Джон ВАРЛИ

                            НАВЯЗЧИВОСТЬ ЗРЕНИЯ




     Шел год четвертого так  называемого  "отсутствия  спада".  Я  недавно
оказался в рядах  безработных.  Президент  сообщил  мне,  что  мне  нечего
бояться, кроме самого страха. На этот раз я поверил ему на слово  и  решил
налегке отправиться в Калифорнию.
     Я был не единственным. Последние двадцать лет, с начала  семидесятых,
мировая экономика извивалась, как уж на сковородке. Мы пребывали  в  цикле
бум-обвал, который, похоже, был бесконечным. Он полностью уничтожил у всей
страны то чувство безопасности, которое она с таким трудом выработала в те
золотые годы, которые настали после тридцатых. Люди привыкли к тому, что в
этом году они могут быть богачами, а в следующем -  стоять  в  очереди  за
бесплатной похлебкой. Я стоял в этих очередях в 81-м, и, снова, в 88-м. На
этот раз я решил воспользоваться своей свободой  от  табельных  часов  для
того, чтобы увидеть мир. У меня была мысль зайцем добраться до Японии. Мне
было сорок семь, и другого шанса проявить безответственность  могло  и  не
представиться.
     Кончалось лето. Когда я на шоссе поднимал руку с  просьбой  подвезти,
легко было позабыть, что там, в  Чикаго,  происходили  хлебные  бунты.  По
ночам я спал, не залезая в спальный мешок, видел звезды и слушал сверчков.
     Должно быть, большую часть пути  от  Чикаго  до  Де  Мойна  я  прошел
пешком. После нескольких дней ужасных кровавых мозолей мои ноги  огрубели.
Подвозили редко - из-за конкуренции других  и,  отчасти,  из-за  тогдашней
обстановки.  Местные  жители  не   слишком   горели   желанием   подвозить
"городских", которые, как им приходилось слышать, были  по  большей  части
обезумевшими от голода потенциальными  массовыми  убийцами.  Однажды  меня
избили, и приказали никогда не появляться в Шеффилде, штат Иллинойс.
     Но постепенно я научился жизни  странника.  В  дорогу  я  пустился  с
небольшим запасом консервов, выданных соцобеспечением, а  к  тому  времени
как они закончились, обнаружил, что на многих фермах,  что  попадались  на
пути, можно поработать за еду.
     Иногда работа была тяжелой, иногда -  лишь  ее  видимостью,  когда  в
людях проявлялось глубоко  укоренившееся  чувство,  что  ничто  не  должно
доставаться даром. Несколько раз кормили даром, за семейным столом; вокруг
сидели внуки, а дедушки и бабушки рассказывали часто повторяемые истории о
том, как это было в Большой кризис 29-го, когда люди не  боялись  помогать
тем, кому не повезло.  Я  обнаружил,  что  чем  старше  был  человек,  тем
вероятнее, что я встречу у него сочувствие. Это один  из  многих  фокусов,
каким я научился. А большинство пожилых людей дадут вам что  угодно,  если
вы просто будете сидеть и слушать их. В этом я достиг больших успехов.
     К западу от Де-Мойна начали подвозить; затем, по мере  приближения  к
лагерям беженцев в Китайском Поясе, снова сделалось хуже.  Вспомните,  что
после катастрофы, когда реактор  в  Омахе  сделался  расплавленной  массой
урана и плутония, которая начала свой путь вглубь,  направляясь  в  Китай,
оставляя за собой след шириной шестьсот километров с наветренной  стороны,
прошло всего пять лет. Большинство обитателей Канзас-Сити,  штат  Миссури,
все еще жило в деревянных и жестяных хибарках, ожидая,  пока  можно  будет
вернуться в город.
     Беженцы были трагичны. Изначальная  солидарность  людей  перед  лицом
серьезной катастрофы давно уже растворилась, превратившись в разочарование
и летаргию перемещенных лиц. Большинству из них предстояло до конца  жизни
периодически попадать в больницы. Что еще хуже, местные жители  ненавидели
их, боялись, и не хотели с ними знаться. Они были париями,  нечистыми.  Их
детей избегали. Каждый лагерь обозначался номером,  но  местное  население
все их называло Гейгертаунами.
     Я сделал основательный  крюк  к  Литтл-Року  -  для  того,  чтобы  не
пересекать Пояс, хотя теперь это было безопасно, если не не задерживаешься
на одном месте. Национальная гвардия выдала мне знак парии - дозиметр -  и
я странствовал от одного Гейгертауна к другому. Как только я делал  первый
шаг, люди становились до боли дружелюбными, и я редко  спал  под  открытым
небом. В общественных столовых кормили даром.
     Оказавшись  в  Литтл-Роке,  я  обнаружил,  что  нежелание   подвозить
пришельцев,  которые  могут  быть  осквернены   "радиационной   болезнью",
выветрилось - и я быстро пересек Арканзас, Оклахому  и  Техас.  Я  немного
работал - то здесь,  то  там,  но  по  большей  части  отрезки  пути  были
длинными. Техас я видел лишь из окна автомобиля.
     К тому времени, когда я достиг Нью-Мексико, я немного устал  и  решил
некоторое  время  попутешествовать  пешком.  К  тому  времени   Калифорния
интересовала меня меньше, чем само путешествие.
     Я оставил дороги и пошел прямиком - там, где  не  было  оград,  чтобы
остановить меня, и открыл, что даже  в  Нью-Мексико  нелегко  скрыться  от
признаков цивилизации.
     В 60-е Таос был центром  экспериментов  по  альтернативным  вариантам
образа жизни. В то время среди окружающих его холмов  было  создано  много
коммун и кооперативов. Большинство из них  разваливалось  через  несколько
месяцев или лет, но несколько выжило. Позже, похоже, любую группу с  новой
теорией о том, как следует жить и стремлением испытать ее, притягивала эта
часть Нью-Мексико. В результате местность была усеяна кое-как построенными
ветряными мельницами, солнечными  нагревателями,  геодезическими  вышками,
групповыми  браками,   нудистами,   философами,   теоретиками,   мессиями,
отшельниками и нередко попросту психами.
     Таос был великолепен. Я мог пристать к одной из коммун и оставаться в
ней на день или на неделю, питаясь  рисом,  выращенным  без  искусственных
удобрений и козьим молоком. Когда  мне  надоедала  одна,  несколько  часов
пешего хода в любом направлении приводили меня к  другой.  Там  мне  могли
предложить принять участие в вечерних молитвах и песнопениях или обрядовой
оргии. У некоторых групп были чистенькие хлева с автоматическими доильными
аппаратами - для коровьих стад. У других не было даже самых убогих уборных
- они просто  присаживались  на  корточки.  В  некоторых  члены  одевались
наподобие монахинь или пенсильванских квакеров  старых  времен.  В  других
местах они ходили голыми, сбривали все волосы на теле и раскрашивали его в
пурпурный цвет. Были группы, состоявшие лишь из мужчин и лишь из женщин. В
большинстве первых меня уговаривали остаться на ночь,  во  вторых  реакция
могла меняться от возможности ночлега  и  приятной  беседы  до  встречи  с
ружьем у колючей изгороди.
     Я пытался не выносить суждений. Эти люди - все  они  -  делали  нечто
важное. Они подвергали испытанию такие варианты жизни, недоступные людям в
Чикаго. Для меня это было удивительным. Я считал,  что  Чикаго  неизбежен,
как понос.
     Это не означает, что  все  они  добивались  успеха.  По  сравнению  с
некоторыми из них Чикаго выглядел как  Шангри-Ла  [земной  рай;  по  имени
места действия романа Джеймса Хилтона "Затерянный  горизонт"].  Была  одна
группа, которая, похоже, считала, что вернуться к природе означает спать в
свином навозе и есть такое, к чему не прикоснулся бы и  ястреб-стервятник.
Многие явно были обречены. Они должны были оставить после себя кучу пустых
развалюх и память о холере.
     Так что рая здесь вовсе не было. Но были и успехи. Одно-два поселения
были основаны  в  1963-64  и  росло  в  них  уже  третье  поколение.  Меня
разочаровало то, что по большей части это  были  такие,  чей  образ  жизни
наименее  отличался  от  общепринятых  норм,   хотя   некоторые   различия
потрясали. Я думаю, что  наиболее  радикальные  эксперименты  менее  всего
могли дать плоды.
     Я оставался там в течение зимы. Никто не удивлялся,  увидев  меня  во
второй раз. Похоже, в Таос съехалось много  людей,  которые  скитались  по
нему туда-сюда. Я редко оставался в одном месте дольше трех дней и  всегда
участвовал в труде. Я подружился со  многими  и  приобрел  много  навыков,
которые могли бы мне пригодиться,  оставайся  я  в  стороне  от  дорог.  Я
подумывал, не осесть ли в одной из общин насовсем. Когда я не смог принять
решение, мне сказали, что спешить некуда: я  могу  посетить  Калифорнию  и
вернуться обратно. Похоже, они были уверены, что я вернусь.
     Поэтому, когда  пришла  весна,  я  по  холмам  направился  на  запад.
Дорогами я не пользовался и спал под открытым небом. Я надолго оставался в
очередной коммуне, до тех пор, пока они не стали попадаться реже, а  затем
исчезли вовсе. Местность сделалась менее красивой, чем прежде.
     Наконец, через три  дня  неспешного  пути  от  последней  коммуны,  я
подошел к стене.


     В 1964-м в Соединенных Штатах разразилась эпидемия краснухи. Это одна
из самых безобидных заразных  болезней.  Единственный  случай,  когда  она
представляет опасность - для  женщин  в  течение  первых  четырех  месяцев
беременности.  Она  передается  плоду,   у   которого   обычно   возникают
осложнения; в их число входят глухота, слепота и мозговые нарушения.
     В то старое время - когда аборты еще не были легко доступны,  с  этим
ничего  нельзя  было  поделать.  Многие  беременные   женщины   заражались
краснухой и рожали. За год появилось пять тысяч слепоглухих детей.  Обычно
в Соединенных Штатах их рождалось сто сорок.
     В 1970-м  пяти  тысячам  потенциальных  Хелен  Келлер  [Хелен  Келлер
(1880-1968)  -  американская  писательница  и  педагог;  слепоглухая;  Энн
Салливен - ее учительница]  исполнилось  шесть  лет.  Вскоре  поняли,  что
достаточного количества  Энн  Салливен  для  них  не  найдется.  До  этого
слепоглухих детей можно было отправить  в  один  из  немногих  специальных
приютов.
     Возникла  проблема.  Не  всякий  может  управиться   со   слепоглухим
ребенком. Вы не можете приказать им умолкнуть, когда они стонут; не можете
убедить их, сказать, что их стоны сводят вас с ума. У некоторых родителей,
попытавшихся держать таких детей дома, возникали нервные срывы.
     Многие  из  этих  пяти  тысяч  были  умственно  отсталыми,   с   ними
практически невозможно было общаться - даже если бы  кто-то  и  попытался.
Эти, по большей части, оказались,  как  на  складах,  в  сотнях  анонимных
больниц  и  приютов  для  "особых"  детей.  Там  их  держали  в  кроватях;
переутомленные медсестры  раз  в  день  обмывали  их,  а  в  остальном  им
предоставляли все  преимущества  свободы:  им  позволили  беспрепятственно
гнить в их собственных темных беззвучных вселенных. Кто может сказать, что
для них это было плохо? Не было слышно, чтобы кто-то из них жаловался.
     Вместе с умственно  отсталыми  оказалось  много  детей  с  нормальным
мозгом, поскольку они не могли никому сказать о том,  что  там,  за  этими
незрячими глазами, скрываются они. Они не прошли обойму тактильных тестов,
не сознавая, что когда их под тиканье часов их  просят  вставлять  круглые
затычки в круглые отверстия, [намек на английскую идиому: square  peg  for
round  hole  (квадратная  затычка  для  круглого  отверстия,  т.е.  что-то
неподходящее)] решается их судьба. В результате они проводили  в  кроватях
всю оставшуюся жизнь, и никто из них тоже не жаловался.  Для  того,  чтобы
протестовать, надо сознавать, что есть возможность чего-то лучшего.  Кроме
того, нелишне владеть каким-то языком.
     Оказалось, что у нескольких сотен из этих детей интеллект в  пределах
нормы. Истории о них появились в печати, когда они сделались подростками и
выяснилось, что не хватает хороших людей для того, чтобы  должным  образом
обращаться с ними. Затратили  деньги,  подготовили  учителей.  Финансы  на
образование должны были выделяться в течение определенного  времени,  пока
дети не вырастут, а потом обстоятельства должны вернуться к  нормальным  и
все смогут поздравить друг друга с тем, что справились с трудной задачей.
     И в самом деле, это удалось  сделать  вполне  успешно.  Есть  способы
общаться с такими детьми и  обучать  их.  Для  этого  требуются  терпение,
любовь и целеустремленность, а учителя вносили все это в свой  труд.  Всех
выпускников специальных школ обучили языку жестов. Некоторые из них  могли
разговаривать. Несколько умели писать. Большинство из  них  покинуло  свои
заведения для того, чтобы жить с родителями или родственниками; или,  если
это  было  невозможно,  советники  помогали  им  вписаться   в   общество.
Возможности у них были ограничены, но люди могут вести полноценную  жизнь,
несмотря на самые серьезные увечья. Не все - но большинство выпускников  -
были вполне довольны своей участью, как  и  следовало  ожидать.  Некоторые
достигли почти той же умиротворенности святых, как и их  образец  -  Хелен
Келлер. Другие  превратились  в  ожесточившихся  и  замкнутых.  Нескольких
пришлось  поместить  в  психиатрические  лечебницы,  где   они   сделались
неотличимыми от тех из них, кто провел там по двадцать лет. Но в  основном
они достигли успеха.
     Но среди этой группы, как и среди любой, оказались и неприкаянные.  В
основном это оказались самые  умные  -  десять  процентов  с  максимальным
интеллектом, но были и исключения.  Некоторые  давали  в  тестах  скромные
результаты, но все же были заражены стремлением что-то сделать,  изменить,
раскачать лодку. Среди пяти тысяч должны были  найтись  несколько  гениев,
несколько художников, несколько  мечтателей,  баламутов,  индивидуалистов,
преобразователей: несколько блистательных маньяков.
     Среди них была одна, которая могла бы сделаться Президентом, если  бы
не слепота, глухота и пол. Она была сообразительной, но не гениальной. Она
была мечтательницей, творческой силой, первооткрывательницей.  Именно  она
мечтала о свободе, но воздушные замки строить не собиралась. Ей надо  было
воплотить мечту в жизнь.


     Стена была сделана из аккуратно  пригнанных  камней  и  имела  высоту
около пяти футов. Она совершенно не походила ни но что,  виденное  мной  в
Нью-Мексико, хотя и была построена из местного камня. Там просто не строят
таких стен. Если нужно что-то огородить,  пользуются  колючей  проволокой,
хотя многие  все  еще  не  огораживают  пастбища  и  клеймят  скот.  Стена
почему-то казалась перенесенной сюда из Новой Англии.
     Она выглядела достаточно массивной  для  того,  чтобы  я  решил,  что
перелезать ее не стоит.  Во  время  своих  странствий  я  преодолел  много
проволочных изгородей, и пока что с неприятностями  не  сталкивался,  хотя
перепалки  с  владельцами  ранчо  и  случались.  По  большей   части   они
приказывали мне идти дальше, но мое  появление,  похоже,  из  себя  их  не
выводило. На этот раз было иначе.  Я  решил  обогнуть  стену.  По  рельефу
местности я не мог судить о ее длине, но время у меня было.
     На вершине следующего холма я увидел, что далеко  идти  не  придется.
Прямо передо мной стена поворачивала под прямым углом. Я посмотрел  поверх
нее и увидел несколько зданий. В основном они имели форму купола,  которой
повсеместно пользовались коммуны - из-за сочетания  легкости  постройки  и
прочности. За стеной бродили овцы и несколько коров. Трава, на которой они
паслись,  была  такой  зеленой,  что  мне  захотелось  перелезть  стену  и
поваляться на ней. Стена ограждала прямоугольный  участок  луга.  Снаружи,
там где стоял я, росли лишь кустарники и шалфей. Эти люди пользовались для
орошения водой из Рио Гранде.
     Я обогнул угол и снова пошел вдоль стены - на запад.
     Я увидел человека на лошади примерно  тогда  же,  когда  тот  заметил
меня. Он находился к югу от меня, за стеной; он повернул и  направился  ко
мне.
     Это был смуглый человек с грубым лицом, одетый  в  джинсы,  сапоги  и
поношенную серую ковбойскую шляпу. Может быть, индеец навахо. Об  индейцах
я знал мало, но слышал, что в этих местах они есть.
     - Привет, - сказал я, когда он остановился. Он оглядывал меня. - Я на
вашей земле?
     - Земля племени, - сказал он. - Да, ты на ней.
     - Я не видел никаких знаков.
     Он пожал плечами.
     - Все в порядке,  приятель.  Ты  не  похож  на  тех,  кто  собирается
воровать скот. - Он ухмыльнулся мне. У него были большие зубы, пожелтевшие
от табака. - Ты собираешься заночевать здесь?
     - Да. Как далеко простирается... ммм... земля племени? Может быть,  к
ночи я доберусь до ее границ?
     Он с серьезным видом покачал головой.
     - Нет. Тебе и завтра это не удастся. Все  нормально.  Если  разведешь
огонь, будь поосторожней, ладно?
     Он снова ухмыльнулся и тронул лошадь.
     - Эй, а это что? - я указал на стену. Он  придержал  лошадь  и  снова
повернул ее. Поднялось облако пыли.
     - А почему ты спрашиваешь? - Он, казалось, слегка что-то подозревает.
     - Не знаю. Просто из любопытства. Это непохоже на то, что я  видел  в
других местах. Эта стена...
     Он нахмурился.
     - Проклятая стена.
     Затем пожал плечами. Я подумал, что больше он не скажет ничего. Потом
он продолжал:
     - Эти люди, мы остерегаемся их, слышишь? Может быть, нам не  нравится
то, чем они занимаются. Но им нелегко, понимаешь? - Он взглянул  на  меня,
ожидая чего-то. Я так и не научился разговаривать с этими  немногословными
людьми с Запада; мне всегда казалось, что мои фразы  слишком  длинны.  Для
краткости  они  пожимают  плечами,  издают   нечленораздельные   звуки   и
пропускают слова. При разговорах с ними я всегда чувствовал себя городским
хлыщом.
     - А гостей они принимают? - спросил я. - Я думал взглянуть,  не  смог
ли бы переночевать у них.
     Он снова пожал плечами, и смысл этого движения был совершенно другим.
     - Может быть. Ты знаешь, что все они глухи и слепы? -  Это  был  весь
разговор, на который он был  способен  за  день.  Он  издал  что-то  вроде
клохтанья и ускакал.
     Я продолжал идти вдоль стены  пока  не  вышел  на  грунтовую  дорогу,
которая огибала высохшее русло реки и вела к стене. В той были  деревянные
ворота, но они были открыты. Я подумал: зачем же  было  трудиться  ставить
стену, если оставлять ворота открытыми. Затем  я  заметил  кольцевой  путь
рельсов узкоколейки; они выходили из ворот, образовывали перед ними  петлю
и замыкали этот  круг.  Вдоль  внешней  стороны  стены  имелось  небольшое
ответвление длиной в несколько ярдов.
     Некоторое время я стоял там. Я ее знаю, что повлияло на мое  решение.
Может быть, мне немного надоело спать на воздухе,  и  захотелось  домашней
еды. Солнце опускалось к горизонту.  В  западном  направлении  пейзаж  был
примерно таким же. Если бы я увидел шоссе, то, может быть, направился бы к
нему и попытался остановить  попутную  машину.  Но  я  повернул  в  другом
направлении и вошел в ворота.
     Я шел по шпалам. По обеим сторонам рельсов была деревянная ограда  из
горизонтальных планок, как в загоне для скота.  По  одну  сторону  паслись
овцы. С ними была шетландская овчарка; она подняла уши и  проследила  меня
взглядом, но не стала подходить, когда я посвистел ей.
     До группы зданий впереди было примерно полмили. Там было  четыре  или
пять куполов, сооруженных из чего-то полупрозрачного, похожих на  теплицы,
и несколько обычных квадратных зданий. Крылья двух ветряных мельниц лениво
вращались под легким ветерком. Было  там  и  несколько  батарей  солнечных
водонагревателей - плоских устройств из стекла и и дерева, приподнятых над
землей, так чтобы их можно было поворачивать в направлении Солнца.  Сейчас
они стояли почти вертикально, улавливая  его  косые  закатные  лучи.  Были
видны несколько деревьев - возможно, сад.
     Примерно на полпути до зданий я оказался  под  деревянным  пешеходным
мостиком. Он аркой изгибался над рельсами, и соединял восточное пастбище с
западным. Я подумал: а чем плохи обычные ворота?
     Затем я увидел, как что-то движется по рельсам в направлении  меня  -
очень тихо. Я остановился и подождал.
     Это было что-то в