Это  говорит  голос  во  мне  самом,  и  я  сразу
останавливаюсь. Здесь не пройти - нужно вернуться. Я снова пускаюсь бежать
и слышу, как ослабевает рокот двигателей. Ракета расплывается в тучах, как
призрак, шум двигателей переходит в низкий гул,  все  слабеет,  удаляется,
еще минута - и до меня уже не доносится ни звука, ни  шороха.  Только  мое
прерывистое  дыхание  отдается  в  металлической  внутренности  шлема,   -
наушники все время молчат, а вокруг  светятся  чудесными  красками  синие,
желтые, красные кристаллы... И тишина, глубокая тишина!..
   Усевшись на плоской глыбе, я жду. Жду пять минут, десять, пятнадцать...
Тучи плывут все время в одну сторону; я не спускаю напряженного взгляда  с
их яркой белизны, и глаза наполняются слезами, которые текут по  щекам,  -
но слезы вызваны не только этим...
   "Конец", - думаю я, но тотчас же давешний голос отвечает: "А если и так
- ну и что же?"
   "Ладно!" - думаю я.
   Стиснув  зубы,  я  встал  и  пошел.  Остановился,  чтобы  взглянуть  на
гирокомпас. В этом бешеном беге я  потерял  ориентировку.  Радиоактивность
здесь слабее, чем у стеклянной  стены,  -  в  матовом  шарике  лишь  тлеет
красноватый огонек. Я  оглянулся.  Вокруг  меня  высокие,  разветвляющиеся
кристаллы. Один наклонился набок, и на его неровной граненой  поверхности,
среди фиолетовых жил лежит  серебряный  шарик,  -  такие  шарики  я  видел
недавно вплавленными в стеклянный массив. Присматриваюсь  к  нему.  Словно
отлитый из серебристого металла, слегка приплюснутый и величиной не больше
горошины,  он  привлек  мое  внимание  только  потому,  что  лежал  не  на
поверхности кристаллического "сучка", а был как бы подвешен  в  нескольких
миллиметрах над ним. Я подошел и  остановился  как  вкопанный.  Серебряная
горошинка дрогнула. Она обращена ко мне  заостренным  концом,  на  котором
блестит  искорка,  -  нет,  нет,  это  высовывается  тонкая,  как   волос,
проволочка! В то же время в наушниках раздался короткий, прерывистый звук.
Затаив дыхание, я вглядываюсь в серебряную горошинку. Она  стоит  на  чуть
видной  спиральке,  которая  растягивается  и  сокращается.  Это  движение
становится все заметнее. Я невольно отпрянул. Горошинка как бы оседает  на
камень. Приближаюсь - она двигается, а в наушниках звучит высокий тон.
   "Значит, те  были  правы,  -  мелькает  в  голове  среди  беспорядочных
спутанных мыслей. - Металлические мурашки! Металлические мурашки!"
   Я протянул руку, чтобы взять горошинку, но остановился.  Ведь  несмотря
на ничтожные размеры, это одно из тех  существ,  которые  восемьдесят  лет
назад построили межпланетный корабль.  А  если  оно  будет  защищаться,  -
возможно, каким-нибудь смертоносным излучением? Я  взглянул  на  указатель
радиоактивности. Излучение не усилилось. Обошел горошинку со всех сторон и
заметил удивительную вещь.  Стоит  только  мне  отвернуться  от  нее,  она
замирает и не шевелится, словно застывшая капля металла. А если  я  смотрю
прямо на нее, она  начинает  двигаться  и  поворачивается  ко  мне  острым
концом, из которого высовывается проволочка. В наушниках же  в  это  время
раздаются отрывистые звуки. Так повторялось неоднократно.  Что  это  могло
значить?  Не  хотело  ли  загадочное  создание  связаться  со  мной  таким
способом? А те, что застыли в стеклянной массе, - мертвые они или  нет?  Я
стоял, совершенно  беспомощный.  О,  если  бы  в  этот  миг  со  мною  был
кто-нибудь из товарищей! Меня доводила до бешенства моя  беспомощность.  Я
достал нож и положил его рядом с горошинкой. Она, казалось, не обратила на
него внимания. Я отвернулся, поглядывая уголком глаза. Она  не  двигалась.
Отошел на несколько шагов. Она не шевельнулась. Стал снова,  приближаться,
не сводя с нее глаз. Она высунула  свою  блестящую  проволочку,  спиралька
заплясала, и в наушниках снова раздались звуки.
   - Черт возьми!
   Протянул руку - звук в наушниках усилился. Несмотря на  это,  я  поднял
горошинку. Ничего не случилось. Поднес ее к самому окошку  шлема:  звук  в
наушниках еще больше усилился. Неужели она выражала  таким  способом  свое
недовольство?
   Я достал из кармана плоскую металлическую  коробочку  и  вложил  в  нее
горошинку. Звякнуло: она, несомненно, металлическая. Захлопнул  крышку,  и
писк в наушниках  сразу  прекратился.  Это,  по  крайней  мере,  было  мне
понятно: металлические стенки коробки не пропускали электромагнитных волн.
Я двинулся в обратный путь с таким чувством, будто нес  в  кармане  что-то
вроде бомбы замедленного действия,  заведенной  на  неизвестный  мне  час.
Минут через двадцать я  был  уже  у  самолета  и  прежде  всего  подсел  к
радиоприемнику.  Но  эфир  молчал,   слышались   только   частые   близкие
потрескивания. С момента посадки прошло четыре часа. Я  уселся  в  кабине,
намереваясь поесть, и уже хотел было закрыть ее, как  мне  захотелось  еще
раз посмотреть на жителя  Венеры.  Открыл  коробочку  и  заглянул  внутрь:
крохотное существо дрогнуло, высунуло свою проволочку, а в наушниках,  как
и раньше, послышались отрывистые сигналы. Сам не знаю почему (и  это  одно
из самых неприятных мест в моих воспоминаниях), мне не хотелось есть,  так
сказать, "у него на  глазах".  Я  положил  коробочку  на  крыло  самолета,
заперся в кабине и, очистив ее от ядовитой атмосферы сжатым кислородом  из
баллона, принялся за свои запасы. Я ел с удовольствием  и  аппетитом,  как
вдруг откуда-то донесся медленный звук, то усиливавшийся, о стихавший.  Ну
да, это был "Космократор"!
   Я  сбросил  с  колен  развернутый  пакет  и  посмотрел  вверх,  включив
одновременно контакт. Двигатель тотчас же заработал. Я ничего не видел, но
равномерный гул усиливался с каждой  секундой.  Потом  ослепительно  белая
пелена туч разорвалась, и на их фоне показалась ракета. Крича в  микрофон,
я дал полный газ. Мне казалось, что прошла целая вечность, а  самолет  все
еще не отрывается от земли. Наконец-то! Он круто поднимается в воздух, и я
ставлю его как можно отвесней, на волос от штопора.  Несмотря  на  это,  я
только еще начинаю подниматься, а "Космократор",  пролетев  стороной,  уже
далеко. Еще минута, и он исчезнет в тучах!  Широко  раскрытыми  глазами  я
вглядываюсь в ракету. Она летит по прямой; тучи клубятся и рвутся в  струе
газов. В наушниках опять только  редкие  потрескивания.  Судорожно  сжимаю
рукоятки  управления.  Двигатели  работают  до  отказа.   Но   бесполезно!
"Космократор" уменьшается, тонет в молочных клубах пара, мелькает еще  раз
в облаках и совсем исчезает. Почти в ту же минуту  в  наушниках  раздается
звук, словно от распрямившейся эластичной пластинки, и в уши сразу ударяет
волна звуков: короткие, отрывистые позывные сигналы ракеты,  шум  токов  и
голос Солтыка, такой явственный и близкий, словно он стоит в двух шагах от
меня:
   - С какой стороны излучение меньше?
   - Слева, - отвечает Арсеньев. - Километрах в восьми отсюда.
   - Инженер Солтык! - кричу я так громко, что в ушах  у  меня  звенит.  -
Алло, "Космократор"!
   - Есть, есть! -  кричит  Арсеньев,  а  голос  Солтыка,  более  близкий,
заполняет всю кабину:
   - Пилот! Я вас слышу! Пилот! Что с вами?
   - Все в порядке!
   Я испытал внезапное чувство облегчения. Пришлось  взять  себя  в  руки,
чтобы добавить:
   - Я на высоте двух тысяч метров. Иду за вами.
   И тоном, как можно более спокойным, сообщаю:
   - Я нашел неплохое место для посадки.
   - К черту место для посадки! -  кричит  Солтык.  -  Где  вы  пропадали,
дружище?..
   В первую минуту я не  знаю,  что  ответить,  но  он  уже  переходит  на
официальный тон:
   - Подать вам курс?
   - Не надо, я лечу по вашему пеленгу.
   - Слушайте, пилот,  -  кричит  Солтык,  словно  вдруг  вспомнив  что-то
важное, - следите за гирокомпасом! Вы километрах в шести  за  нами,  -  не
переступайте восьмого градуса! Лучше держитесь немного дальше, с полминуты
на восток!
   - Почему?
   - Там этот проклятый радиоактивный лес!
   - Радиоактивный лес? - повторяю я, глядя на компас. - Ну и что ж?
   - Он гасит радиоволны!
   - Гасит радио...
   Мне хочется покрепче ударить себя по лбу. Какой же я  идиот!  Ведь  над
лесом находится толстый слой ионизированного воздуха.  Очевидно,  все  это
пространство недоступно для радиоволн. А я, осел, и не  подумал  об  этом!
"Осел! Осел!" - повторяю я про себя и спрашиваю в то же время Солтыка:
   - А почему вы недавно кружили  над  лесом?  Примерно  час  или  полтора
назад?
   - Вы нас видели? - удивляется Солтык. - Вы там были? Ну, не говорил  ли
я? - обращается он к кому-то. Потом снова ко  мне:  -  Мы  слышали  пеленг
самолета, когда пролетали там. Мы вызывали вас, кружили с  четверть  часа,
но слышимость там очень плоха, и я подумал, что ошибся.
   - Вы не ошиблись... - сказал я тихо, словно сам себе.
   Теперь я все понял. Радио моего  самолета  сигнализировало  все  время,
даже тогда, когда я блуждал по Мертвому Лесу. Самолет стоял, вероятно,  на
самой границе ионизированного слоя, и потому Солтык услыхал сигналы.  Одно
только мне неясно...
   - Вы видели самолет? - спрашиваю я.
   - Нет. Вы приземлялись?
   - Да.
   Это удивительно! Летели на высоте каких-нибудь пяти тысяч метров  и  не
увидели машины? Потом взгляд мой падает на крылья, и  мне  все  становится
понятно. Какой-то умник-инженер велел окрасить корпус и крылья самолета  в
светло-коричневый  цвет,  обосновав  это  научными  доводами  о  свойствах
атмосферы Венеры, о поглощении, об излучении и  так  далее...  Машина  так
слилась с почвой, что ее невозможно заметить.
   - А пеленгатор тоже не помог? - спрашиваю я снова. - Помехи, да?
   - Да.
   Теперь я  должен  быть  особенно  внимательным,  ибо  в  центре  экрана
появляется светлый кружок. Это означает, что я  уже  недалеко  от  ракеты.
Самолет не может попасть внутрь таким же образом, как он оттуда вылетел.
   Солтык снова заговорил:
   - Вы видите нас, пилот?
   - Нет, - напрягаю зрение, но вокруг клубятся только молочные пары.
   - Тогда переходите на радар. Как вы себя чувствуете?
   - Отлично.
   На  экране  радароскопа  вскоре  появляется   маленькое   продолговатое
веретено. Солтык продолжает:
   - Начинаю подавать. Восемь, пятнадцать.
   - Восемь, пятнадцать, - повторяю я  и  слегка  нажимаю  рукоятку  газа,
поднимая  в  то  же  время  нос  машины  кверху.  Я  стараюсь   удерживать
изображение ракеты на скрещении  белых  линий  в  радароскопе.  Самолет  и
ракета должны сблизиться по меньшей мере на пятнадцать метров  -  эволюция
довольно легкая, нужно только тщательно следить за показаниями приборов.
   - Шесть, шесть!
   - Шесть, шесть, - повторяю я. Еще минута - и туча надо мной темнеет.  Я
отрываю глаза от ненужного уже  радароскопа.  Из  белой  глубины  вынырнул
корпус корабля.
   - Я вас вижу! - кричу я, проверяя показания стрелок. - Один, восемь!
   - Один, восемь, - отвечает Солтык. - Внимание! Переходим на "ВГ"!
   "ВГ"  означает  вспомогательное  горючее.  Принимая   самолет,   ракета
выключает двигатель, так как при неудачном маневре самолет может попасть в
струю атомного выхлопа, а это  равносильно  катастрофе.  Поэтому  в  таких
случаях  применяется  "вспомогательное  горючее"  -   смесь   водорода   с
кислородом.
   Рокот  двигателей  меняется.  Равномерный   гул   становится   высоким,
прерывистым: это воют компрессоры турбореакторов. Я  осторожно  передвигаю
рычаг управления. Огромное выпуклое брюхо "Космократора"  уже  бросает  на
меня свою холодную тень.
   - Ноль шесть!
   - Есть ноль шесть!
   Теперь направление и скорость  обеих  машин  должны  совпасть  возможно
точнее.  Я  напряженно  слежу  за  отступающей  стрелкой  указателя  и  по
миллиметру передвигаю рычаг.
   - Ноль! Внимание, ноль!
   - Есть ноль.
   "Космократор" висит прямо надо мной. Кажется, вытянув руку,  я  мог  бы
коснуться темных ребристых пластин его панциря. Раздается глухой  скрежет.
В обе стороны  расходятся  створки,  раскрывается  внутренность  грузового
люка, и самолет, притянутый магнитным полем, летит кверху. В  тот  момент,
когда дневной свет сменяется темнотой, я выключаю мотор. Створки  с  шумом
закрываются. Еще один  удар  металла  о  металл  -  это  эластичные  опоры
принимают на себя  тяжесть  машины.  Слышен  пронзительный  свист  сжатого
воздуха, вытесняющего из  шлюза  ядовитую  атмосферу  планеты.  Потом  все
стихает, и лампы загораются спокойным светом.



ПРАВИЛО ШТОПОРА

   Меньше чем через час ракета была уже над озером. Мы снижались,  а  горы
становились все больше и выше, водная гладь расстилалась все  шире.  Вдруг
ее темная поверхность забурлила в пламени газов, а "Космократор", оставляя
за собою белый пенистый след, проплыл несколько сот метров и  остановился,
слегка покачиваясь на волнах.
   Когда двигатели умолкли, Арсеньев  вызвал  меня  в  кают-компанию  и  в
присутствии всех членов экспедиции потребовал отчета о моем полете. Я  был
уверен, что  мое  открытие  изменит  направление  исследований  и  что  мы
немедленно отправимся в  Мертвый  Лес  на  поиски  металлических  шариков.
Своего маленького пленника я по неосторожности потерял:  в  момент  взлета
ветер сбросил его с крыла вместе с коробочкой.
   Когда я окончил рассказ, наступило короткое молчание.
   Арсеньев его прервал:
   - Вы разочаровали меня. Кто может сказать, окончилось  ли  благополучно
ваше путешествие?  Ведь  мы  не  знаем,  сколько  излучений  поглотил  ваш
организм.  Вылазка  вглубь  Мертвого  Леса   не   только   непростительное
легкомыслие, а и провинность. Вы не имели права рисковать своей жизнью. Вы
хотели удовлетворить любопытство, невзирая на опасность, хотя смерть после
нескольких  часов  одиночества  была  неизбежной.  То,  что  вы   сделали,
доказывает вашу храбрость, но безрассудная храбрость немногого стоит. Если
каждый из нас пустится в какие ему вздумается  разведки,  наша  экспедиция
кончится плохо... Вы хотите возразить?
   - Нет.
   - Я говорю все это в присутствии товарищей, -  продолжал  Арсеньев  уже
спокойнее, - чтобы в будущем мы не совершали  подобных  ошибок.  Рисковать
можно только в случае необходимости, и если таковая  появится,  то  будьте
уверены, что я и от вас и от себя потребую  все,  что  будет  нужно.  Так.
Больше мы об этом не будем говорить. Теперь, коллеги, я хотел бы  услышать
ваши предложения, с чего, вы думаете, нам надо начинать.
   - Мы находимся в положении человека,  -  заговорил  Лао  Цзу,  -  перед
которым открылась книга, написанная на  незнакомом  языке.  И  к  тому  же
подозреваю, что она открылась на середине  и  вверх  ногами.  Мы  пока  не
знаем, что является первоочередным, что второстепенным, что существенно  и
что нехарактерно, - боюсь, что и поведение наше  может  быть  продиктовано
случайными открытиями и ложными гипотезами. Поэтому я предлагаю вообще  не
ломать себе голову, являются ли существа, найденные Смитом, металлическими
насекомыми, а если да, то основные ли они  обитатели  планеты.  Мы  должны
приступить к исследованию окрестностей  вблизи  "Космократора",  составить
карты озера, создать  базу  для  дальнейших  вылазок.  Я  не  хочу  никому
навязывать своего мнения, но мне кажется, что сначала  нам  нужно  собрать
как можно больше фактов, а их исследованием заняться позже.
   - Одним словом, "hypotheses non fingere"  [не  изобретать  гипотез],  -
произнес Чандрасекар.
   -  Да,  -  ответил  Лао  Цзу,  -  начнем  наши   исследования,   строго
придерживаясь этого замечательного принципа Ньютона.
   Четыре дня прошли в неустанной работе.  Каждое  утро  я  поднимался  на
вертолете в воздух и производил тщательные  аэрофотосъемки  и  теодолитные
измерения. По возвращении  мы  с  Солтыком  проявляли  снимки,  составляли
стереоскопическую карту и наносили рельеф  местности  на  картографические
сетки. Так возникала карта  местности  в  радиусе  шестидесяти  километров
вокруг "Космократора". Тем временем другая оперативная  группа,  в  состав
которой входили  Райнер  и  Осватич,  производила  геологические  бурения,
закладывая в прибрежные скалы заряды взрывчатки. Когда я висел  однажды  в
вертолете  над  вершиной,  которая   была   основанием   триангуляционного
треугольника, лощина внизу гремела, как  кузница  циклопов.  Взрывы  гулко
грохотали под покровом тумана. Ученые вызвали искусственное  землетрясение
и, регистрируя  сейсмические  волны  чувствительными  приборами,  узнавали
строение глубинных слоев скалы.
   Арсеньев и Лао Цзу плавали в моторке по озеру,  исследуя  строение  дна
ультразвуковым зондом. Все работы сильно затруднял туман,  из-за  которого
видны были только самые высокие скалы.  Физики  пытались  рассеять  его  с
помощью радиоактивных эмиссии. Пучки лучей  ионизировали  пар,  он  опадал
мелким теплым дождем, но не проходило и двадцати  минут,  как  клубы  пара
снова затягивали все вокруг.
   На следующий день Арсеньев и Осватич, блуждая по озеру,  заметили,  что
зонд иногда дает двойные показания.  Этот  аппарат  посылает  вглубь  воды
звуковые волны: отразившись ото дна, они возвращаются,  а  по  разнице  во
времени  между   посланным   сигналом   и   отраженной   звуковой   волной
рассчитывается глубина. В  некоторых  местах  эхо  было  искажено  как  бы
двукратным отражением. Тщательное исследование  показало,  что  над  самым
дном озера проходит длинный,  подвешенный  в  воде  предмет,  имеющий  вид
большой трубы.  Диаметр  ее  был  определен  метров  в  шесть.  Труба  шла
совершенно прямо на северо-восток, достигала берега,  входила  в  него  на
глубине шестидесяти метров, пробивала скалистый  массив  у  перевала,  над
которым я побывал в первом разведочном полете, и шла далее  под  равниной.
Проследив ход трубы в противоположном направлении, ученые достигли другого
края озера, имеющего совсем иной вид. Вместо огромных серовато-белых скал,
покрывающих повсюду берег, здесь над  водой  стоял  черный  выпуклый  вал,
похожий на корпус перевернутого корабля. Под коваными каблуками он издавал
короткий громкий звук.  Без  труда  было  видно,  что  это  глыба  железа,
покрытого толстыми слоями чешуйчатой ржавчины. Вызвали меня с  вертолетом.
С помощью радароскопа и индукционного прибора  я  определил  размеры  этой
глыбы. Она занимала площадь в шесть квадратных километров,  а  ее  толщина
нигде не превышала четырех метров. Неровные, словно изрезанные края  глыбы
упирались в скалистые осыпи. Оставив вертолет на воде, я принял участие  в
исследовании железного пласта. Зонды показали, что в нескольких метрах под
поверхностью воды он резко обрывается. Дальше звуковое эхо было искаженным
и нечетким. Так как в наших скафандрах можно находиться  и  на  суше  и  в
воде, я попробовал нырнуть. Вода была очень теплая.  Скользя  по  гладкому
откосу берега, я спустился метров на пять: так глубоко опускалась железная
глыба. Ниже лежал очень мелкий темный гравий.  Попробовал  руками  разрыть
его, чтобы узнать толщину железного края, но не смог; хотя и вырыл  яму  с
полметра. Дальше глубина озера увеличивалась.  Когда  достаточно  яркий  у
поверхности свет сменился темно-зеленым отблеском, мои  руки  ударились  о
твердую выпуклость. Железо здесь имело форму  вертикальных  булавообразных
шпилей, поднимавшихся с невидимого дна. Похоже было,  что  в  воду  влился
расплавленный металл и застыл в ней.
   Как только я вышел на берег, Арсеньев вызвал меня по радио  на  ракету.
Едва я посадил вертолет на палубе ракеты, появились Арсеньев и Лао  Цзу  в
металлических  скафандрах,  защищающих  от   излучений.   Меня   попросили
доставить их в Мертвый Лес. На  мой  вопрос,  не  нужно  ли  и  мне  взять
камексовый панцирь, Арсеньев ответил, что они пойдут одни. Мне  ничего  не
оставалось, как запустить  двигатель.  Полет  прошел  спокойно.  Сохранять
направление мне помогли радиосигналы ракеты, направлявшие на  нужный  курс
каждый раз, когда вертолет от него отклонялся.
   Через сорок пять минут показалась большая, светло-оливковая  рав