БЕЛЯЕВ СЕРГЕЙ


                        ПРИКЛЮЧЕНИЯ СЭМЮЭЛЯ ПИНГЛЯ

                (Достоверные записки в двенадцати тетрадях)


                                                 Моей жене

                              ПЕРВАЯ ТЕТРАДЬ


                                     I

  Уступая настоятельным просьбам моей дорогой жены и нашего сына Джима,
молодого доктора биологии, я собираюсь изложить в этих тетрадях возможно
полнее те удивительные события, которые развернулись в Эшуорфе лет
тридцать пять назад, а также приключения, которые посылала мне судьба. Они
происходили во времена, когда человечество оправилось от ужасов войны и
думало наслаждаться длительным миром, не подозревая, что скоро будет снова
ввергнуто в пучину величайших военных бедствий.
  Часть происшествий и приключений может показаться кому-либо совершенно
невероятной. Однако, полагая, что прогресс науки и техники бесконечен,
надеюсь в недалеком будущем увидеть вместе с моими современниками
изобретения и вещи гораздо более изумительные, нежели описываемые мною или
сообщенные недавно сыном моим в его монографии "Разгадка природы
фильтрующихся вирусов" (1966 год).
  Воспоминания о днях моей юности сейчас невыразимо волнуют меня, но
постараюсь изложить их спокойным тоном классиков, которых с детства
приучил читать меня отец и которые своими произведениями внушают нам
горячую любовь к нашей прекрасной родине.
  Я буду искренне рад, если друзья почерпнут из моих записок полезные и
поучительные сведения, ибо свет знания освещает путь человечеству, а
внимательное наблюдение за поступками окружающих людей обогащает личный
опыт каждого.
  Поэтому, ободряя себя надеждой на снисхождение к моим недостаткам и
слабостям со стороны тех, кому доведется читать эти тетрадки, я, Сэмюэль
Пингль из Эшуорфа, сегодня, в ясное раннее утро 17 мая 1968 года, в день,
когда мне исполняется пятьдесят лет от роду, приступаю к правдивому и
возможно подробному изложению фактов.


                                   * * *

  Родился я в конце первой мировой войны в Эшуорфе, крошечном и уютном
городке на берегу Атлантического океана, в семье Айзидора Пингля,
письмоводителя конторы замка Олдмаунт, майората лорда Паклингтона.
  У родителей я был последним ребенком и единственным, оставшимся в живых.
Многочисленные братцы и сестрицы, рождавшиеся раньше меня, умирали в
младенчестве. Естественно, что родители чрезвычайно любили своего
"малыша". Мать моя не отличалась крепким здоровьем, и воспаление легких
свело ее в могилу, когда мне исполнилось семь лет. Отец и я горько и
безутешно оплакивали эту тяжелую утрату.
  Отец вместе с дядюшкой Реджи, братом матери, старым холостяком, коротал
дни своего вдовства в небольшом доме близ Рыночной площади. Дядюшка,
отставной сержант Реджинальд Бранд, которому в 1917 году гранатой оторвало
руку в Галлиполи, с гордостью носил военную медаль "За храбрость" и
рассказывал мне множество удивительных историй. Кажется, они-то и зародили
во мне сильное желание повидать тропические страны, чтобы самому
познакомиться с тамошними чудесами. Тогда, ребенком, я и не подозревал,
что действительность может оказаться гораздо причудливее тех приключений,
о которых повествовал дядюшка, покуривая трубку перед уютным огнем камина
в долгие зимние вечера.
  Помнится, рассказывал он об одном корабле, который был так велик, что
когда становился поперек Дуврского пролива, то его нос упирался в шпиц
башни Кале на французском побережье, а развевавшийся на корме флаг
смахивал в море с дуврских скал стада пасшихся там овец. Мачты этого
корабля были так высоки, что мальчишка-юнга, отправлявшийся по вантам на
верхушку, опускался обратно на палубу уже глубоким стариком с предлинной
бородой. Рассказывал также дядюшка, будто ему пришлось однажды ехать на
яхте в Вест-Индию среди островов по такому узкому проливу, что рукою можно
было дотрагиваться до прибрежных скал, усеянных золотыми самородками и
драгоценными камнями. Рассказывал он еще и о проливе Балламбанг-Джанг,
который потом я тщетно разыскивал в географических атласах. На деревьях,
росших по берегам этого узкого пролива, жило такое множество обезьян, что
невозможно было управлять парусами: обезьяньи хвосты обязательно попадали
в блоки и перепутывались с веревками.
  Слушая эти истории, я давал себе клятву сделаться путешественником.
  С течением времени добродушный мир дядюшки начал принимать оттенок
таинственной мрачности, и к тому времени, о котором я собираюсь
рассказать, дядюшка считался в Эшуорфе старым ворчуном и надоедливым
спорщиком. Имея военную пенсию, дядюшка большую часть своего времени
проводил в харчевне "Королевский тигр" в приятном для него обществе
завсегдатаев этого учреждения. Хозяин "Королевского тигра", косоглазый Том
Бридж, славился в окрестностях Эшуорфа как непревзойденный чемпион
карточной игры. Водились за Бриджем и другие делишки. О них расскажу
несколько позже.
  Обычно дядюшка с раннего утра сидел в "Королевском тигре", пыхтя огромной
бразильской трубкой, набитой "Западным сфинксом", то есть третьесортным
табаком по четыре пенса за пачку, и медленно отхлебывал эль из солидной
оловянной кружки, с видом человека, достаточно поработавшего на своем веку
и теперь имеющего законное право беспечно тратить свою маленькую пенсию.
  Нередко он возвращался домой навеселе и дразнил меня, называя
"необлизанным медвежонком", на что я очень обижался. "Необлизанный
медвежонок" означало "увалень". Это выражение происходило от глупого
поверья, будто бы новорожденный детеныш медведицы не имеет медвежьего вида
до тех пор, пока мать не вылижет его.
  А я рос вовсе не увальнем, и у меня на руках наливались отличные мускулы.
  Однажды я поспорил с дядюшкой серьезно, и он, извинившись, перестал
дразнить меня.
  После смерти мамы воспитание мое перешло к нашей старой служанке Оливии,
так как ни отец, ни дядюшка не имели для этого достаточно свободного
времени. Впрочем, вряд ли можно было назвать старания Оливии полноценным
воспитанием. Оливия следила, чтобы я был вовремя накормлен, а курточка и
штанишки мои были в исправности. Это приучало меня к аккуратности.
  Потом я начал ходить в школу графства и во всем был предоставлен самому
себе.
  Когда-то в окрестностях Эшуорфа добывали уголь, но к моему времени шахты
были заброшены, так как оказались истощенными. Эшуорфские мальчишки, в том
числе и я с приятелем моим Эдом, сыном аптекаря Орфи, часто упражнялись в
лазаний по старым шахтам, охотясь там за летучими мышами. Это было гораздо
интереснее, чем ходить с Оливией по воскресеньям в церковь, где настоятель
преподобный Иеремия произносил проповеди, в которых я не пвнимал ни слова.
Дядюшка в этом отношении всецело был на моей стороне, доказывая Оливии,
что ребятам в моем возрасте прогулки на свежем воздухе полезнее, чем
проповеди Иеремии. Понятно, я был согласен с дядюшкой.
  С церковной площадки открывался прелестный вид на горы, окружавшие Эшуорф,
и на простор океана. Серые башни замка Олдмаунт красиво выделялись на фоне
леса Патрика, покрывавшего горы. Прямо под Эшуорфом, за верхним шоссе,
ведшим в соседний городок Уэсли, возвышалась скала Двух Роз и площадка над
ней, откуда можно было видеть побережье в обе стороны. А за площадкой, я
знал, были самые интересные заброшенные шахты, из которых страшной и
таинственной славой пользовался Длинный Хобот - шахта, куда решались
спускаться только редкие смельчаки. Эд хвастал этим подвигом. Я же ни разу
не бывал там. Путешествие к Длинному Хоботу было не близким. Но я всегда
мечтал спуститься туда и проверить, правда ли, что там нет дна.
  Лазая по горам, я думал о том времени, когда вырасту большим и отправлюсь
в далекое заокеанское путешествие. Этому способствовало, помимо рассказов
дядюшки, чтение книг с описаниями неизвестных стран. Как страстно я
завидовал владельцу Олдмаунта, который обычно каждую осень отправлялся
путешествовать по белу свету! Весною лорд Паклингтон обычно приезжал в
Олдмаунт и жил очень уединенно в своем замке. Я ни разу не видел его, да и
мой отец не очень охотно рассказывал о своем хозяине, хотя встречался с
ним и, разумеется, зяал все дела Олдмаунта. Можно было только понять, что
лорд Паклингтон занимался наукой и очень хорошо относился к своим
служащим, что некоторыми жителями Эшуорфа рассматривалось как чудачество.
  Когда я окончил начальную школу, отец мой, неожиданно для всех, отдал меня
в Дижанский колледж, где, как известно, могут получать образование только
дети очень состоятельных родителей. Этим я был обязан милости лорда. Он
дал моему отцу необходимые средства и рекомендацию. Ее было совершенно
достаточно, чтобы прекратить среди воспитанников колледжа всякие
разговоры о моей совсем неаристократической фамилии. Больше того, я
приобрел среди одноклассников даже друзей, восторгавшихся моими успехами в
стильном плавании, футболе и боксе. На каникулы в Эшуорф я приезжал
ненадолго, так как один из товарищей, Роберт СМОЛА, постоянно приглашал
меня к себе в имение его отца, где мы отлично проводили время. К Новому
году я посылал поздравление моему благодетелю лорду Паклингтону, сообщая о
своих отметках, на что отец неизменно отвечал мне:
  "Его светлость благодарит тебя за поздравление и желает дальнейших
успехов".
  С третьего класса моим расположением стали пользоваться биология и
ботаника. Я считал, что эти науки могут пригодиться в предстоящих
путешествиях и что довольно приятно будет сделать какое-нибудь открытие в
виде редкого растения, произрастающего в тропических дебрях, куда
проникнуть я дал себе слово.
  С Робертом я строил самые необыкновенные планы, и отец его, видный
негоциант, обещал отправить нас в путешествие по Средиземному морю, лишь
только мы станем постарше.


                                    II

  Шестнадцатилетним юношей я окончил младшее отделение колледжа с
похвальным отзывом и дипломом, где подписи ректора и профессоров под пышным
королевским гербом удостоверяли, что я имею достаточные познания по истории
королевства, географии, элементарной химии, биологии, ботанике и прочим
наукам. Огромная печать с изображением золотого льва придавала необходимую
солидность моему диплому, и я бесконечное число раз любовался этим
историческим для меня документом, читая латинскую надпись вокруг львиной
головы на печати:
  "Нептун да защитит моряка" - античное заклинание, сохранившееся в силу
наших традиций в гербе Дижана со времен Цезаря.
  На пути в Эшуорф я заехал на несколько дней к Роберту, с которым мы
сговорились через месяц отправиться в путешествие, так давно обещанное нам
его отцом. Мы намеревались посетить Ривьеру и пожить в Швейцарии. Я
надеялся, что отец мой даст мне необходимые для этого средства.
  Сияя от счастья, возвращался я в Эшуорф. Шутка ли, окончить младшее
отделение Дижана! На пристани я приказал отправить мои вещи домой, а сам
начал пешком подниматься по Кинг-стрит. Мне хотелось посмотреть родной
город. Ведь я целый год здесь не был.
  Дома меня встретила Оливия.
  - Здравствуй, Сэм, - сказала она просто, на правах старой воспитательницы.
- Мистер Пингль получил твою телеграмму, приготовился встретить, но
сегодня рано утром лорд вызвал его в замок...
  - Что случилось?
  - Не знаю. Дядя Реджи тоже ушел, чтобы узнать новости от Бриджа.
  - Значит, что-то случилось, - сказал я, входя в приготовленную для меня
комнату. - Новости могут касаться лорда Паклингтона, так, что ли? -
спросил я Оливию помогавшую мне снять дорожный плащ.
  - Как будто так, - ответила она. - Да ты сможешь сам все узнать. Мистер
Пингль просил тебя позвонить ему. Телефон-автомат напротив, на углу.
Мистер Пингль будет очень рад услышать твой голос. А я пока -приготовлю
завтрак и кофе.
  Несколько раз я пытался связаться с Олдмаунтом по телефону, но тщетно: из
замка не отвечали. Наконец телефонистка сказала:
  - Аппарат испорчен, не работает.
  Я решил отправиться в замок, повидать отца. Какое-то смутное беспокойство
начало тревожить меня. Стоянка такси была на Кинг-стрит. Но я пошел
кратчайшей дорогой, и теперь пыльные улицы Эшуорфа нагоняли на меня
странную грусть. Что случилось в Олдмаунте? Почему-то я был уверен, что с
отцом стряслась беда. Через кривой переулок я вышел на Джинджер-стрит, где
друг против друга расположились трактир "Нептун" и харчевня "Королевский
тигр" - два заведения, одинаково знаменитые в летописях Эшуорфа. На минуту
я остановился под окном "Королевского тигра". Там раздавались голоса
спорщиков. Из форточки вырывались клубы дыма, как на пожаре. Это означало,
что дядюшка Реджи здесь и курит трубку. Я вошел. В харчевне никто не
обратил на меня внимания. Все были заняты дядюшкой, который дымил, как
вулкан, и ораторствовал в необычайном азарте.
  - Это нам даром не пройдет. Когда-нибудь вы вспомните старого Реджи и
убедитесь, что он был прав. Слишком много театров. В Африке дерутся, в
Китае дерутся.
  Из речи дядюшки можно было понять, что спорят о театрах военных действий.
  - Если мы не хотим, чтобы драка началась в Эшуорфском заливе, то нашему
премьеру следует переменить зонтик... Теперешний зонтик, с которым он
отправляется в дипломатические путешествия, не производит впечатления за
границей.
  Косоглазый Том Бридж, разливавший, за стойкой виски по стаканчикам,
прервал дядюшку:
  - Отлично сказано. Но вчера два шахтера из Уэсли - как раз на том самом
месте, где вы сидите, дружище, советовали переменить не зонтик, а
премьера...
  В зале харчевни раздался хохот завсегдатаев. Я засмеялся тоже. В этот
момент Том Бридж увидал меня.
  - Пожалуйте, джентльмен. Оглянись, Реджи. Твой племянник желает тебя
видеть.
  Дядюшка повернулся ко мне.
  - Сэм!..
  Мы крепко пожали друг другу руки. Завсегдатаи харчевни рассматривали меня.
Я слышал, как один из них пробормотал, бесцеремонно кивая на меня:
  - Любопытная получится история, если все окажется правдой... Вот бедняга...
  Бридж вышел из-за стойки и приблизился ко мне.
  - А ты, Сэм, стал таким красавчиком, что просто глазам не верится.
Настоящий барин...
  - Но это не мешает мне дружески поздороваться с вами, дорогой Бридж, -
сказал я, протягивая руку хозяину харчевни.
  - Хо-хо! - засмеялся хриплым басом Бридж, с размаху хлопая по моей ладони.
- Молодец у тебя племянник, Реджи. Он не забыл, как я однажды вытащил его
из ямы, куда они забрались с сынишкой аптекаря. У, баловники?.. Ну,
садись, рассказывай. Когда прибыл? А, с почтовым пакетботом? Всего час
назад? Пэгги, большую рюмку померанцевой джентльмену!
  Дядюшка Реджи взял меня под руку и обратился к Бриджу:
  - Не торопись. Том. Дай парню прийти в себя. Кажется, он еще ничего не
знает...
  Все смолкли и посмотрели на меня так, что мне стало не по себе.
  - Что случилось? - прошептал я, опускаясь на стул и готовясь услышать
что-нибудь ужасное об отце.
  Дядюшка сел за столик и махнул рукой, чтобы нас оставили в покое. Служанка
Пэгги, приветливо оскалив желтые зубы, принесла на подносе рюмку настойки.
  - Добрый день, Сэм.
  - Добрый день, Пэгги.
  - Выпей глоток, милый, - произнес дядюшка, прищуриваясь. - Это подкрепляет.
  Когда дядюшка прищуривался, это означало, что он хочет сказать нечто
важное.
  - Да-говорите же, что случилось? - пробормотал я.
  Мы сидели за столиком; Рюмка с темно-оранжевой настойкой стояла рядом с
такой же рюмкой, наполовину отпитой. Это была дядюшкина порция.
Померанцевую он заказывал только в дни великих событий в жизни Пинглей. И
теперь рука дядюшки торжественно взялась за рюмку, но взгляд его выражал
что-то похоронное.
  - Мы все любим тебя, Сэм, - заговорил дядюшка. - Весь Эшуорф знает тебя.
Очень часто мы с Томом вспоминали о тебе и говорили: "А ведь хорошо, черт
возьми, что наш малыш Сэм учится в аристократическом колледже". Ну, пусть
лорд Паклингтон чудак. Но он, кажется, не разорится, если поможет сыну
своего письмоводителя.
  Это была обычная манера дядюшки в серьезных разговорах начинать с
лирических отсгуплений. Я чокнулся со стариком и отхлебнул из рюмки.
  - Ближе к делу, дядя. Что случилось с отцом? Почему вы не встретили меня
на пристани?
  - Были причины, малыш, - ответил дядюшка, допивая свою рюмку. - Отец твой
жив и здоров. Он в Олдмаунте.
  - Знаю... Но телефон в за.мке не отвечает...
  - Хм... Не отвечает? Значит, дело принимает серьезный оборот. Пока я
ничего определенного не могу сказать, но...
  Я быстро встал из-за стола. От меня что-то скрывали.
  Я должен сам быть в Олдмаунте. Дядюшка вцепился в мою руку.
  - Одну минуту!.. Какой ты нетерпеливый!.. Твое присутствие в замке вряд ли
принесет существенную помощь... - Скажете ли вы мне, в чем дело?
  - Право, я ничего не знаю. Погоди, вот вернется твой отец...
  Но я, не слушая дядюшки, выбежал на улицу. Там за углом стоянка такси.
Через двадцать минут я увижу отца и узнаю, в чем дело.
  Вот знакомая мне аптека. Громадные шарообразные бутыли, наполненные
разноцветными жидкостями, яркими радугами сияли на широких окнах под
лучами эшуорфского солнца. Здесь же красовались вороха горчичников,
средств против мозолей и зубной боли, патентованные плевательницы и еще
кучи вещей, назначение которых, может быть, оставалось не совсем ясным
даже для их изобретателей. На крайнем окне по-прежнему, как и в дни моего
детства, под запыленным стеклянным колпаком лежала большая сушеная
ящерица, предмет жгучего любопытства эшуорфских ребят.
  Не замедляя шага, я взглянул на ящерицу. У нее старая облупившаяся кожа с
желтыми полосками и один глазок по-прежнему широко раскрыт на мир, будто в
испуге. Смутные воспоминания детства пронеслись в моей голове. Отец
посылал меня сюда за лекарствами, когда болела мама...
  Оступился и упал на тротуар я совершенно неожиданно. Вероятно, зацепился
носком ботинка за выступ камня. Во всяком случае, когда я встал и носовым
платком отряхивал пыль с костюма, голова у меня кружилась, правое ухо и
висок горели, и старичок прохожий резонно заметил мне:
  - Зайдите к Орфи, молодой человек. Вы изрядно поцарапались.
  Старичок был так добр, что даже предупредительно раскрыл передо мною дверь
аптеки.
  Я вошел, совершенно оглушенный падением. Мистер Орфи, аптекарь, ровесник
моего отца, стоял за прилавком и, полузакрыв глаза, осторожно чесался
спиной о выступ шкафа, наполненного лекарствами. Судя по выражению лица
Орфи, это доставляло ему удовольствие.
  У окна за столиком сидел толстяк доктор Флит, развалившись так, что под
ним не было видно никаких признаков табуретки и казалось, что наш
эшуорфский эскулап чудесным образом покоится в воздухе, подобно
величественному аэростату. Размахивая правой рукой, он что-то с азартом
доказывал аптекарю:
  - Совершенно недопустимо с точки зрения науки...
  Но тут я переступил порог аптеки. Доктор Флит смолк, а Орфи приоткрыл один
глаз.
  - Это ты, Сэм?
  Я показал на больное ухо. Аптекарь и доктор сразу поставили диагноз, не
дав мне раскрыть рта.
  - Ловко тебе заехали, Сэм, - проговорил аптекарь, переставая чесать спину
и раскрывая другой глаз. - Как находите, доктор?
  Доктор Флит снисходительно улыбнулся.
  - Кровоподтек и царапины. Не так опасно, как безобразно.
  Любопытство, видимо, мучило аптекаря. Он осведомился:
  - Когда ты успел подраться, Сэм?
  - Не спрашивайте его, Орфи. Все ясно, - отдуваясь, произнес доктор Флит и
вытер шелковым лиловым платком свое багровое луноподобное лицо,
окаймленное рыжими бачками.
  Он рассматривал меня с расстояния в три шага, как будто я был виден ему в
увеличительное стекло, и говорил преувеличенно громко:
  - Ясно, как в микроскоп. Эластичный, упругий предмет, падая под углом в
тридцать градусов, примерно двенадцать часов назад стукает по голове этого
парня. При прямом попадании предмет свернул бы ему шею. В крайнем случае -
хорошенькое сотрясение мозга.
  - Простите, джентльмены, - произнес я. - Я упал на улице, и не двенадцать
часов назад, а сию минуту. Кажется, мое ухо...
  Я хотел дотронуться до больного уха, которое на