редство вызывать боль, вместо того чтобы бороться
с ней.
     - Да  неужели  вы не понимаете,  что,  узнав механизм появления и
усиления боли,  мы сможем действовать наверняка в борьбе с  нею!  -  с
раздражением воскликнул профессор. - Видно, что вы не диалектик.
     - Диалектика - вещь сложная,  - спокойно возразил Гирин.  -  Вот,
например,  может  быть  и  такая диалектика:  живем мы еще в далеко не
устроенном мире,  еще сильна всяческая дрянь, и ваша болевая сыворотка
преотличнейшим  образом может быть использована для неслыханных пыток.
А что касается секретности,  то вам,  научному администратору,  должно
быть известно,  что секреты в науке лишь отсрочка, тем более короткая,
чем более общей проблемой вы занимаетесь.  И все это на  фоне  успехов
нашей анестезиологии выглядит неважно.
     - Какую ерунду вы городите!  - не  сдержался  профессор.  -  Так,
по-вашему, некоторыми вещами нельзя и вовсе заниматься!
     - Есть вещи,  которыми нельзя заниматься,  пока  не  будет  лучше
устроено  общество  на  всей  нашей планете,  - подтвердил Гирин,  - и
ученым следует думать об этом.  Меня тревожит, например, не слишком ли
много кое-где развлекаются с энцефалографами и с лазерами.
     - Ну и что?
     - А  то,  что  ряд американских физиологических лабораторий занят
усиленным изучением прямого воздействия на определенные участки мозга.
Вызывают   ощущения  страха  или  счастья,  полного  удовлетворения  -
эйфории. Пока у крыс и у кошек, но мостик-то ведь узок!
     - Послушать вас, так я вредной вещью занят?
     - Я думаю, что так.
     - И  вы  не  хотите  работать  в  моей лаборатории именно по этой
причине?
     - Прежде всего по этой.
     Профессор некоторое  время  собирался  с   мыслями   и   подавлял
негодование.
     - Вот какой  вы!  Но  другой  работы  мы  не  найдем  для  вас  в
институте!  Впрочем,  нас  недаром предупреждали...  - Рябушкин умолк,
спохватившись, но Гирин насторожился.
     - Это о чем же предупреждали,  можно узнать? О моем несговорчивом
характере?
     - Характер - пустяки! Есть кое-что похуже!
     - Вот как? Тогда уж извольте сообщить, а то я все равно в партком
пойду. Там добьюсь, в чем дело.
     Рябушкин поморщился и нехотя начал, постепенно оживляясь:
     - Есть такой за вами грешок,  что там - целый грех, за это раньше
даже врачебный диплом отнимали.  Лечили вы одного  больного  якобы  от
рака,  а  на самом деле отравили анестезией,  рака-то и не было,  а вы
такую дозу закатили,  что  больной  умер.  Оправдаться-то  оправдались
перед комиссией, а вот слава хвостом идет...
     - Да,  вы правы,  хвостом! Вот эти хвосты и превращают людей, кто
послабее,  в пресмыкающихся с хвостом! - отвечал Гирин, вставая. Встал
и Рябушкин, избегая смотреть ему в глаза.
     - Приглашение,  которое  вам  послали,  мы аннулируем!  - крикнул
профессор вслед уходившему.
     - Я  сам  позабочусь.  Прощайте.  - И Гирин прямо от замдиректора
института направился в министерство.
     - Я  вряд,  ли  смогу  вернуться,  не  игрушки  - сорвали с дела,
демобилизовали для научной работы.  Но могу принять любое назначение -
подальше,  если  уж  не гожусь для Москвы,  - говорил Гирин начальнику
отдела кадров.
     - Кто вам сказал, что не годитесь? Рябушкин?
     - Не только. Разве не отделались от меня в тимуковском институте?
Ну и Рябушкин - после отказа работать в его лаборатории.
     - Да,  да.  Но это еще не последняя  инстанция.  Найдем  для  вас
хорошее   дело.   Сейчас  пригласим  нашего  консультанта,  профессора
Медведева - может быть, знаете?
     - Слыхал...
     - Здравствуйте,  доцент  Гирин,  -  приветствовал  его  маленький
подвижный профессор, по виду никак не соответствовавший своей фамилии.
     - Какой же я доцент, никогда не преподавал, только в госпитале!
     - Все  равно,  раз вы кандидат медицинских наук.  Извините,  я уж
привык табель о рангах в науке свято соблюдать.  Обижаются люди, ежели
назовешь   не  так.  Ну,  не  будем  терять  времени.  Вы,  как  и  я,
невропатолог,  а  с  вашими  статьями  по  психофизиологии  я  знаком.
Наверное, и сейчас о том же мечтаете?
     - После войны еще больше. Но...
     - Теперь не те времена.
     - Как бы не так!  Инерция велика.  Вот и за мной  хвост  какой-то
тянется,  как  сказал  мне  Рябушкин.  Откуда  он знает?  Я,  конечно,
рассказывал о своей практике товарищам по работе. Видимо, кто-то нашел
нужным   написать   вам   сюда.   Еще   Лев  Толстой  упрекал  русскую
интеллигенцию  в  "неистребимой  склонности  писать  доносы"   -   его
собственная формулировка.
     - Положим,  вы это  слишком!  -  в  один  голос  воскликнули  оба
собеседника. - Ведь знать людей-то надо.
     - Только по делам,  а не по хвостам.  Мы  не  крокодилы,  у  тех,
наверное,  в  почете  тот,  у  которого  хвост длиннее.  Разрешите мне
рассказать вам одну короткую историю.  Можно?  - И на согласный  кивок
начальника  кадров  Гирин  продолжал:  - Вы знаете,  что еще в прошлом
столетии  ученые-археологи  в  Египте  раскапывали  Тель-эль-Амарну  -
развалины  столицы фараона Эхнатона.  Особенного фараона,  реформатора
религии и общественной жизни. Нашли громадный архив папирусов или чего
еще там, на чем писали в те времена, всего несколько тысяч документов,
книг, записей - целую библиотеку дворца фараона. Ученые набросились на
нее,  как коршуны, - библиотека за полторы тысячи лет до нашей эры, да
еще в эпоху реформ!  Нашелся ключ  ко  всей  истории,  науке,  религии
Древнего  Египта.  Кропотливая  расшифровка иероглифов продолжалась до
двадцатых годов нашего века.  И что же? Никаких данных о науке, жизни,
даже религии.  Тысячи кляуз!  Не ручаюсь,  точно ли помню, но примерно
так - шестьдесят процентов доносов,  сорок процентов униженных  просьб
пожаловать, что тогда жаловали холуям - землю, дачу, рабов, не знаю уж
что.  Это было три с половиной тысячи лет назад!  А сейчас,  да еще в,
первом  социалистическом государстве мира,  надо,  чтобы даже памяти о
таком не осталось.  Прежде всего надо покончить с этим хвостом старого
мира.
     - Хорош!  - кивнул на  него  Медведев.  -  Ежели  всегда  вы  так
задиристы с коллегами, то и неудивительно. Еще не то напишут!
     - Важно не то, что напишут, важно, чтобы...
     - Ладно,  понятно.  Но  вы  все-таки  расскажите,  что это был за
случай. - Гирин начал без воодушевления:
     - До войны, когда я работал в Вологодской областной больнице... -
А в памяти уже возникли все подробности его неудачи.
     ...Побывав на   консультации   в  районе,  он  на  обратном  пути
заночевал в небольшой деревне на областном тракте. Около часу ночи его
разбудили  двое детей из соседней деревни,  прибежавших сюда в надежде
на помощь проезжающих.
     - Отец  заболел,  слышь-ко,  сильно-т  как,  муценье  глядеть,  -
объясняла запыхавшаяся белобрысая девчонка, в то время как мальчик лет
двенадцати,  ее  брат,  исподлобья  и  с  детской  надеждой смотрел на
сонного Гирина.
     Из расспросов  выяснилось,  что  вечером  у  отца  на  щеке вдруг
появилось красное пятно,  началась  сильная  боль,  так  что  здоровый
сорокалетний  мужик иногда "криком кричал".  А пятно стало красным как
уголь, и смотреть на него было никак невозможно...
     - Почему невозможно? - тщетно домогался Гирин, перебирая в памяти
все, что он знал о нарывах, гангренах и прочих гнойных заболеваниях.
     - Скорее,   дяденька   доктур,  очень  муцается  он,  -  торопила
девчонка,  пока Гирин одевался и проверял свой медицинский чемоданчик,
в котором возил все нужное для первой помощи.
     И вдруг Гирина осенило - его отличная память не подвела и на этот
раз.
     - Слушай,  - задержал он метнувшуюся было к двери  девочку,  -  я
знаю,  почему  невозможно  смотреть  на  пятно.  Только говори верно -
пахнет?
     - Ой, как пахнет-то, - все внутри переворачивается!
     "Так и есть,  нома,  или водяной  рак,  одно  из  заболеваний,  с
которым  врач-неспециалист сталкивается раз в жизни,  а то и совсем не
встречается!" - соображал Гирин,  спотыкаясь в  темноте,  стараясь  не
отстать от проворных ребят.
     Нома - редкое заболевание гангренозного характера у детей и  лишь
в совершенно исключительных случаях у взрослых.  Воспаление начинается
на слизистой оболочке рта и быстро выходит  наружу  в  виде  небольшой
опухоли ярко-красного цвета,  от которой в разные стороны расползаются
валикообразные отростки.  Вдоль отростков живая  ткань  распадается  в
густую жидкость с невыносимо тяжелым запахом.
     Буквально на  глазах  большой  участок  тела  может   распасться,
обнажая  кости.  Нома  сопровождается  иногда  ужасной болью,  иногда,
наоборот,  протекает при пониженной  чувствительности.  Гирин  силился
воскресить  в  памяти случаи выздоровления от номы,  но таких не было.
Только при срочном вмешательстве хирурга,  если нацело иссекался  весь
пораженный  участок и еще большая область вокруг него,  тогда страшный
водяной рак оставлял свою жертву искалеченной, но живой.
     И если его ждет действительно нома, то что он может сделать? В то
время он не занимался хирургией,  кроме несложных вскрываний  нарывов,
лечения переломов, извлечения заноз - всего того набора простых ран, с
которым приходится иметь дело каждому врачу,  подающему первую помощь.
Скальпель,  турникет,  ножницы,  пинцет  -  вот  и  весь  набор  в его
чемоданчике.
     В хорошей  -  чистой  избе  его  встретила  насмерть перепуганная
женщина.  Сам хозяин метался на постели,  издавая приглушенные  стоны.
Рубаха взмокла от пота, так же как и полотенце, наброшенное на плечо и
шею.  Капли пота выступили и  на  лбу  под  спутавшимися  и  взмокшими
волосами.  Маленькие,  глубоко  запавшие  глаза  взглянули на Гирина с
такой радостной верой,  что тот постарался прикрыть  смущение  бодрыми
словами: "Ну сейчас посмотрим".
     Страшная вонь,  не  похожая  на  то,  с   чем   ему   приходилось
встречаться  прежде,  ударила  Гирину  в  нос.  Он постарался сдержать
тошноту и не дышать,  но запыхавшемуся после быстрой ходьбы этот запах
так  и  лез в ноздри.  Да,  все было так.  Красная опухоль с короткими
тупыми отростками находилась на левой щеке, снизу, почти у самого угла
нижней челюсти,  а самый большой отросток уже достиг края надключичной
ямки,  рассекая  кожу  неширокой  бороздой,  на  дне  которой   смутно
просвечивала кость. Достаточно было минутного осмотра, чтобы убедиться
в том,  что для иссекания номы  требуется  сложная  операция,  которую
районный хирург,  вероятно, проделает с уверенностью. Но пока больного
довезут в больницу,  опухоль сильно разрастется,  и тогда  понадобятся
оборудование и персонал областной клиники.  Пока доставят в клинику...
Гирин оборвал сам себя,  сочтя,  что не имеет времени для  бесполезных
рассуждений. Чтобы спасти больного, надо было или немедленно доставить
его в больницу,  или...  или  замедлить  развитие  опухоли.  Доставить
немедля было нельзя,  значит,  оставалось одно - замедлить!  Как? Если
перерезать все ткани вокруг пораженного места?  Но  на  какую  глубину
идут отростки? И какая гарантия, что они не перейдут через разрезы?
     Гирин уселся на подставленный стул и задумался.  Вся семья стояла
по углам избы в молчаливом оцепенении, и даже хозяин перестал стонать,
следя за врачом.
     А тот,  напрягая все душевные силы, пытался найти верное решение.
Враг,  с которым он столкнулся, был настолько страшен, что нельзя было
допустить неточности решения.  Сам не чувствуя большой уверенности, он
потребовал горячей воды, чистую простыню, раскрыл чемодан и взял шприц
-  в заранее стерилизованной коробке.  И в тот самый момент,  когда он
раскрыл  коробку,  его  вдруг  точно  встряхнуло.  А   может,   вместо
рассечения  тканей  инъецировать  их новокаином?  Может быть,  уместно
что-то вроде новокаиновой блокады?  Если нома - вирусное  заболевание,
то  все  равно  воспаление  не  должно происходить без участия нервной
регулировки! А если так - новокаин затормозит процесс настолько, чтобы
успеть  в операционную.  Самое плохое - неизвестно,  насколько глубоко
проникает опухоль:  ведь барьер из анестезированной ткани надо создать
и  под  опухолью!  Надо  много  анестетика  -  не беда,  он взял целую
коробку.
     Медлительная неуверенность    слетела    с    Гирина.   Короткими
повелительными  фразами  он  начал  отдавать  распоряжения.  Запрягать
лошадь  и  ждать  его  с больным.  Бежать на тракт и останавливать там
первую проходящую машину чем угодно:  мольбами,  деньгами,  угрозами -
весь  вопрос  был  в том,  чтобы эта машина случилась теперь же,  а не
тогда,  когда окончится действие лекарства.  Уверенно он  приступил  к
анестезии,  шаг  за  шагом  пропитывая  ткани,  вспоминая,  чему учили
Спасокукоцкий и Вишневский.  Скоро  бледное  кольцо  окружило  опухоль
онемелым,   нечувствительным   валиком.   Больной  перестал  метаться,
улыбнулся, попросил молока.
     Все шло удачно - и машину остановили на тракте, и быстро привезли
больного,  и доехали до рассвета  до  больницы,  и  хирург  готов  был
сделать иссечение,  но... больной погиб от коллапса через каких-нибудь
полчаса после приезда.  Гирин так и не  смог  установить,  что  именно
случилось   -   была   ли   у   больного  аллергия  к  новокаину,  или
анестезированная  область  захватила  аномально  проходившую   крупную
веточку десятого нерва,  или вообще он впрыснул количество анестетика,
оказавшееся  больному  не  под  силу,  хотя  тот  и  выглядел  крепким
человеком.  Но самое важное - опухоль не только не прогрессировала,  а
сократилась настолько,  что  хирург  и  главврач  больницы  отказались
подтвердить диагноз номы!  Получилась большая неприятность:  как будто
Гирин ошибся в диагнозе и отравил больного ненужно большим количеством
новокаина,  вдобавок  впрыснутого  неумело!  Гирин сумел доказать свою
правоту,  представив анализ опухоли и разъяснив мероприятие, но все же
сомнение  оставалось  и потащилось за ним,  как пресловутый крокодилов
хвост.  И обвинявшие и оправдавшие его врачи  еще  не  сталкивались  с
номой. Все рассуждения носили теоретический характер.
     Оба министерских-работника внимательно выслушали  его  рассказ  и
молча переглянулись. Скрывая улыбку, Медведев спросил:
     - А правда, что вы еще студентом лечили кого-то с помощью нагана?
     - Не нагана,  а с помощью Аствацатурова, - возразил горячо Гирин.
- Видите, вам и это известно!
     - Но вы ведь никогда и не скрывали?
     - Нет, конечно. Только все это было так давно! Никто не отозвался
на вызов в тоне Гирина.
     - Так,  - произнес, помолчав, начальник отдела кадров. - Знания и
способности  у вас,  видимо,  большие,  и вы нужны в исследовательских
институтах, а вот... - говоривший умолк.
     - Досказывайте, раз начали.
     - Сами понимаете или позже поймете. Что вы скажете, профессор?
     - Я  полагаю  -  направить  в  ту физиологическую лабораторию,  о
которой я вам говорил.  Пойдете младшим  сотрудником  в  сравнительную
физиологию зрения? - повернулся он к Гирину.
     - Пойду... пока, - равнодушно согласился тот.
     - Что значит "пока"?
     - Пока  не   будет   создана   специальная   психофизиологическая
лаборатория, необходимость которой докажу и добьюсь организации!
     - Ну вот и хорошо, - заключил начальник отдела кадров.
     "Неудачно началось у меня в Москве, - раздумывал Гирин, оглядывая
свою комнату с кое-какой приобретенной наспех мебелью.  -  Провалилось
дело с работой в нужном мне институте.  Безденежье не дает возможности
реставрировать статую  Анны  и  привезти  ее  на  выставку.  Художники
сказали,  что  выставят,  если я возьму на себя все расходы.  И на том
спасибо".
     На другой  день  Гирин  отправился в геологический институт,  где
работала едва ли не половина тех геологов, которым наша страна обязана
рудами и нефтью,  углем и алмазами, бокситами и цементом. Гирин шел по
темным,  заставленным шкафами коридорам,  с волнением читая на  дверях
известные  по  газетам  фамилии и негодуя на тесноту устарелого здания
постройки  тридцатых   годов.   Андреев   встретил   его   в   проходе
разгороженного  шкафами  кабинета.  Гирин подумал,  что эта узкая щель
никак не подходит человеку,  вся жизнь  которого  прошла  в  просторах
казахских степей,  бесконечных болотах сибирской тайги,  высях Алтая и
Тянь-Шаня.  Геолог,  должно быть, прочел его мысли, потому что, слегка
усмехнувшись, сказал:
     - Это не беда,  после тайги  хорошо  сидеть  потеснее.  Устанешь,
знаете, когда полгода без стен - трудно сосредоточиться.
     - Вы все тот же,  - приветливо,  но не  принимая  шутки,  ответил
Гирин. - Бывает ли у вас то, что вы назовете бедой?
     Геолог заулыбался еще шире и вдруг сердито стукнул по столу.
     - Как же нет беды?  Беды нет только разве у полных идиотов.  Есть
такие - всем довольны...  а вот у меня!  - Андреев  распахнул  высокие
створки  простецкого  фанерного  шкафа,  открыв две колонки некрашеных
лотков.
     В полутемной глубине замаячили угловатые куски горных пород. Даже
на неопытный взгляд Гирина камни удивляли  разнообразием:  то  угрюмым
темно-серым,   то   теплым   красным,  желтым  цветом,  то  сочетанием
разнокалиберной пятнистости.  Какие-то блестки,  серебристые и черные,
огоньки  маленьких  кристаллов - зеленых,  розовых,  синеватых - слабо
мерцали в  кусках  камня,  как  бы  поддразнивая  Гирина  и  укоряя  в
невежестве.
     - Видите,  все полно! - крикнул Андреев, и Гирин сразу понял, что
геолог  действительно  говорит  о  самом  наболевшем.  - И здесь,  и в
коридоре,  и на складе,  паршивом складе тоже. А здесь каждый из этих,
для вас простых,  камней - редчайшая вещь.  Вот эти,  - Андреев рывком
выдвинул тяжеленный лоток, - отбиты от скал в почти недоступном ущелье
притока  Индигирки.  Мы,  надрываясь,  несли  их  в  заплечных мешках,
перегружали на оленей,  мчали на плотах через бушующие пороги. А эти -
с вершинного гребня...  хм, одной громаднейшей горы - я и сам не знаю,
как удалось спуститься с грузом образцов.  А эти - чтобы добыть их, мы
поднимали  лошадей на веревках на отвесные кручи ригелей - перегородок
в ледниковых ущельях...  Там,  в левом шкафу,  - мы вывезли их  сквозь
страшные   пески  из  хребта,  от  которого  четыреста  километров  до
ближайшей воды... А вот там - из жарких болот Африки - первые, которых
коснулась  рука  ученого,  а не равнодушные пальцы белого проспектора,
стремящегося лишь к обогащению!..
     Гирин с уважением осматривал стойки с рядами одинаковых лотков.
     - Неужели негде хранить? - спросил он. - Как же это?
     - Негде!  Когда-то,  в первые пятилетки,  нам отчаянно не хватало
геологов. И мы посылали на ответственные работы студентишек со второго
курса...  а  уж дипломники,  те чуть ли не в начальниках групп ходили.
Конечно,  съемка получилась пестрая и коллекции  были  собраны  разной
ценности.  С  тех  пор утвердился взгляд,  что геологические коллекции
хранить не следует - надо слишком много места,  документировали карту,
представили  пробу  -  и  долой.  До сих пор не переломить заскорузлой
косности.  А по-моему,  та сумма труда, которая затрачена на то, чтобы
проникнуть в недоступные места,  вынести оттуда эти камни,  - уже сама
по себе заслуживает сохранения.  Мало ли что когда понадобится -  ведь
всех маршрутов и экспедиций не повторишь,  - полстолетия пройдет, пока
кто-нибудь опять явится на то же место! Так неужели нельзя построить -
тьфу,  дрянь!  -  большой  каменный  сарай  с  несколькими отопляемыми
кабинетами  и  сделать  для  страны  настоящее  хранилище?  При  нашей
теперешней   технике   -  ерунда,  дешевка,  а  какие  ценности  будут
сохранены.  Только построй с расчетом - с запасом места,  иначе  через
пять лет повторится то же самое.
     - Совершенно ясно!  Одного не пойму: как же это не очевидно вашим
большим  деятелям?  Ведь  по современным масштабам вопрос в самом деле
пустяковый!
     - Верно,  что пустяковый.  Н