к этот Казак, не  так-то  легко  убрать  из
книжки.
   Казак притаился за грудой бронзированных труб, которые в этот день братья
Маритимо по дешевке купили у одного бандита. Казак собирался  убить  меня  и
даже загрызть.

   Стоя спиной к  решетке,  я  глубоко  затянулся  сигаретой.  Эти  сигареты
постепенно убивали меня. С философической грустью я глядел на мрачные  вышки
старого особняка Кидслеров по другую сторону бульвара.
   Там  выросла  Беатриса  Кидслер.  Там  были  совершены  самые  знаменитые
убийства в истории Мидлэнд-Сити. Вилл Фэйрчайлд, герой первой мировой  войны
и дядя Беатрисы Кидслер с материнской стороны, однажды, в 1926 году, вышел с
винтовкой в руках. Он убил пятерых родичей, трех  слуг,  двух  полисменов  и
всех зверей в домашнем зоопарке Кидслеров. А потом выстрелил  себе  прямо  в
сердце.
   На вскрытии обнаружилось, что у него в мозгу  была  опухоль  величиной  с
дробинку. Эта опухоль и была причиной всех убийств.

   После того как Кидслерам во  время  Великой  депрессии  пришлось  продать
особняк, туда въехал Фред Т.  Бэрри  с  родителями.  Старый  дом  наполнился
звуками голосов всех птиц  Британской  империи.  Потом  особняк  перешел  во
владение города, и шли разговоры о том, чтобы открыть в нем музей, где  дети
могли бы изучать историю Мидлэнд-Сити по всяким стрелам и чучелам животных и
всяким ранним поделкам белых людей.
   Фред Т. Бэрри предложил пожертвовать полмиллиона долларов на  организацию
предполагаемого музея, но с одним  условием:  выставить  там  первую  модель
"Робо-Мажика" и первые рекламные плакаты.
   Этой выставкой он хотел показать, что и машины эволюционируют, так же как
и животные, но только гораздо быстрее.

   Я загляделся на особняк Кидслеров, совершенно не подозревая,  что  буйный
пес готов на меня напасть сзади.  Килгор  Траут  подходил  по  бульвару  все
ближе. Я как-то безразлично относился к его появлению, хотя  нам  надо  было
очень серьезно поговорить о том, как я его создал.
   Вместо этого я думал о своем  деде  со  стороны  отца  -  он  был  первым
дипломированным архитектором в Индиане. Он  спроектировал  сказочные  дворцы
для  миллионеров-"хужеров"  . Теперь на месте этих  дворцов  оказались  похоронные  бюро,  клубы
гитаристов, винные погреба и стоянки  для  автомашин.  Я  думал  и  о  своей
матери, о том, как она однажды во время Великой депрессии прокатила меня  на
машине по Индианаполису, чтобы на меня произвело  впечатление  могущество  и
богатство другого моего деда - ее отца. Она  показала  мне,  где  стоял  его
пивной завод, где были его сказочные дома. Теперь на их месте всюду остались
одни ямы.
   Килгор Траут был уже совсем близко от своего создателя  и  замедлил  шаг.
Почему-то он меня испугался.
   Я повернулся к нему  так,  что  мои  лобные  пазухи,  откуда  посылают  и
принимают все телепатические мысли, оказались симметрично на одной  линии  с
его лобными пазухами. И я несколько раз телепатически повторил:
   "У меня для вас есть хорошие вести".
   И тут налетел Казак.

   Я увидел Казака углом правого глаза. Его глаза были как фейерверк. Зубы -
белые сабли. Слюна - синильная кислота. Кровь - нитроглицерин.
   Он плыл, как цеппелин, лениво повисший в воздухе.
   Мои глаза сообщили о нем моему мозгу.
   Мозг немедленно передал эту  весть  в  гипоталамус,  велел  ему  передать
гормон СБФ в короткие сосуды, связывающие гипоталамус с шишковидной железой.
   От этого гормона железа послала другой гормон в  мою  кровь.  Эта  железа
накапливала свой гормон именно для таких случаев. А цеппелин  приближался  и
приближался.
   Часть гормона шишковидной железы достигла коры надпочечника, где на такой
случай накапливались глюкокортикоиды. Надпочечник  выделил  эти  вещества  в
кровь. Они растеклись по всему моему телу,  превращая  гликоген  в  глюкозу.
Глюкоза питала мышцы. Благодаря глюкозе я мог драться, как дикая кошка,  или
бегать, как олень.
   А цеппелин приближался и приближался.
   Мой надпочечник впрыснул в меня и  дозу  адреналина.  Я  весь  покраснел,
оттого что у меня подскочило кровяное давление. От адреналина сердце у  меня
заколотилось, как звонок сигнала тревоги.  От  него  у  меня  волосы  встали
дыбом. А в кровь от адреналина поступили еще  коагулянты,  свертывающие  ее,
чтобы в случае ранения я не потерял всех жизненных соков.
   Все это было вполне нормальной защитной реакцией человеческой машины.
   А Килгор Траут смотрел на меня с некоторого расстояния, не  зная,  кто  я
такой, не зная ничего про Казака, не зная, как  мое  тело  отреагировало  на
прыжок пса.
   За этот день с Траутом много чего случилось, но  день  еще  не  кончился.
Сейчас он увидал, как его создатель перепрыгнул через целый автомобиль.

   Я упал на колени и на руки посреди Фэйрчайлдского бульвара.
   Казак был отброшен решеткой. Земное притяжение подействовало и  на  него,
как на меня. Его швырнуло об асфальт. На миг Казаку отшибло мозги.
   Килгор Траут повернул назад. В испуге он поспешил обратно в  больницу.  Я
стал звать его, но он пошел еще быстрее.
   Тогда я вскочил в свою машину и погнался за ним. Я опьянел как  дурак  от
адреналина, и коагулянтов, и всяких прочих веществ.
   А Траут уже бежал рысцой, когда я стал его нагонять. Я рассчитал, что  он
делал около одиннадцати миль в час, что было  великолепным  достижением  для
человека его возраста. Он тоже был переполнен адреналином, и коагулянтами, и
глюкокортикоидами.
   Окна у меня в машине были открыты, и я закричал ему вслед:
   - Эгей, мистер Траут, эгей! Эгей!
   Он замедлил шаг, услыхав свое имя.
   - Эгей! Я вам друг! - крикнул я. Он прошаркал еще шага два и остановился.
Задыхаясь от усталости,  он  прислонился  к  ограде  склада  электроприборов
компании "Дженерал электрик". Марка компании и ее девиз светились на  ночном
небе над дико озиравшимся Траутом. Девиз у компании был такой:

   ПРОГРЕСС - НАША ГЛАВНАЯ ПРОДУКЦИЯ.

   - Мистер Траут, - сказал я из темноты автомашины. - Вам нечего бояться. Я
принес вам самые радостные вести.
   Он не сразу отдышался, и поэтому ему было трудно вести беседу.
   - Вы.. вы от... от этого... ну... фестиваля искусств, что ли?
   - Я от Фестиваля Всего На Свете, - ответил я.
   - Чего? - сказал он.
   Я решил, что неплохо будет, если он увидит  меня  поближе.  Я  попробовал
включить верхний свет в машине. Но вместо  этого  включил  щетки  для  мытья
стекол. Правда, я их  сразу  же  выключил.  Но  свет  от  фонарей  городской
больницы расплывался у меня в глазах из-за воды,  растекшейся  по  ветровому
стеклу. Я дернул еще за  одну  кнопку.  Кнопка  осталась  у  меня  в  руках.
Оказывается,  это  была  зажигалка.  Ничего  не  попишешь  -  пришлось   мне
разговаривать с Траутом из темноты.
   - Мистер Траут, - сказал я. - Я писатель, и я создал вес для своих книг.
   - Простите? - сказал он.
   - Я ваш создатель, - сказал я. - Сейчас вы в самой гуще  одного  из  моих
романов, вернее, ближе к концу.
   - М-мм, - сказал он.
   - Может быть, у вас есть вопросы?
   - Простите? - сказал он.
   - Пожалуйста, спрашивайте о чем хотите - о прошлом, о будущем,  -  сказал
я. - А в будущем вас ждет Нобелевская премия.
   - Что? - спросил он.
   - Нобелевская премия по медицине.
   - А-а, - сказал он. Звук был довольно невыразительный.
   - Я также устроил, чтобы вас издавал известный  издатель.  Хватит  всяких
"норок нараспашку".
   - Гм-мм, - сказал он.
   - На вашем месте я задал бы массу вопросов, - сказал я.
   - У вас есть peвoльвep? - спросил он.
   Я рассмеялся в темноте, снова попробовал включить верхний свет, но  опять
включил щетки и воду для мытья стекол.
   - Мне совсем не нужен револьвер, чтобы вами управлять, мистер Траут.  Мне
достаточно написать про вас что угодно - и готово!

   - Вы сумасшедший? - спросил он.
   - Нет, - сказал я. И я тут же разрушил все его сомнения. Я перенес его  в
Тадж-Махал, потом в Венецию, потом  в  Дар-эс-Салам,  потом  на  поверхность
Солнца, где я не дал пламени пожрать его, а уж потом назад в Мидлэнд-Сити.
   Бедный старик упал на колени. Он  напомнил  мне,  как  моя  мать  и  мать
Кролика   Гувера   падали   на   колени,   когда   кто-нибудь   пытался   их
сфотографировать.
   Он весь сжался, и я перенес его на  Бермудские  острова,  где  он  провел
детство, дал ему взглянуть на высохшее яйцо бермудского буревестника.  Потом
я перенес его оттуда в Индианаполис, где провел детство я сам. Там  я  повел
его в цирк. Я показал ему человека с локомоторной атаксией и женщину с зобом
величиной с тыкву.
   Потом я вылез из машины, взятой напрокат. Вышел я с шумом, чтобы он  хотя
бы услыхал своего создателя, если уж он  не  хотел  его  увидеть.  Я  сильно
хлопнул дверцей. Обходя машину, я нарочно топал ногами и  шаркал  подошвами,
чтобы они поскрипывали.
   Я остановился  так,  чтобы  носки  моих  ботинок  попали  в  поле  зрения
опущенных глаз Траута.
   - Мистер Траут, я вас люблю, - сказал я ласково. - Я вдребезги расколотил
ваше  сознание.  Но  я  хочу  снова  собрать  ваши  мысли.  Хочу,  чтобы  вы
почувствовали себя собранным, исполненным внутренней гармонии - таким, каким
я до сих пор  не  позволял  вам  быть.  Я  хочу,  чтобы  вы  подняли  глаза,
посмотрели, что у меня в руке.
   Ничего у меня в руке не было,  но  моя  власть  над  Траутом  была  столь
велика, что я мог заставить его увидеть все, что мне  было  угодно.  Я  мог,
например, показать ему прекрасную Елену высотой дюймов в шесть.
   - Мистер Траут... Килгор, - сказал я. - У меня в руке символ целостности,
гармонии и плодородия.  Этот  символ  по-восточному  прост,  но  мы  с  вами
американцы, Килгор, а не китайцы. Мы, американцы, всегда требуем, чтобы наши
символы были ярко окрашены,  трехмерны  и  сочны.  Больше  всего  мы  жаждем
символов, не отравленных  великими  грехами  нашей  нации  -  работорговлей,
геноцидом и преступной небрежностью или глупым чванством,  жаждой  наживы  и
жульничеством. Взгляните на  меня,  мистер  Траут,  -  сказал  я,  терпеливо
ожидая. - Килгор...
   Старик поднял глаза, и лицо у него было исхудалое и грустное, как у моего
отца, когда он овдовел, когда он стал старым-престарым человеком.
   И Траут увидал, что я держу в руке яблоко.

   - Скоро мне исполнится пятьдесят лет, мистер Траут, - сказал я ему.  -  Я
себя чищу и обновляю для грядущей, совершенно иной жизни, которая ждет меня.
В таком же душевном состоянии граф Толстой отпустил своих крепостных,  Томас
Джефферсон освободил своих рабов. Я же хочу дать свободу  всем  литературным
героям, которые верой и правдой служили мне во время всей моей  литературной
деятельности.
   Вы - единственный,  кому  я  об  этом  рассказываю.  Для  всех  остальных
нынешний вечер ничем не будет отличаться от других. Встаньте, мистер  Траут,
вы свободны.
   Пошатываясь, он встал с колен.
   Я мог бы пожать ему руку, но правая его рука была изранена, и  наши  руки
так и повисли в воздухе.
   - Воп voyagel  - сказал я. И я исчез.

   Лениво  и  легко  я  проплыл  в  пустоте  -  я  там  прячусь,   когда   я
дематериализуюсь. Голос Траута звучал все слабей и слабей, и расстояние  меж
нами росло и росло.


   Его голос был голосом моего отца. Я слышал отца - и я видел  мою  мать  в
пустоте. Моя мать была далеко-далеко от меня, потому что она оставила мне  в
наследство мысли о самоубийстве. Маленькое ручное  зеркальце  -  "лужица"  -
проплыло мимо меня. У него была ручка и рамка из перламутра. Я легко  поймал
его и поднес к своему правому глазу - он выглядел так:

   Вот что кричал мне Килгор Траут голосом моего отца:
   - Верни мне молодость, верни молодость! Верни мне молодость!





Когда реальность абсурдна...

   Мое  знакомство  с  американским  писателем   Куртом   Воннегутом-младшим
произошло в начале  семидесятых  годов  на  углу  Бродвея  и  90-й  улицы  в
"студенческой"  книжной  лавке  "Нью-Йоркер".  "Студенческими"  такие  лавки
называются  потому,  что  там  всегда  масса  учащейся   молодежи,   которую
привлекает относительная дешевизна новых изданий (скидка  20  процентов).  И
еще потому, что книгами торгуют тоже студенты, подрабатывающие  на  жизнь  и
ученье, - истинные книголюбы. Они уж не предложат вашему вниманию ни дешевый
детективчик,  ни  "готический  роман  ужасов",  ни  порнографию,   ни   даже
разафишированный  большой  прессой  бестселлер,  если  он  -  пустышка.  Вам
порекомендуют приобрести "книги со значением, будящие мысль".
   И вот в лавке "Нью-Йоркер" худенький длинноволосый студент  Колумбийского
университета познакомил меня с Воннегутом:
   - Не читали? Мы сами его только что открыли для себя, хотя  писателю  под
пятьдесят. И это было радостное открытие. Сейчас Воннегут -  один  из  самых
популярных авторов среди молодежи. А консерваторам он не по душе. С  кем  из
писателей его  можно  сравнить?..  Ума  не  приложу...  Что-то  в  нем  есть
марктвеновское, что-то от Герберта  Уэллса...  но,  впрочем,  нет.  Воннегут
вроде того кота из киплинговской  сказки,  который  ходил  сам  по  себе.  И
Воннегут сам по себе. Очень необычный.  Неожиданный.  Но  как  же  он  будит
мысль!
   После такой пылкой лекции юного книготорговца как было не познакомиться с
Куртом Воннегутом? И я купил сразу три его  книжки.  А  вечером  в  отеле  я
раскрыл их, и для меня началась "ночь открытий"... и загадок.
   Что я держал в руках? Научную фантастику? На первый взгляд, да.  Страницы
пестрели от диковинных названий несуществующих планет.  Вселенную  бороздили
разнокалиберные космические корабли - то размером с картонку для ботинок, то
длиной в сотни  миль.  Водные  пространства  Земли  сковывались  дьявольским
изобретением - "льдом девять". Безоружный профессор, используя только  некие
таинственные "психодинамические" силы своего мозга, сбивал  в  небе  военные
ракеты и взрывал арсеналы ядерных бомб.
   Но странное дело: чем дальше уносил Воннегут читателя в  иные  галактики,
чем   глубже   погружал   в   торосы   "льда   девять"   или   в   лабиринты
"психодинамического"  мозга,  тем  повелительней  полет  авторской  фантазии
возвращал вас назад, на нашу грешную Землю - к  жизненным  проблемам  второй
половины XX века. Даже его героев - пришельцев из далеких глубин  космоса  -
почему-то  больше  всего  волновали   именно   "внутренние"   дела   землян:
загрязнение окружающей среды, эпидемии, нехватка  продовольствия,  а  больше
всего -  разрушительные  войны.  Зато  некоторые  земляне,  соотечественники
Воннегута, напротив, вели себя словно  монстры-роботы  с  какой-то  зловещей
звезды,  равнодушные  к  судьбам  человечества.  Словом,   получалось,   как
выражаются американцы, "топси-терви" - вверх тормашками, шиворот  навыворот,
все наоборот. Это ощущение "все наоборот" усиливалось тем, что автор чуть ли
не  на  каждой  странице   создавал,   казалось   бы,   абсурдные   ситуации
(изобретатель американской атомной  бомбы  и  чудовищного  "льда  девять"  в
романе "Колыбель для кошки" увлекается детской игрой в  веревочку),  рисовал
невероятные,  гротескные  образы,  высмеивал  все  и  вся,   да   еще   этим
"ребячеством" и козырял: "Я зарабатываю  на  жизнь  всякими  непочтительными
высказываниями обо всем на свете".
   "Непочтительные высказывания" озадачивали американцев,  Воннегут  же,  по
образному выражению критика газеты "Нью-Йорк таймс" Ноны Болэкиэн,  язвил  и
издевался над  всем  "в  манере  свободного  колеса":  то  авторское  колесо
откатится в сферу научно-фантастической терминологии,  то  крутится-вертится
"по-ребячески", то будто бы катится под откос.  Но  никогда  по  проторенной
колее... Поди-ка пойми: в шутку пишет автор или всерьез и вообще -  куда  он
клонит?
   ...В ту ночь в нью-йоркском отеле, когда я  впервые  вчитывался  в  книги
Воннегута, было радостно от встречи с большим литературным талантом, но  был
я и озадачен этим метафорическим "свободным колесом", непрестанно снующим по
всем измерениям пространства и времени, а также  необычным  для  американцев
фантастико-эзоповским языком.  Невольно  захотелось  заглянуть  в  биографию
Воннегута. Обстоятельная биография писателя еще не  написана,  но  некоторые
факты его жизни и творчества кое-что проясняют.
   Курт Воннегут, правнук выходца из Германии, родился 11 ноября 1922 года в
городе Индианаполисе, штат Индиана, в семье архитектора. Мать  и  отец  были
настроены  антимилитаристски  и  недоверчиво   ко   всем   "политическим   и
теологическим  гранфаллунам"  (не  ищите  этого  слова  в  словаре,  оно   -
изобретение Воннегута и означает: "корпоративное  сообщество").  Уже  место,
время  и  семейная  среда,  в  которой  родился  писатель,  создали   первое
противоречие его жизни. Индиана - штат, мягко говоря, сугубо консервативный,
а тем паче в начале двадцатых годов, когда после  Октябрьской  революции  за
океаном шла разнузданная охота на инакомыслящих. В  семействе  же  Воннегута
настроения (так утверждает сам писатель) были "новолевые". В таком  "осадном
положении" не возникает ли потребность прибегать  к  эзоповскому  языку?  По
крайней  мере  называть  власть  имущих   непонятным   для   других   словом
"гранфаллуны"?
   Когда  Курт  был  еще  совсем  мальчишкой  и  только  начинал   познавать
окружающий мир, разразился в США экономический кризис -  Великая  депрессия.
Что пережил в эти годы Курт - не  знаю,  но  слова  "Великая  депрессия"  он
твердо помнит по сей день. После окончания школы юноша  хочет  выучиться  на
биохимика. Два  года  в  Корнеллском  университете  и...  фронт.  Убежденный
антифашист, Курт Воннегут выполняет воинский долг, он -  разведчик-пехотинец
на передовой линии. Внезапный плен. Дрезден.  И  в  этом  германском  городе
Воннегут переживает то, что не может забыть всю жизнь: ничем не  оправданное
уничтожение англо-американской авиацией города, не имевшего никаких  военных
объектов, 13 февраля 1945 года.  Лишь  в  1969  году  писатель  рассказал  о
трагических переживаниях того дня в романе "Бойня ј 5, или  Крестовый  поход
детей" (см. журнал "Новый мир"  ј  3-4  за  1970  год).  Дистанция  -  почти
четверть века, но неостывшая боль  и  горечь,  с  которой  он  повествует  о
массовом уничтожении дрезденцев, свидетельствуют о  том,  какой  трагический
отпечаток наложила кровавая драма на сознание Курта Воннегута.  Он  остается
твердым антифашистом  (это  видно  по  многим  его  книгам)  и  одновременно
становится непреклонным антимилитаристом.
   После войны  биография  Воннегута  пошла  зигзагами:  студент  факультета
антропологии Чикагского  университета,  судебный  репортер  чикагского  бюро
новостей, а потом, в 1947 году, внезапный взлет: он -  сотрудник  отдела  по
связи с общественностью крупнейшей военно-промышленной корпорации  "Дженерал
электрик".
   Начиналась "холодная война". Вскормленная  гонкой  вооружений,  "Дженерал
электрик" росла и богатела  как  на  дрожжах  Служба  в  этой  преуспевающей
монополии - почти гарантированный путь наверх,  в  элиту  большого  бизнеса.
Врата монополистического рая, казалось бы, раскрывались перед Воннегутом.
   И что же? Именно в этот момент, в 1950 году, Воннегут ушел из корпорации.
Стал "свободным писателем" - без жалованья.  Почему  и  зачем?  Чтобы  пером
разоблачить те бесчеловечные нравы  и  антигуманизм,  которые  он  увидел  в
"Дженерал электрик". Журнал "Каррент байогрефи" пишет об этом без  обиняков,
"Опыт работы в "Дженерал электрик" вдохновил Воннегута на написание  первого
романа "Рояль механический" (издательство Скрибнера, 1952 год  -  в  русском
переводе называется "Утопия-14") - уничтожающей сатиры на группу  инженеров,
которые заняты внедрением угнетающей автоматизации в американскую жизнь..."
   Обратим внимание на год  издания  первой  книги  писателя:  1952.  Разгар
"холодной  войны".  Разгул  реакции  в  США.  На  американском  политическом
небосклоне восходит зловещая звезда сенатора Джозефа  Маккарти.  Снова