- Неужели?-Остановился на секунду, потер руки и опять
вскрикнул:-Неужели?.. Не может быть... А вдруг? - Он топнул ногой. - Но
это же чудовищно... Невероятно. Если так, то, значит, я... Ах, черт
возьми... В дверь просунулась из вестибюля голова ассистентки.
  - Доктор Tax, вы на вскрытие пойдете?
  Tax непонимающими глазами смотрел на ассистентку,
  - Что? Кто?.. Это вы, Людмила Федорoвна?
  - Ну, я... На вскрытие, спрашиваю, пойдете?
  - На какое вскрытие? - спохватился Tax.
  - Да вчерашнего старика... Борис Глебыч прислал сказать, что начнет через
полчаса... Если интересуетесь, он подождет вас...
  Tax озабоченно провел рукой по вспотевшему лбу.
  - Вскрытие старика? Вчерашнего? Да... Мне интересно... Я пойду на
вскрытие...
  Ассиетентка захлопнула дверь. Tax остался один. Подумал и прыгнул к двери.
Заперся. Постоял посередине комнаты, потом медленно подошел к мраморному
распределительному щиту. Дрожащею рукой вывинтил из патрон на
миллиамперметр и долго смотрел на него. Понюхал, всматриваясь каждую
деталь.
  -- 3-те-те, постой-ка... - прошептал Tax и воззрился в миллиамперметр.
Фабричный номер на нем был стерт, как будто нарочно. Tax вывинтил другой
аппаратик, на нем тоже номер был стерт напильником.
  Tax положил оба аппаратика на стол и выругался.
  - Хорошенькое дельце... Опять тянуть уголовного инспектора? Придется. Но
их дело своим чередом, а ты, доктор Tax, прими свои меры... Иначе...-Он
помотал головой, как бы стряхивая с себя неприятные мысли, и надел поверх
белого халата теплое пальто.
  Через черный ход Tax вышел из больничного здания, наискось пересек двор и
распахнул дверь анатомички. Кислый покойницкий воздух не произвел на Таха
никакого впечатления. В прозекторской передней комнате стоял прозектор,
доктор Борис Глебмч, в теплом френче, воздев руки кверху. Служитель Федор
надевал на Бориса Глебыча анатомический желтый кожаный фартук и завязывал
тесемочки на его шее и пояснице.
  - Здравствуйте, Борис Глебыч... Не начинали?
  - Никак нет, коллега Tax... Здравствуйте... Со спецодеждой вот возимся...
- Борис Глебыч покрутил головой.-Федор!.. Ты мне бантиком завяжи... Не
затягивай... А то, знаете, он мне раз мертвой петлей спьяну затянул, снять
было невозможно. Трагедия... Хоть домой в этом наряде поезжай...
  Усатый Федор отступил на шаг и осмотрел Бориса Глебыча.
  - Не извольте беснокояться... Все в порядке... Бантиком.
  Борис Глебыч опустил руки.
  - То-то... Открывай дверь...
  - Пожалуйте-с...
  Федор открыл дверь, ведущую в комнату, где производились вскрытия. Трупы
лежали на высоких столах и были закрыты старыми цинковыми ящиками.
  - Ну, где же ваш вчерашний старичок? - спросил Федора Борис Глебыч и
взглянул в окно. - Из милиции должен человечек подойти. Следует
протокольчик вскрытия нацарапать, так как доставлен был старичок в
больницу в мертвом виде. Можно на смертоубийство нарваться.
  Федор подошел к крайнему столу и взялся за цинковый гвоздик.
  - Тут... Аккуратный старичок... Жилистый...
  Tax достал из портсигара тоненькую папироску и предложил Борису Глебычу.
Федор гремел ящиком. Борис Глебыч зажег спичку и протянул ее Таху
закуривать.
  - Что это такое у вас с рентгеном? Говорят, будто чудеса в решете? А?
  Tax затянулся.
  - Сказать вам откровенно...
  Но не докончил фразы. Его перебил испуганный крик Федора:
  - Убег... Убег...
  Tax обернулся. Федор держал тяжелый ящик и недоумевающе хлопал глазами.
Борис Глебыч сморщил нос и обратился к Федору:
  - Какая это тебя муха укусила, братец? Кто убег?
  Федор только кивнул головой на стол.
  На столе трупа не было.


                              VI. ЗА РУБЕЖОМ

  В штамповальном отделении французской фабрики консервных жестянок "Поль
Шарпи и Кё" ровно в пять часов вечера резко просвистел сигнальный свисток.
Рабочие выключили моторы у двадцати четырех давильных станков. Шум и стук
в отделении сменился говором мужских голосов. Семьдесят два человека,
спеша и толкаясь, как школьники после уроков, двинулись в раздевальню. Там
надевали пиджаки и кепки, которые в отделение брать строжайше запрещалось
администрацией.
  - Идем. Мишель ..
  Черноволосый курчавый рабочий обернулся на зов, запутался ногами в
обрезках блестящей жестп и выругался.
  - А, Франсуа? Черт знает... Тут ноги переломаешь... Коротенький
крупноносый француз оскалил желтые зубы.
  - Ругаться будешь после. А пока надо спешить. Раз ты проиграл мне
стаканчик водки, то я имею намерение поскорее перелить ее в мой желудок.
Не так ли, дружище?
  Мишель тряхнул черными волосами, словно смахнул с них фабричную жестяную
пыль.
  - Можешь не беспокоиться, мальчик. Проигранную порцию считай
собственностью твоей утробы. Что твое так то твое...
  Перед выходом они повесили на черную доску свои контрольные номерки и
встали в черед на обыск.
  Администрация следила за тем, чтобы с фабрики не уносились составы для
пайки, составлявшей гордость производства. Живая вереница рабочих
продвигалась к выxoду ј 9. Здесь Мишель поднял руки вверх. Улыбающийся
гасконец быстро обшарил тело Мишеля на груди, бока и животе, крикнул:
  - Хорошо...
  Грузный привратник нажал рукоятку, - выходная калитка образовала широкую
щель. Мишель выскользнул на улицу. Через несколько мгновений калитка опять
приоткрылась, и Франсуа очутился рядом с Мишелем.
  Сутулый рабочий стоял на краю тротуара, набивал табаком черную крючковатую
трубку и смотрел на калитку.
  Франсуа прищелкнул языком и крикнул сутулому рабочему;
- Тра-ля-ля... Ты сегодня ошибаешься, Пьер... Если хочешь подкараулить
свою Мари, то иди к калитке ј 2, а здесь только мужской выход...
  Пьер спрятал порт-табак в карман рваных штанов и передвинул трубку в левый
угол рта.
  - Парижане - болтливый народ, - сказал Пьер. -И ты, Франсуа, не
представляешь исключения из этого общего правила...
  Франсуа не остался в долгу.
  - А бретонцы жуют вечную жвачку и думают, что это-философия.
Рассматривание заводской калитки ј 9 в то время, когда надо идти к
тетушке Генриэтте насыщаться, я считаю идиотизмом... Не так ли, старина?.
Идем, а то нам останутся одни объедки...
  Пьер шагал рядом е Мишелем и бросал угрюмые слова, которые вырывались из
угла его рта вместе с клубами табачного дыма.
  - Ты вглядись как-нибудь в фасад нашего фабричного здания. Колоссальный
корпус с этими решетчатыми тюремными окнами... О-о... Да это же морда,
красная окровавленная морда Дьявола-Капитала... Многоглазый страшный
Дьявол... Две фабричные трубы-это рога его. А двенадцать занумерованных
выходов - это пасти дьявольские... Каждый день смотрю я на фабрику, и у
меня в груди озлобление и ужас... Сейчас смотрел... Из калитки, как из
пасти своей, изрыгает Дьявол-Капитал нас... тебя, меня... Отжимает там, у
себя, в своем брюхе. Капитал отжимает от нас все, все, чем мы живы, чем
дышим... А взамен - бумажные франки, которые будут падать до
бесконечности...
  - Ты наслушался анархистов, бедняжка, - отозвался Франсуа, который шел за
Пьером и слышал его слова. Все это очень хорошо, но надо же кушать, мой
друг. Пойми: надо кушать...
  - Ты не столько кушаешь, сколько пьешь, Франсуа,- чуть обернулся Пьер и
переложил трубку в другой угол рта. - Но и обильное питье, я думаю, не
настолько залило твои мозги, чтобы ты перестал понимать, что парочка
хороших бомб...
  Франсуа толкнул Пьера в спину.
  - Не так громко, милый друг. Сзади идет Альберт, и это мне не нравится...
У него скверная манера подслушивать... А слышит он чуть ли не за километр
любой разговор, о чем шепчутся такие бунтари, как Пьер... У Альберта в
каждом ухе по радиоусилителю, честное слово. И, кроме того, он в
приятельских отношениях с синими мундирами. Поэтому - тише...
  Мишель не слушал завязавшегося между Франсуа и Пьером спора. Он шагал по
сбитым плитам тротуара, мимо заборов и больших грязных домов, в которых,
он знал, гнездились нищета и беспомощность. Полуголые ребятишки визжали и
баловались в канавах, которыми отделялся тротуар от вымощенной дороги.
Старухи, покрытые черными косынками, сидели на табуретах у входов в
жилища, вязали бесконечные вязанья и грелись скупым теплом закатного
солнца. Проститутки стояли вдоль тротуара, как часовые, перекидывались
замечаниями одна с другой, подмигивали возвращавшимся с работы мужчинам:
  - Пойдем?!
  Сбоку из шести переулков на большую улицу выливались потоки кончивших свой
трудовой день рабочих. Пыль из-под тысяч ног золотой паутиной дрожала под
солнцем. Автомобили мчались посередине улицы, и там пыль стояла как
монументальная стена, нарочно вылепленная из клубастых пышных облаков.
Харчевни и кухмистерские зевали широко распахнутыми дверями, чадили,
щекотали ноздри прохожих, звали насыщаться. Пахло жирной пылью и горелым
салом. На предместье надвигался будничный вечер.
  В полутемной низкой харчевне, носившей громкое название "Золотой павлин",
зажгли газ. Трепетное пламя четырьмя язычками гускло моргало в прокуренном
жарком воздухе и освещало восемь столиков, аа которыми ели и пили
пришедшие рабочие. В углу спорили и ругались две пьяные уличные девицы.
Хозяйка карчевни, тетушка Генриэгта, величественным сверхдредноутом
плавала между столами, огибая их, как подводные скалы. Из сводчатой арки,
ведущей в кухню, несло смрадом жарящегося мяса. Помощница тетушки
Генриэтты, тяжело стуча своими деревянными башмаками по каменному полу,
собирала грязную посуду со столов, быстро исчезала с посудой в кухню и так
же быстро опять появлялась в харчевне.
  Мишель быстро вошел с улицы и столкнулся лицом к лицу с тетушкой
Генриэттой. Ее когда-то черные глаза вонзились в него.
  - Сегодня ты аккуратен, Мишель.
  - Я спешил помочь тебе, Рьетта, - простым тоном ответил Мишель и пожал
жирную руку тетушки Генриэтты повыше локтя, здороваясь этим движением с
ней, как всегда.
  Она ответила ему улыбкой, которая когда-то сводила с ума всех мужчин
предместья.
  - Глупыш!.. Ну, иди, надень фартук...
  В углу взвизгнули, татом захохотали. Хохот неожиданно перешел в ругань.
Тетушка Генриэтта проплыла в угол к ругающимся девицам. Франсуа и Пьер
прошли за ней.
  У тетушки Геириэтты своя манера разговаривать с посетительницами, которые
переходят все границы приличия. В "Золотом Павлине" свои законы и обычаи.
Тетушка Генриэтта здесь высшая законодательница, и ей - беспрекословное
повиновение.
  - Вечер сегодня чудесный, милые мои пташки, - ласково сказала тетушка
Генриэтта двум девицам. -Прогуляйтесь по чистому воздуху... Пора подумать,
где вы встретите завтрашнее утро...
  Девицы поднялись из-за столика и ушли. Франсуа успел ущипнуть на ходу одну
из них. Та не обратила на щипок никакого внимания.
  А Мишель в это время умывался в кухне над раковиной. Холодная струя
освежала его. Он подставил голову под край и слушал, как тугая струя глухо
бьет его по черепу. Он встряхнул курчавыми волосами и провел по ним
полотенцем, потом посмотрел на него, словно хотел убедиться, не стер ли он
со своих волос жесткую жестяную пыль, которая носится в воздухе там, на
фабрике. Мишелю всегда кажется, что эта твердая фабричная пыль садится к
нему на голову, запутывается в его черные кудри и мешает думать.
  Оловянные тарелки с грохотом посыпались на кухонный стол. Помощница
тетушки Генриэтты наливала ковшом дымящийся кипяток в засаленную лохань и
смотрела на Мишеля.
  - Добрый вечер, мсье Мишель.
  - Добрый вечер, мадемуазель Жанна.
  В кухонную арку просунулся колыхающийся бюст тетушки Генриэтты, широкий,
как палуба морского корабля.
  - Два рагу и зелень...
  Кухарка, мадам Риво, зачерпнула, как машина, длинным половником из котла,
вмазанного в плиту, соусную коричневую жижу, ответила, будто эхо,
деревянным голосом :
  - Два рагу и зелень.
  Мишель вытер свою мокрую голову и прошел в комнату за кухней. Двуспальная
кровать, пузатый комод. На комоде зеркало, в рамке фотография женщины под
зонтиком. Широкополая соломенная шляпа с целым кустом роз на боку... Ленты
от шляпки завязаны у подбородка пышным бантом, концы ниспадают на бюст,
уверенно выдвинутый вперед. Под широкими полями просторной шляпы круглое
лицо усмехалось откровенным призывом полураскрытых сочных губ и слегка
прищуренных глаз.
  - Рьетта, - посмотрел на портрет Мишель и сам усмехнулся. Ему вспомнилось,
как он сейчас вошел в харчепню и столкнулся с тетушкой Генриэттой. У нее в
руках был поднос с оловянной посудой и стопками. И это хорошо, что у нее
руки оказались занятыми. А то она могла броситься ему на шею. Мишель
прочел это в том, как глаза ее вонзились в него. Последнее время на нее
находят приступы влюбленности, последние порывы затихающей бурной
зрелости, за которой неслышными шагами тихо подкрадывается старость.
  Мишель надел фартук и посмотрелся в зеркало. Оттуда на него смотрел гарсон
третьеразрядной харчевни. И опять Мишель улыбнулся. На круглом столе,
посередине комнаты, в глиняном кувшинчике стояли свежесломанные ветки с
большими желто-зелеными, лапчатыми листьями. Мишель остановился на
полушаге, провел рукой по осеннеокрашенному листу, склонившемуся на
матовую поверхность стола, как будто поласкал лист, и усмехнулся в третий
раз. Потом завернул газовый рожок и вышел через кухню в харчевню.
  Там прибавилось народу. Франсуа кричал Мишелю через стелы, напоминая о
стаканчике. Мишель повернулся.
  За буфетной стойкой на высоком табурете сидела тетушка Генриэтта, широкая
и строгая, как языческий бог. Мишель ввпросительно посмотрел на нее.
  - Один средний, Рьетта... Я проспорил сегодня утром Франсуа...
  Тетушка Генриэтта в ответ сказала краями еще подцвеченных губ:
  - Не балуй его, Мишель. Он пьяница и норовит выпить на дармовщинку... Он
нарочнв выдумывает дурацкие пари, в которых выигрывает сам наверняка...
  - Ты слишком строга к моим товарищам, Рьетта, -покраснел Мишель.
  - Я только справедлива, мой дорогой,-любезно улыбнулась тетушка Генриэтта
и налила стаканчик абсента.
  Высоко подняв подносик с поставленным на нем стаканчиком, Мишель скользнул
в угол к столику Франсуа. Тот хохотал и показывал на Мишеля пальцем:
  - Ого!.. Гарсон!.. Два рагу и зелень!.. - Мишель стиснул зубы и дожидался,
пока Франсуа выпьет и отставит стаканчик обратно на подносик. Ему
казалось, что Франсуа нарочно пьет медленней обычного. Франсуа облизал
губы и поставил стаканчик.
  - Теперь мы квиты, - остро сказал Мишель и отвернулся от Франсуа, который
смеялся, несколько раз приговаривая:
  - Надо спорить - надо и выигрывать...
  Пьер передвинул трубку в правый угол рта и пыхнул сизым дымом.
  - У тебя скверная манера шутить, Франсуа.
  От буфета послышался тонкий звоночек. Это постучала тетушка Генриэтта
концом ножа о край салатной миски.
  Это был знак Мишелю, что в харчевне новый, не бывавший ранее, посетитель.
Мишель пересек простор харчевни и остановился у крайнего столика. Там
сидел посетитель, в больших круглых очках. Поднятый воротник скрывал
нижнюю часть лица. Из-под полей надвинутой шляпы Мишеля тронул стеклянный
блеск очков.
  - Возьмите тарелки... и дайте мне...
  Мишель наклонился над столиком. Большие очки приблизились к лицу Мишеля.
Посетитель почти беззвучно произнес:
  - Я знаю, о чем вы писали в Россию.


                          VII. ЗАГАДКА МЕРТВЕЦКОЙ

  Борис Глебыч посмотрел на пустой стол и крикнул на Федора:
  - Да объяснишь ты толком или нет?
  Федор стукнул ящиком о кирпичный пол и тяжело передохнул.
  - Да что же толком объяснять, Борис Глебыч, если трупа на месте нет?..
Только и делов...
  Борис Глебыч переглянулся с Тахом и приказал Федору:
  - Говори по порядку... Труп был?
  - Был. Вчера Никифор с Гаврилой принесли его, как полагается. Мне сдали. Я
ему место вот на этом самом столе определил. Мешок с одежиной у меня
заперт в шкафу, опять как полагается...
  - Накрыли вы его футляром, ящиком,.- перебил Федора Tax, - а сейчас?
  Федор развел руками.
  - Верно-с, доктор... А сейчас нету трупа... Воскрес из мертвых и вознесся
на небо, не иначе...
  Федор теперь окончательно пришел в себя от неожиданности и даже начал
острить, что вообще любил делать, несмотря на свое мрачное занятие
служителя больничной мертвецкой. Борис Глебыч почесал в ухе.
  - Значит, одним вскрытием меньше? Тем лучше... А ты, Федор, посмотри-ка по
другим столам, не разбежались ли остальные покойники?
  Таху Борис Глебыч сказал:
  - Как же это вы, батенька, живого в покойники определили? Зрачки смотрели?
  - Смотдел. Не реагировали.
  - Гм... Вот черт! Это Торама какой-то... Впрочем, не нашего разума это
дело... Какая пинкертоновщина свалилась! Это уж пускай милицейские спецы
разбирают, загадочки разгадывают, я тут ни при чем, не я загадывал. Да
вот, кстати, и товарищ...- Легок на помине...
  Молодой следователь выслушал рассказ о пропавшем трупе и пожал плечами.
  - Я, товарищи, служу очень недавно... Самому мне, по совести сказать, в
деталях не разобраться. Напишу протокол, направлю дальше... А вы
заявленьице напишите, доктор...
  Борис Глебыч всплеснул руками.
  - А ну вас... Мне вскрытия надо делать, а тут еше заявления писать? Мерси,
не намерен... Федор покойника потерял, Федор в контору заявит, контора
разберется... У нас в конторе такой спец Баран Баранович сидит, он
выкрутит... А я еще раз-мерси...
  Следователь примостился у высокой конторки, на которой обычно пишутся
протоколы вскрытий, и начал писать, старательно выводя буквы. Федор в это
время ходил по мертвецкой, приподнимал цинковые футлярные ящики над
столами, проверял, все ли трупы в наличности.
  - Остальные трупы на месте, Борис Глебыч, - наконец доложил Федор,
проверив последний стол, и опять почесал в ухе. - Вот что... Ты теперь,
Федя, мешок с одеждой этого пропащего принеси...
  - Да, да...-живо подхватил следователь.-Принесите, товарищ...
  В брезентовом мешке оказалось старенькое, забрызганное грязью пальтишко,
рваная куртка, штаны и опорки. Федор перебирал этот хлам и ворчал:
  - Все в целости, как полагается... Извольте удостовериться...
  Следователь кончил писать и закурил махорочную самокрутку.
  - Значит, тpyn был положен на этот стол, прикрыт футляром? Так... Дверь
была заперта? Ах, эта не заперта? Почему?
  Федор даже зубами заскрипел на непонятливость молодого следователя.
  - Да где же это видано, чтобы их, бездыханные тела, запирать? Лежат они
себе смирно, как полагается... Не убегут...
  - А этот вот убег?
  Все засмеялись. Федор со злостью запихнул старенькую одежонку в мешок.
  - Так, значит, он живой был, ежели убег... Эта дверь не запирается, зато
вон та запирается... На крючок изнутри... Я же здесь, при мертвецкой, и
живу...
  - Ночью-то ты ничего не слыхал?-спросил Борис Глебыч.
  - Ничего... Собака раз под окном полаяла, только и всего...
  Следователь всгал и спрятал исписанный лист бумаги а портфель.
  -_ Заеду сейчас в контору, отберу выписку из приемного покоя и направлю в
инспекцию. Как там решат, так и будет...
  Tax задумчиво смотрел через окно на больничный двор. Молодая санитарка в
белом халате пробежала, как кошка, осторожно встряхиваясь, по выпавшему за
ночь снегу. Снег был пухлый, белый, похожий на расстеленную
гигроскопическую вату. Санитарка крепко прижимала к себе большую бутыль с
дистиллированной водой. Tax подумал про санитарку;
"Это Ксюша... Из аптеки бежит в хирургическое..."
Потом стал думать о своем. О том, что думал еще в рентгеновском кабинете
сегодня с самого раннего утра.
  - А зачем вы трупы ящиками накрываете? - уже простившись, спросил
следователь.
  - От крыс, батенька, - ответил ему Борис Глебыч. Федор только дернул
плечами с досады: и этого, мол, не понимает...
  Но следователь понял:
  - А-а... Неужели?
  Борис Глебыч кивнул головой.
  - Объедают.
  - Как полагается, - добавил Федор и понес на плечах мешок за следователем
в больничную контору.
  - Недурненькая историйка? - спросил Борис Глебыч Таха, когда следователь с
Федором ушли. - Впрочем, я не удивляюсь. В детской у Михаила
Александровича лет пять назад было подобное происшествие.