орением отметив, что Энди прилип к поручню раньше меня. Спустя короткое время папа передал мне руль, и ему тоже стало плохо. На одну Марту, казалось, море не действует. Они принесла чашки горячего чая, опасно раскачиваясь с ними вместе с палубой.
     Постепенно возможность преследования убывала; во все стороны простиралось пустое серое море. Вернее, почти пустое - мы видели несколько грузовых кораблей: одни из них шли на запад, другие - на восток. Папа заметил, что торговля должна сократиться: ведь неизвестно, в чьи руки попадет твой груз. Время шло медленно, и бьющие о борта волны его не ускоряли. Марта приготовила суп, я съел свою порцию с жадностью и тут же пожалел об этом.
     Наконец справа показалась длинная тень Олдерни, а вскоре впереди появился Гернси. Но прошел еще целый век, прежде чем мы оказались в канале Рассела, и еще один - пока мы двигались вдоль бесконечной гавани.
     Я чувствовал себя слабым и уставшим, но мне было весело. Мы сделали это, несмотря на дурную погоду, и теперь можно расслабиться. На Гернси я всегда чувствовал себя в безопасности. Гернси - совсем особое место - место, где пьют за здоровье королевы не как королевы, а как герцогини Нормандской, поскольку острова были частью этого герцогства, которое в 1066 году завоевало Англию. Англия, триппи, гражданская война - все это отодвинулось далеко.
     Папа снизил скорость до четырех узлов, как требовалось в гавани. С причала за нами наблюдала фигура в форме.
     Папа крикнул:
     - "Эдельвейс" из Эксетера, временное посещение. Можно причаливать?
     - Займите К3. Дорогу знаете?
     - Знаю, - ответил папа.
     - Хорошо. Добро пожаловать на Гернси.
     Он крикнул что-то еще, но порыв ветра отнес его слова. Папа приложил руку к уху, и человек крикнул снова, громче:
     Да здравствует трипод!

***

     Все молчали, пока мы с пыхтением шли к причалу. Гавань была менее загружена, чем летом, но в остальном не изменилась. В море длинными рядами раскачивались высокие мачты: здесь зимовало множество яхт. Вдоль гавани как обычно двигались машины, а за ними уступами поднимались крыши Сент-Питер-Порта. Над вершиной холма небо просветлело; как будто собиралось показаться солнце.
     Когда мы причалили, папа собрал нас в передней каюте.
     - Я рассматривал людей на берегу в бинокль, - сказал он. - Я не уверен, но по крайне мере десять процентов - в шапках. И главное - всем распоряжаются те, что в шапках.
     Энди возразил:
     - Мы знаем только, что они заправляют в гавани, - возразил Энди.
     - На острове такой величины - все или ничего, - папа покачал головой. - Они управляют.
     - Мы поедем на дачу? - спросила Анжела. - Я устала.
     Лицо у нее было бледное, глаза опухли. Я сам чувствовал себя плохо.
     - Если они взяли верх на Гернси, то на Джерси то же самое, - сказала Марта. - Может, на меньших островах. Олдерни, Сарк...
     - В маленькой общине мы застрянем. Когда они доберутся и туда - через несколько дней - мы будем как утки на привязи.
     Марта обняла Анжелу, которая негромко всхлипывала.
     - Мы зашли так далеко не для того, чтобы сдаться.
     - Остается Швейцария.
     - Если они взяли верх на острове, это включает и аэропорт, - нетерпеливо сказала Марта. - Запрет на полеты здесь может не действовать: для триппи чем больше путешествующих, тем лучше. Но они будут настаивать, чтобы все пассажиры были в шапках.
     - Да, будут.
     Папа отправился в кормовую кабину. Я не удивился, что он опять вспомнил Швейцарию. Для него встреча с Ильзой важнее борьбы против того, чтобы на нас одели шапки. Нет, это неправда. Но все равно очень важно.
     Однако я удивился, что он так легко сдался. Я смотрел на ноги людей, проходивших мимо причала, и гадал, в шапках эти люди или нет, и - в сотый раз - что же чувствуют люди в шапках. Печально думал я о том, что вскоре, вероятно, мне придется это узнать, но тут вернулся папа, неся чемоданчик дяди Яна. Он достал оттуда одну из шапок.
     - В основном это радиоприемник или нечто аналогичное. Проводка под резиной. Ее легко перерезать ножницами. Шапка внешне ничем не отличается, но передачу не принимает. Поэтому никакого индуцированного транса, никакого приказа повиноваться триподам.
     - Вы уверены? - спросил Энди.
     - Не вполне, - папа покачал головой. - Но можно попробовать на одном из нас, и узнаем.
     - Но тот, кто попробует, может стать триппи, - сказал я.
     - Один против четверых. Снимем шапку, если понадобится, силой. - Он помолчал. - Я вызываюсь добровольцем, но лучше попробовать на физически самом слабом, если дойдет до этого.
     Анжела вновь заплакала. Я не знал, что она слушает, тем более понимает.
     - Не Анжела, - сказала Марта. - Я, если хотите.
     - Ладно, пусть буду я. - сказал Энди.
     Папа не смотрел ни на меня, ни на Анжелу.
     - После Анжелы я самый слабый. Давайте закончим, - сказал я.
     Все молчали, пока папа лезвием своего швейцарского армейского ножа взрезал резину. Потребовалось время, но наконец он протянул мне шлем.
     - Разрезал в двух местах. Должно вывести ее из строя.
     Эта штука, казалось, корчится в моих руках как змея. Раньше я не рассматривал ее внимательно: похоже на гибкую тюбетейку. Несколько дней назад я бы не поверил, что она может отнять у меня свободу мысли и воли, но теперь верил. И не так-то легко поверить, что ее так просто вывести из строя. Если папа ошибся и она по-прежнему действует...
     В десять лет я однажды купался в бассейне с пятиметровой вышкой для прыжков в воду. Другие мальчики прыгали с нее, но когда я поднялся, вода мне показалась в ста милях. Я хотел слезть, но смотреть в насмешливые лица показалось мне хуже, чем нырнуть. Немного, но все же хуже. И тогда был просто физический страх; сейчас же я боялся утратить свой мозг, свою индивидуальность - все во мне, что имеет значение.
     Потом пришла другая мысль: а что будет, если им придется связать меня и силой снимать шапку. Уберет ли это приказ триподов из моего мозга? Доктора Монмута, чтобы разгипнотизировать меня, здесь нет. И что они сделают - свяжут меня и заткнут рот, чтобы я не поднял тревогу? И что, если снятие подействует лишь наполовину - я буду частично рабом и частично свободным? И скоро ли я окончательно сойду с ума?
     Все смотрели на меня. Если бы я хоть что-нибудь из этого сказал, они бы решили, что я стараюсь увильнуть. И они были бы правы. Я подумал о доске и головах, торчащих из воды. Чем дольше оттягиваешь, тем хуже. Я перевел дыхание и натянул шапку на голову.
     Да здравствует трипод...
     Мне показалось, что я произнес это, я подумал, что теперь полностью на стороне врага. Представил себе, что остальные слышали и сейчас схватят меня. Но ничего не происходило. Может, просто случайная мысль? Я мысленно повторил "Да здравствует трипод", с замирающим сердцем проверяя себя. Потом сознательно подумал: "Ненавижу триподов..." и испытал прилив облегчения.
     - Ну? - беспокойно спросил папа.
     - Все в порядке. - Я почувствовал, что дрожу. - Не работает.

***

     Папа тоже надел шапку, и мы с ним пошли в кассу аэропорта. Он попросил пять мест на вечерний рейс в Хитроу. Клерк в очках с роговой оправой, надетой поверх резины шапки, нажал клавиши и посмотрел на экран.
     - Есть пять мест, но вам придется разделиться: места в салоне для курящих и некурящих.
     - Хорошо. - Папа извлек кредитную карточку из бумажника. Клерк покачал головой.
     - Карточки не действуют.
     - Что?
     - Пока не кончится чрезвычайное положение.
     - Возьмете чек?
     - Если он на местный счет.
     - У меня нет местного счета. Я на катере.
     Клерк понимающе улыбнулся.
     - Англичанин? Я так и думал. Английские чеки не принимаются. Простите. Да здравствует трипод.
     Папа забрал свою карточку.
     - Да здравствует трипод.
     Банк находился рядом. Папа выписал чек и протянул служащему, который внимательно изучил его и вернул назад.
     - Только на местные счета.
     Папа, сохраняя спокойствие, сказал:
     - У меня нет местного счета. Как мне получить деньги?
     - Вернитесь в Англию. - Служащий потер рукой лоб под шапкой. - Мы обойдемся без вас.
     Вначале Марта не поверила.
     - Это Гернси, здесь все всегда дружелюбны. Я добуду деньги, управляющий в Беркли знает меня. Он уже двадцать лет меняет мои чеки.
     - Ты не понимаешь, Марта, - ответил папа. - Все изменилось. Если управляющий на месте, на нем шапка. И если ты будешь спорить, он заподозрит, что твоя шапка действует ненормально. Это не просто местное правило, а полная перемена отношения.
     - Но почему? Почему, когда человек надевает шапку, он настраивается против иностранцев?
     - Не знаю, но это, наверно, нужно триподам. Они думают, как Юлий Цезарь по отношению к галлам: разделяй и властвуй. Может, если они победят, мы все будем жить в маленьких деревушках, а не в городах. Так легче сохранять контроль.
     Впервые я услышал, чтобы кто-нибудь говорил, что мы можем проиграть. Анжела спросила:
     - Может, мы пойдем на дачу?
     Голос ее звучал испуганно.
     Марта резко сказала:
     - Они не выиграют, кем бы они ни были. Сколько денег нужно, чтобы купить билеты?
     - Три сотни хватит. Но...
     Она порылась в своей сумке и извлекла украшения - золотые браслеты, ожерелья, кольца.
     - Торговля антиквариатом учит ценить подвижный капитал. Я достану денег.
     - Я пойду с тобой, - сказал папа.
     Она решительно покачала головой и потянулась за одной из шапок.
     - Нет. Я лучше справлюсь одна.

***

     Между Гернси и Англией действуют две авиалинии. Папа попробовал другую, на случай если первый клерк поинтересуется, откуда мы нашли средства для уплаты. Второй принял груду местных банкнот без вопросов и записал нас на последний рейс.
     Прежде чем покинуть "Эдельвейс", папа приспособил для Энди последнюю оставшуюся шапку. Для Анджелы уже не оставалось, но папа решил, что на ребенка не обратят внимания. Когда мы поднимались от причала, я оглянулся на лодку: еще одно остается позади. Что бы ни лежало впереди, мы уходим в него без гроша, если не считать остатков украшений Марты.
     Погода прояснилась, и вторая половина дня была освещена водянистым солнцем. Такси провезло нас по холму, ведущему к Сент-Питер-Порту, и я узнавал знакомую местность. В прошлом все это было частью каникул и предвкушения долгих дней на море и на солнце. Слева на Куинс-Роад вход в Дом губернатора. Что-то новое стояло у входа - деревянная модель полусферы, поддерживаемая тремя паучьими ногами. Надпись под ней я не мог прочесть, но я знал, что там написано.
     Мы зарегистрировались рано, и Марта отвела нас в ресторан аэропорта. Она велела заказать все, что нам понравится: деньги, оставшиеся после покупки билетов, за пределами острова не нужны. Она и папа заказали шампанское.
     Когда официант открывал его, человек за соседним столиком сказал:
     - Миссис Кордрей, не так ли?
     Сплошной белый воротничок под черной шапкой свидетельствовал, что перед нами священник, и я узнал в нем викария того прихода, где находился дом Марты; он иногда навещал нас в нем.
     Глядя на шампанское, он спросил:
     - Отмечаете что-нибудь?
     - Мой день рождения, - она убедительно улыбнулась. - Хотите выпить?
     Он согласился, и они поболтали. Он всегда был говорун. В прошлом, однако, он всегда старался понравиться, теперь же стал резким, почти агрессивным. Он спросил, возвращаемся ли мы в Англию, и когда Марта сказала да, он одобрил, но почти презрительным тоном.
     - Много лучше, я уверен. Англия для англичан, Гернси для гернсийцев. Теперь дела во всех отношениях пойдут лучше. Моя мать рассказывала о жизни на острове во время немецкой оккупации: ни машин, ни туристов. Благодаря триподам, это может случиться снова. В их благословенной тени мы обретем мир.
     - Вы думаете, они вернутся? - спросил папа.
     Викарий удивился.
     - Я имею в виду триподов.
     - Но они вернулись! Разве вы не слышали новости радио Гернси? По всему миру новые высадки. Теперь они завершат свою миссию и избавят человечество от войны и греха.
     - Мы не знали, - сказала Марта. - А на острове есть трипод?
     - Пока нет. Нужно ждать и надеяться. Как второго пришествия. - Голос у него стал хриплым и искренним. - Может, это оно и есть.

***

     Первое испытание было, когда объявили посадку. Сколько помню, тут всегда проверяли пассажиров из боязни террористов. Папа сказал, что теперь, когда все в шапках, проверка не нужна, и оказался прав. Нас даже не просветили в поисках металла. Мы прошли через помещение для улетающих и почти сразу на поле.
     На линии использовались небольшие машины с пилотом, помощником и двумя стюардессами. Взлет прошел нормально, взлетели мы на запад, затем, когда самолет набрал высоту, пилот повернул на северо-восток, к Англии.
     Нам это направление не годилось: каждую милю пришлось бы проделывать в обратном направлении. Больше того, поскольку мы не знали, каков запас топлива, каждый галлон мог стать критическим. Папа встал и пошел в передний туалет; стюардессы находились сзади и готовили кофе. Мы с Энди дали папе время добраться до дверей пилотской кабины, затем последовали за ним.
     Это было второе испытание: заперта ли кабина? Папа повернул ручку - дверь открылась. Когда помощник повернулся, папа протиснулся внутрь, а я вслед за ним перекрыл дверь. Папа достал из кармана пистолет Марты и сказал:
     - Беру на себя руководство. Делайте, как я говорю, и никто не пострадает.
     Я боялся - на мгновение даже был уверен, - что ничего не получится. Обычно угонщики - чокнутые, а экипаж здоров; на этот раз все наоборот. Под шапкой пилот будет делать не то, что считает правильным, а то, что прикажет ему трипод. Если трипод захочет, чтобы он разбил самолет, с ним самим и сорока пассажирами на борту, пилот не будет колебаться.
     Оба летчика смотрели на пистолет. Пилот сказал:
     - Чего вы хотите?
     - Курс на Женеву.
     Он колебался, казалось, долгое время. Наша надежда была на то, что он, увидев наши шапки, не подумает, что мы против триподов. Наконец он пожал плечами.
     - Ладно. Пусть будет Женева.

7

     Пилот, Майкл Харди, воспринял угол легче, чем я ожидал. Он спросил папу, почему тот хочет лететь в Женеву, и папа ответил, что его жена в Швейцарии, а полеты запрещены. Мне это показалось нелепой причиной, но Харди воспринял ее как должное. Я решил, что одно из общих воздействий шапки заключается в том, что люди перестают быть лыбопытными. Стюардессы и пассажиры, казалось, вообще не беспокоятся из-за происходящего. Шапка, вероятно, действовала и как транквилизатор.
     Насколько беззаботен пилот, выяснилось, когда он ввел данные нового курса в компьютер.
     Он зевнул и сказал:
     - Тютелька в тютельку.
     - Что это значит? - спросил папа.
     - Топливо. До Женевы хватит, но ни грамма для отклонений. Будем надеяться, что с погодой повезет.
     Одна из стюардесс принесла нам кофе, и пока мы пили, пилот разговаривал. Он сказал, что всегда хотел летать; школьником он жил у аэропорта Гэтуик и все свободное время смотрел на самолеты. До последнего времени он рассматривал свою работу как промежуточный этап - ему хотелось водить большие трансатлантические самолеты.
     Жуя бисквит, он заметил:
     - Теперь мне смешно, когда я об этом думаю. К чему беспокоиться?
     - Вам теперь хватает местных линий? - спросил папа.
     Харди помолчал перед ответом.
     - Я провел несколько лет, перевозя по небу людей со скоростью сотни миль в час. А зачем? Они не менее счастливы у себя - даже более. У моей жены доля в ферме, и я думаю, что лучше помогать ей, чем летать. Людям не нужны самолеты, да и машины и поезда тоже. Знаете, что бы я предпочел? Лошадь и двуколку. Вот это мне действительно нравится.
     В середине полета он еще раз сверился с компьютером и выяснил, что запас топлива еще меньше, чем казалось.
     - Рискованное дело, - сказал он спокойно. - Лучше было бы в Париж.
     Папа ответил не сразу. Может, он ждал, что Харди что-нибудь добавит или прояснит ситуацию. Женева означала для него Ильзу и для всех нас - спасение от триподов. Но это означало также поставить под угрозу жизнь всех в самолете.
     - Летим в Женеву, - сказал он наконец.
     Харди кивнул.
     - Пусть будет Женева. Надеюсь, встречный ветер не станет сильнее.
     Больше ничего не было сказано. Я вспоминал все фильмы о катастрофах самолетов, которые видел. Однажды у Энди его мать говорила о том, что боится летать - она никуда не поедет, если нужно лететь в самолете. Я считал тогда это глупым, но сейчас мне так не казалось. Мы сидим в металлической трубе в милях над землей, и если горючее кончится, наши шансы на выживание почти равны нулю. Я представил себе, как секунда за секундой пустеют баки с бензином, и почувствовал, что потею.
     Я думал также о том, что говорил Харди о своих чувствах. Он казался счастливым. И если триподы на самом деле несут мир, может, это хорошо? Люди будут любить друг друга; может, они перестанут думать только и себе и нескольких близких, а будут думать обо всех.
     В лунном свете видны были покрытые снегом горы, Харди начал подготовку к посадке. Дела это не улучшило; наоборот, если только возможно, стало еще хуже. Когда пилот выпустил шасси, один из двигателей закашлял, потом снова заработал и наконец совсем смолк. Я почувствовал настоящий ужас. Закрыл глаза, когда впереди показались посадочные огни, и не открывал их до тех пор, пока колеса не коснулись посадочной полосы. И неожиданно от облегчения ощутил сильную слабость.
     Харди привел самолет на стоянку вблизи вокзала, и теперь я начал беспокоиться о другом. Администрация аэропорта знала об угоне, конечно, но я не представлял себе, какова будет ее реакция. Все переговоры с землей касались только посадки. Казалось, прошло очень много времени, но тут двери раскрылись, и нам приказали высаживаться. Я видел, как папа нервно жует губу.
     Я подумал, что нас отделят от экипажа и остальных пассажиров, но после того как папа отдал пистолет Марты, нас всех провели через зал прибытия в небольшое помещение, где находились солдаты с автоматами.
     - Пожалуйста, снимите шапки с голов, - сказал старший офицер.
     - Это невозможно, - ответил капитан Харди.
     - Немедленно!
     Харди сказал:
     - Прошу разрешения заправиться и вылететь с пассажирами из Женевы.
     - В разрешении отказано. Снимайте шапки.
     Мы четверо сняли шлемы с голов, но никто из остальных не шевельнулся. Офицер отдал резкий приказ на немецком, и двое солдат приблизились к Харди.
     Он попятился при их приближении и крикнул офицеру:
     - Вы не имеете права трогать нас! Позвольте нам заправиться и улететь.
     Офицер не обратил на это внимания, а солдаты продолжали приближаться. Викарий, говоривший с Мартой на Гернси, стоял поблизости.
     Он вытянул руки и сказал:
     - Мы принесли вам мир. Опустите оружие и примите благословение. - И провел три вертикальные полосы правой рукой. - Во имя трипода.
     Когда солдаты схватили его за руки, Харди как будто сошел с ума: он вырвался, ударив при этом солдата в лицо. Остальные пассажиры с криками устремились вперед.
     - Быстро! Сюда... - расслышал я сквозь шум голос Марты.
     Мы бросились к двери, через которую вошли. Два солдата подняли автоматы. Папа сказал:
     - Мы не в шапках. Посмотрите.
     И он швырнул свою шапку на землю; солдаты не опустили оружие. Сзади поверх криков послышался выстрел, а затем автоматная очередь. Оглянувшись, я увидел двоих пассажиров на полу. Одним из них был капитан Харди, из раны на его шее струилась кровь.
     Все быстро кончилось. Остальные пассажиры замолчали и тупо смотрели на солдат. Двое солдат взяли за руки пожилого пассажира лет шестидесяти и отвели его в сторону. Как только один из солдат потянул с него шапку, пассажир закричал и продолжал кричать, когда солдаты перешли к следующему. Шум был ужасный и становился все страшнее, по мере того как солдаты снимали шапки одну