,  я
направился в столовую номер 11, где можно было перехватить чего-нибудь  на
ужин. Хмурая старушка-уборщица  уже  бродила  между  столами  со  шваброй,
намекая на скорое закрытие столовой. Но я все  же  успел  встать  в  хвост
маленькой очереди и нахватать с подноса теплых пирожков. Возле кассы  меня
поджидала еще одна удача - из недр столовой вынесли остаток молочного, и я
разжился сырком с изюмом и бутылкой кефира.
     Обедневший  ровно  наполовину,  но  отягощенный  грузом  продуктов  в
авоське, я быстрым  шагом  направился  к  общежитию.  Морозец  крепчал,  и
пирожки, утратив остатки тепла, стали  гулко  постукивать  друг  о  друга,
когда я, потрясая перед лицом вахтерши пропуском, вбежал в вестибюль.
     По пути в комнату я забежал на кухню. Там,  конечно,  никого  еще  не
было. Может быть, на всем  этаже  я  был  один,  остальные  еще  сидели  в
институте. Ставя на плиту чайник, я тщетно боролся с чувством стыда.
     Нет, и что на меня сегодня накатило?
     Я открыл свою комнату, включил свет и  собрался  было  уже  выгрузить
продукты на стол, когда за спиной что-то гулко  хлопнуло.  Обернувшись,  я
увидел Корнеева. Корнеев был подозрительно  тих  и  печален.  Он  парил  в
воздухе возле стены, яростными рывками  выдирая  застрявший  в  штукатурке
каблук.
     Злорадно подумав, что и  у  магистров  не  всегда  удачно  получается
трансгрессироваться, я все же подошел к Витьке, схватил  его  за  плечи  и
потащил. Витька сопел, колотя свободной ногой по стене. Наконец штукатурка
не выдержала, и мы полетели на пол.
     - Какой ты неуклюжий, Сашка, - вздохнул Корнеев, вставая и поглядывая
на стену. В штукатурке зияла круглая дыра.
     От возмущения я поперхнулся, но все же сказал:
     - Завтра заделаешь!
     - А что? Могу и сейчас... - Витька взмахнул было руками, но под  моим
укоризненным взглядом слегка смутился и заклинания не произнес.
     - По-нормальному заделаешь, - объяснил  я.  -  Возьмешь  в  институте
цемента, песочка, и...
     - Ладно, - сдался Витька. - Ретроград ты, Привалов... О! Пирожки! Это
ты угадал.
     Он уселся за стол, вытряс авоську. Подумал, протянув руку, вытащил из
воздуха кипящий чайник, но заколебался:
     - Эй, а может ты его хотел так принести... по-нормальному?
     Махнув рукой, я уселся рядом. Спросил:
     - Что ты так рано-то?
     - А ты?
     - Меня Янус напугал. Сказал, что...
     - Неделя тяжелая будет, - кивнул Корнеев. - Во-во.
     - И тебе тоже?
     Витька мрачно откусил половину пирожка. Спросил:
     - Чего он темнит, а, Привалов? Может уже про Колесо узнал?
     - Не исключено.
     - Скандал... - радостно сказал Корнеев.  -  Нет,  не  похоже.  Сашка,
может, нас на овощную базу отправляют?
     С минуту мы обдумывали и эту версию. Но все же решили, что по  такому
мелкому поводу директор нас запугивать не стал бы.
     - Ладно, нечего гадать, - первым сдался Корнеев. - Слушай, я вот  что
подумал - с Колесом...
     - Ну? - содрогнувшись спросил я.
     - А если его остановить, когда все люди  на  Земле  счастливы?  Когда
всем - везет?
     - Здорово, - признал я. - Вот только - когда? Разве так бывает?
     - Ну, если объявить всему миру, что... э... в двенадцать ноль-ноль по
Гринвичу, например, всем надо быть счастливыми и удачливыми.
     Пришлось покрутить пальцем у виска. Корнеев фыркнул.
     - Что смеешься? Ну  немножко-то  можно  потерпеть?  Сесть  с  хорошей
книжкой у окна, смотреть  на  красивых  девушек.  Или  собраться  большими
компаниями, комплименты друг другу говорить, подарки делать!
     - А тебя в этот момент комар укусит. Или у  соседа  труба  лопнет,  и
потолок зальет.
     - Полагаешь - никак? - серьезно спросил Витька.
     - Угу. Нереально. Обязательно кому-нибудь да не повезет.
     - Потерпели бы ради большинства! - уже отступая высказался Корнеев. -
Такая идея славная!
     - Глупая твоя идея, Витька.
     - Ладно. Допускаю - преждевременная! - Корнеев выхватил  из-под  моих
пальцев последний пирожок и в запале помахал им  перед  моим  лицом.  Я  с
трудом удержался от того, чтобы облизнуться. - А если - не  сейчас?  Через
десять лет, через двадцать? Когда уж точно можно будет добиться  всеобщего
счастья?
     - А зачем тогда еще и Колесо останавливать?  Масло  масляным  делать?
Знаешь... если уж  люди  станут  счастливы,  то  мелкое  невезение  их  не
расстроит.
     Это был еще тот удар! Корнеев запнулся на полуслове, глотнул  воздуха
и скис. Поло