врывается внутрь. Чистое  зеленовато-синее  небо  над  нами,
толпы народа вокруг.
   Мэнни и Стэрни выходят первыми, они несут на руках прозрачный гроб, где
лежит оледенелое тело погибшего товарища - Летта.
   За ним выходят другие. Я и Нэтти выходим последними и вместе,  рука  об
руку, идем через многотысячную толпу людей, похожих на него...




ЧАСТЬ ВТОРАЯ


1. У МЭННИ

   На первое время я поселился у  Мэнни,  в  фабричном  городке,  центр  и
основу которого составляет большая химическая  лаборатория,  расположенная
глубоко под землею. Надземная часть  городка  разбросана  среди  парка  на
протяжении  десятка  квадратных  километров:  это  несколько   сот   жилищ
работников лаборатории, большой Дом собраний. Потребительный склад - нечто
вроде  универсальной  лавки  и  Станция   сообщений,   которая   связывает
химический городок со всем остальным миром. Мэнни  был  там  руководителем
всех работ и жил вблизи от общественных зданий, рядом с главным спуском  в
лабораторию.
   Первое, что меня поразило в природе Марса и с  чем  мне  всего  труднее
было освоиться, - это красный цвет  растений.  Их  красящее  вещество,  по
составу  чрезвычайно  близкое  в  хлорофиллу  земных  растений,  выполняет
совершенно аналогичную ему роль  в  жизненной  экономии  природы:  создает
ткани растений за счет углекислоты воздуха и энергии солнечных лучей.
   Заботливый Нэтти предлагал мне  носить  предохранительные  очки,  чтобы
избавиться от непривычного раздражения глаз. Я отказался.
   - Это цвет нашего социалистического знамени, - сказал я. - Должен же  я
освоиться с вашей социалистической природой.
   - Если так, то надо признать, что и в земной флоре есть социализм, но в
скрытом виде, - заметил Мэнни. - Листья земных растений  имеют  и  красный
оттенок - он только замаскирован гораздо более сильным зеленым. Достаточно
надеть очки из стекол, вполне  поглощающих  зеленые  лучи  и  пропускающих
красные, чтобы ваши леса и поля стали красными, как у нас.
   Я не могу тратить время и место на  то,  чтобы  описывать  своеобразные
формы растений и животных на Марсе или его атмосферу, чистую и прозрачную,
сравнительно разреженную, но богатую кислородом, или его небо, глубокое  и
темное, зеленоватого цвета, с похудевшим солнцем и  крошечными  лунами,  с
двумя яркими вечерними или утренними звездами - Венерой и Землей. Все  это
странное и чуждое тогда,  прекрасное  и  дорогое  мне  теперь,  в  окраске
воспоминаний, не так тесно связано с задачами моего повествования. Люди  и
их отношения - вот что всего важнее для меня;  и  во  всей  той  сказочной
обстановке именно они были всего фантастичнее, всего загадочнее.
   Мэнни  жил  в  небольшом  двухэтажном   домике,   по   архитектуре   не
отличавшемся от  остальных.  Самая  оригинальная  черта  этой  архитектуры
заключалась в прозрачной крыше из нескольких громадных пластинок  голубого
стекла. Прямо под этой крышей помещалась спальня и  комната  для  бесед  с
друзьями.  Марсиане  проводят  часы  отдыха  непременно   среди   голубого
освещения, ради его успокаивающего действия, и не находят  неприятным  тот
мрачный  для  нашего  глаза  оттенок,  который   это   освещение   придает
человеческому лицу.
   Все рабочие комнаты - кабинет, домашняя лаборатория, комната  сообщений
- находились в нижнем этаже, большие  окна  которого  свободно  пропускали
волны беспокойного красного света,  отброшенного  яркой  листвой  деревьев
парка. Этот  свет,  который  во  мне  первое  время  вызывал  тревожное  и
рассеянное  настроение,  для  марсиан  является  привычным   возбуждением,
полезным при работе.
   В кабинете Мэнни было много книг и различные  приборы  для  письма,  от
простых   карандашей   до   печатающего   фонографа.   Последний   аппарат
представляет из себя сложный механизм,  в  котором  запись  фонографа  при
отчетливом произнесении слов  тотчас  передается  рычагам  пишущей  машины
таким способом, что получается точный перевод этой записи на  обыкновенный
алфавит. При этом фонограмма сохраняется  в  целости,  так  что  ею  можно
пользоваться одинаково с печатным переводом, смотря по тому,  что  кажется
удобнее.
   Над письменным столом Мэнни висел портрет марсианина среднего возраста.
Черты лица его сильно напоминали Мэнни, но отличались  выражением  суровой
энергии и холодной решительности, почти грозным выражением, чуждым  Мэнни,
на лине которого всегда  была  только  спокойная  и  твердая  воля.  Мэнни
рассказал мне историю этого человека.
   То был предок Мэнни, великий инженер.  Он  жил  задолго  до  социальной
революции, в эпоху прорытия Великих каналов; эти грандиозные  работы  были
организованы по его плану  и  велись  под  его  руководством.  Его  первый
помощник, завидуя его славе и могуществу, повел интригу против него.  Один
из главных каналов, над которым работало несколько сот человек,  начинался
в болотистой, нездоровой местности. Многие тысячи работников  умирали  там
от болезней, и среди остальных разгоралось недовольство. В то самое  время
как главный инженер вел переговоры с центральным  правительством  Марса  о
пенсиях  семьям  погибших  на  работе  и  тем,  кто  от  болезней  потерял
способность к труду, старший помощник тайно вел агитацию против него среди
недовольных: он подстрекал их устроить стачку, с  требованием  перенесения
работ из этой местности в другую, что было невозможно  по  существу  дела,
так как разрушало весь план Великих работ, и отставки  главного  инженера,
что было, конечно, вполне осуществимо...  Когда  тот  узнал  все  это,  он
пригласил к себе старшего помощника для объяснений и убил его на месте. На
суде инженер отказался от всякой защиты, а только заявил, что  он  считает
свой  образ  действий  справедливым  и  необходимым.  Его  приговорили   к
многолетнему заключению в тюрьме.
   Но вскоре оказалось, что никто из  его  преемников  не  в  силах  вести
гигантскую организацию работ; начались недоразумения, хищения, беспорядки,
весь механизм дела  пришел  в  расстройство,  расходы  возросли  на  сотни
миллионов,  а  среди  рабочих  острое  недовольство  грозило   перейти   в
восстание.  Центральное  правительство  поспешило  обратиться  к  прежнему
инженеру; ему  было  предложено  полное  помилование  и  восстановление  в
должности.  Он  решительно  отказался  от   помилования,   но   согласился
руководить работами из тюрьмы.
   Назначенные им ревизоры быстро выяснили положение дела на  местах;  при
этом были разогнаны и отданы  под  суд  тысячи  инженеров  и  подрядчиков.
Заработная плата была повышена, организация доставки рабочим пищи, одежды,
орудий  труда  была  перестроена  заново,  планы  работ   пересмотрены   и
исправлены. Скоро порядок был вполне восстановлен,  и  громадный  механизм
стал работать быстро и точно, как  послушное  орудие  в  руках  настоящего
мастера.
   А мастер не только руководил всем делом, но  и  разрабатывал  план  его
продолжения на будущие годы; и одновременно он готовил себе заместителя  в
лице одного энергичного и талантливого инженера, выдвинувшегося из рабочей
среды. К тому дню, когда  истекал  срок  тюремного  заключения,  все  было
подготовлено настолько, что великий мастер нашел возможным передать дело в
другие руки без опасения за его судьбу; и в  тот  самый  момент,  когда  в
тюрьму явился первый министр центрального правительства, чтобы  освободить
заключенного, главный инженер покончил с собой.
   Когда  Мэнни  рассказывал  мне  все  это,  его  лицо   как-то   странно
изменилось; у него появилось тоже выражение непреклонной суровости,  и  он
стал совершенно похож на своего предка. А я почувствовал, до какой степени
ему близок и понятен этот человек, умерший за сотни лет до его рождения.
   Комната сообщений  была  центральной  комнатой  нижнего  этажа.  В  ней
находились телефоны и соответствующие им оптические  аппараты,  передающие
на каком угодном расстоянии изображения того, что перед  ними  происходит.
Одни из приборов соединяли жилище Мэнни со Станцией сообщений, а через нее
- со всеми другими домами города  и  со  всеми  городами  планеты.  Другие
служили связью с  подземной  лабораторией,  которою  управлял  Мэнни.  Эти
последние   действовали   непрерывно:   на   нескольких   тонко-решетчатых
пластинках видны были умеренные изображения освещенных зал, где находились
большие металлические машины и стеклянные аппараты, а перед ними - десятки
и сотни работающих людей. Я обратился к Мэнни  с  просьбой  взять  меня  с
собой в эту лабораторию.
   - Это неудобно, - отвечал он. - Там ведутся работы над  материей  в  ее
неустойчивых  состояниях;  и  как  ни  мала  при  наших  предосторожностях
опасность взрыва или отравления невидимыми лучами, но эта опасность всегда
существует. Вы не должны ей подвергаться, потому что вы теперь у нас  один
и заменить вас было бы некем.
   В домашней лаборатории Мэнни находились  всегда  только  те  приборы  и
материалы, которые относились к его исследованиям,  выполняемым  в  данное
время.
   В коридоре нижнего этажа у потолка была подвешена воздушная гондола, на
которую во всякое время можно было сесть и отправиться куда угодно.
   - Где живет Нэтти? - спросил я у Мэнни.
   - В большом городе, в двух часах воздушного пути отсюда. Там  находится
машинный завод с несколькими десятками тысяч работников, и у Нэтти  больше
материала для его медицинских исследований. Здесь же  у  нас  есть  другой
доктор.
   - А машинный завод мне не воспрещается осмотреть при случае?
   - Конечно, нет: там  не  угрожают  никакие  особенные  опасности.  Если
хотите, мы завтра же отправимся туда вместе.
   Так мы и решили.



2. НА ЗАВОДЕ

   Около 500 километров в два часа - скорость самого  быстрого  соколиного
полета, не достигнутая до сих пор даже нашими  электрическими  дорогами...
Внизу развертывались в быстрой смене незнакомые, странные  ландшафты;  еще
быстрее проносились иногда мимо нас незнакомые странные птицы. Лучи солнца
вспыхивали синим светом на крышах домов и  обычным  желтоватым  светом  на
огромных куполах каких-то незнакомых мне зданий. Реки  и  каналы  мелькали
стальными лентами; мои глаза отдыхали на них, потому что  они  были  такие
же, как на Земле. Вот вдали стал виден огромный город,  раскинутый  вокруг
маленького озера и перерезанный каналом. Гондола замедлила  ход  и  плавно
опустилась около небольшого красивого домика - домика Нэтти.
   Нэтти был дома и радостно нас встретил. Он сел в  нашу  гондолу,  и  мы
отправились дальше: завод был еще в нескольких километрах, на той  стороне
озера.
   Пять громадных зданий,  расположенных  крестообразно,  все  одинакового
устройства; чистый стеклянный свод, лежащий на нескольких десятках  темных
колонн, образующих точный  круг  или  мало  растянутый  эллипс;  такие  же
стеклянные пластинки, поочередно прозрачные и матовые, между  колоннами  в
виде стен. Мы остановились у центрального, самого большого корпуса,  перед
воротами, занимавшими целый  промежуток  от  колонны  до  колонны,  метров
десять  ширины  и  метров  двенадцать  вышины.   Потолок   первого   этажа
горизонтально перерезывал  посредине  пространство  ворот;  несколько  пар
рельсов входили в ворота и терялись внутри корпуса.
   Мы подплыли к верхней половине ворот и, оглушенные шумом  машин,  сразу
попали во второй этаж. Впрочем, это не был особый  этаж  в  точном  смысле
слова, а  скорее  сеть  воздушных  мостиков,  оплетавшая  со  всех  сторон
гигантские машины незнакомого мне устройства. На несколько метров над  нею
находилась другая подобная сеть, еще выше - третья, четвертая, пятая;  все
они были образованы из стеклянного паркета, охваченного брусьями  железных
решеток, все были связаны  множеством  подъемников  и  лестниц,  и  каждая
следующая сеть была меньше предыдущей.
   Ни дыма, ни копоти, ни запаха, ни мелкой пыли. Среди  чистого,  свежего
воздуха машины, залитые светом, неярким, но  проникающим  всюду,  работали
стройно и размеренно. Они резали,  пилили,  строгали,  сверлили  громадные
куски железа, алюминия,  никеля,  меди.  Рычаги,  похожие  на  исполинские
стальные руки, двигались ровно и плавно; большие платформы ходили вперед и
назад  со  стихийной  точностью;  колеса  и  передаточные  ремни  казались
неподвижными. Не грубая сила огня и пара, а тонкая, но еще  более  могучая
сила электричества была душой этого грозного механизма.
   Самый шум машин, когда ухо к нему несколько привыкало, начинал казаться
почти мелодичным,  кроме  тех  моментов,  когда  падает  главный  молот  в
несколько тысяч тонн и все содрогается в громовом ударе.
   Сотни работников уверенно ходили между  машинами,  и  ни  шаги  их,  ни
голоса не были слышны среди моря  звуков.  В  выражении  их  лиц  не  было
напряженной  озабоченности,  только  спокойное  внимание;   они   казались
любознательными, учеными наблюдателями, которые, собственно, ни при чем во
всем  происходящем;  им  просто  интересно  видеть,  как  громадные  куски
металла,  на  рельсовых  платформах  выплывающие  под  прозрачный   купол,
попадают в  железные  объятия  темных  чудовищ,  как  эти  чудовища  затем
разгрызают их своими крепкими челюстями, мнут  своими  тяжелыми,  твердыми
лапами, строгают и сверлят  своими  блестящими,  острыми  когтями  и  как,
наконец, остатки этой жестокой игры  увозятся  с  другой  стороны  корпуса
легкими вагонами электрической дороги в виде стройных и  изящных  машинных
частей  с  загадочным  назначением.  Казалось  вполне  естественным,   что
остальные  чудовища  не  трогают  маленьких   большеглазых   созерцателей,
доверчиво гуляющих между ними: это было просто пренебрежение  к  слабости,
признание добычи слишком ничтожною,  недостойною  грозной  силы  гигантов.
Были неуловимы и невидимы со стороны те  нити,  которые  связывали  нежный
мозг людей с несокрушимыми органами механизма.
   Когда мы наконец вышли из корпуса, водивший нас техник спросил,  желаем
ли мы осматривать другие корпуса и вспомогательные строения сейчас же  или
намерены сделать перерыв для отдыха. Я высказался за перерыв.
   - Я видел машины и работников, - сказал я, - но самой организации труда
совершенно себе не представляю. Вот об этом мне  хотелось  бы  расспросить
вас.
   Вместо ответа техник повел нас к маленькому кубической формы  строению,
находившемуся  между  центральным  и  одним  из  угловых  корпусов.  Таких
строений было еще три, и все они были аналогично  расположены.  Их  черные
стены были покрыты рядами блестящих белых знаков - это были просто таблицы
статистики труда. Я уже владел языком марсиан настолько, что мог разбирать
их. На одной, отмеченной номером первым, значилось:
   "Машинное производство имеет излишек в 968.757 рабочих часов ежедневно,
из них 11.525 часов труда опытных специалистов".
   "На этом заводе излишек  753  часа,  из  них  29  часов  труда  опытных
специалистов".
   "Нет недостатка работников в  производствах:  земледельческом,  горном,
земляных работ, химическом..."  и  т.д.  (было  перечислено  в  алфавитном
порядке множество различных отраслей труда).
   На таблице номер второй было написано:
   "Производство  одежды  имеет  недостаток  в   592.685   рабочих   часов
ежедневно, из них 21.380 часов труда  опытных  механиков  для  специальных
машин и 7.852 часа труда специалистов-организаторов".
   "Производство обуви нуждается в 79.360 часах; из них..." и т.д.
   "Институт подсчетов - в 3.078 часах"... и т.д.
   Такого же содержания были и таблицы  номеров  5-го  и  4-го.  В  списке
отраслей труда были и  такие,  как  воспитание  детей  младшего  возраста,
воспитание детей среднего возраста, медицина  городов,  медицина  сельских
округов и проч.
   - Почему излишек труда точно указан только в машинном  производстве,  а
недостаток повсюду отмечен с такими подробностями? - спросил я.
   - Это очень  понятно,  -  отвечал  Мэнни,  -  посредством  таблиц  надо
повлиять на распределение труда: для этого необходимо,  чтобы  каждый  мог
видеть, где рабочей силы не хватает и в  какой  именно  мере.  Тогда,  при
одинаковой или приблизительно равной склонности к двум  занятиям,  человек
выберет то из них, где недостаток сильнее. А об излишке труда знать точные
данные достаточно только там,  где  этот  излишек  имеется,  чтобы  каждый
работник такой отрасли мог сознательно принять в расчет и степень излишка,
и степень своей склонности к перемене занятия.
   В то время как мы таким образом разговаривали,  я  вдруг  заметил,  что
некоторые цифры таблицы исчезли, а затем на их месте  появились  новые.  Я
спросил, что это значит.
   - Цифры меняются каждый  час,  -  объяснил  Мэнни,  -  в  течение  часа
несколько тысяч человек успели заявить о своем  желании  перейти  с  одних
работ на другие. Центральный статистический механизм  все  время  отмечает
это, и каждый час электрическая передача разносит его сообщения повсюду.
   - Но каким образом центральная статистика устанавливает цифры излишка и
недочета?
   - Институт подсчетов имеет  везде  свои  агентуры,  которые  следят  за
движением продуктов в складах, за производительностью всех  предприятий  и
изменением числа работников в них. Этим путем точно выясняется, сколько  и
чего следует произвести на определенный срок и сколько рабочих  часов  для
этого требуется. Затем институту остается  подсчитать  по  каждой  отрасли
труда разницу между тем, что есть, и тем, что должно быть, и  сообщать  об
этом повсюду. Поток добровольцев тогда восстанавливает равновесие.
   - А потребление продуктов ничем не ограничено?
   - Решительно ничем: каждый берет то, что ему нужно, и столько,  сколько
хочет.
   -  И  при  этом  не  требуется  ничего  похожего  на  деньги,   никаких
свидетельств  о  количестве  выполненного  труда  или   обязательств   его
выполнить, или вообще чего-нибудь в этом роде?
   - Ничего подобного. В свободном труде у нас  и  без  этого  никогда  не
бывает   недостатка:   труд   -   естественная    потребность    развитого
социалистического человека, и  всякие  виды  замаскированного  или  явного
принуждения к труду совершенно для нас излишни.
   - Но если потребление ничем не ограничено, то  не  возможны  ли  в  нем
резкие колебания, которые могут опрокинуть все статистические расчеты?
   - Конечно, нет. Отдельный человек, может быть, станет есть то или  иное
кушанье в двойном,  в  тройном  против  обычного  количестве  или  захочет
переменить десять костюмов  в  десять  дней,  но  общество  в  три  тысячи
миллионов человек не подвержено таким колебаниям. При таких больших числах
уклонения в ту и  другую  сторону  уравновешиваются,  и  средние  величины
изменяются очень медленно, в строгой непрерывности.
   - Таким образом, ваша статистика работает почти автоматически - простые
вычисления, и ничего больше?
   - Ну нет. Трудности тут очень большие. Институт подсчетов должен  зорко
следить  за  новыми  изобретениями  и  за  изменением  природных   условий
производства, чтобы их точно учитывать. Вводится новая машина - она  сразу
требует перемещения труда как в той области,  где  применяется,  так  и  в
машинном производстве, а иногда и в производстве материалов  для  той  или
другой отрасли. Истощается руда, открываются новые минеральные богатства -
опять перемещение труда в целом ряде рельсовых путей и т.д. Все  это  надо
рассчитать с самого начала если не вполне точно, то с достаточной степенью
приближения, а это вовсе не легко, пока не будут получены  данные  прямого
наблюдения.
   - При таких трудностях, -  заметил  я,  -  очевидно,  необходимо  иметь
постоянно в запасе некоторый излишек труда?
   - Именно так - в этом и заключается главная опора  нашей  системы.  Лет
двести тому назад, когда коллективного  труда  лишь  кое-как  хватало  для
удовлетворения всех потребностей общества, тогда  была  необходима  полная
точность в расчетах, и распределение труда  не  могло  совершаться  вполне
свободно:  существовал  обяза