зили по 800 бойцов.  Уже по одному этому можно
было судить об ожесточенности сражения под Житомиром. Советские воины стояли
насмерть.
     В  редкие часы  относительного затишья,  когда  поток раненых несколько
уменьшался,   военные   хирурги  разрешали  нам   с   Володей  находиться  в
операционной, даже поручали несложные операции: хирургическую обработку ран,
удаление осколков.  При  более сложных операциях мы  ассистировали.  Так под
грохот боев получали первые практические навыки.
     В  эти тяжелые дни мы  с  Володей сдружились.  Он оказался превосходным
товарищем,  готовым в любую минуту прийти на помощь.  В институте мы не были
близко знакомы,  хотя занимались на одном курсе. Встречались в аудиториях на
лекциях,  практических занятиях,  студенческих вечерах.  Здоровались, иногда
перебрасывались несколькими словами,  иной  раз  перехватывали друг у  друга
пару рублей до стипендии.  Вот,  пожалуй,  и все. Володя принадлежал к числу
скромных студентов.  Когда же  судьба,  а  точнее война,  свела нас  вместе,
оказалось,  что  это человек большой потенциальной энергии.  Среднего роста,
светловолосый, с круглым розовым лицом и внимательным взглядом светлых глаз,
он всегда был "в форме",  невозмутимо делал свое дело и,  казалось, не знал,
что такое усталость.  Часто, заметив, что от перенапряжения, от бессонницы я
буквально валюсь с ног,  он предлагал мне прилечь,  отдохнуть часок.  Сам он
тогда работал за двоих. Естественно, я отвечал ему искренней привязанностью.
     Каждый из нас понимал,  что в это трудное время очень важно иметь рядом
товарища, на которого можно было бы положиться во всем. И мы дали друг другу
слово быть  вместе,  делились и  скромным пайком,  и  радостью после успешно
проведенной операции, и горечью неудач.
     В  редкие свободные часы шли  в  лес  совершенствоваться в  стрельбе из
личного оружия.  Еще  в  Кривом Роге  нам  вместе с  военным обмундированием
выдали по  пистолету системы наган и  по  нескольку обойм патронов.  Там,  в
ожидании  отправки  на  фронт,  мы  с  Володей  частенько  практиковались  в
стрельбе.  На  первых порах  Володя стрелял лучше  меня,  мои  пули  нередко
уходили "за молоко",  и  это очень огорчало.  Здесь же,  в Житомире,  я стал
выбивать "девятки" и даже "десятки".
     На  фронте после  нескольких дней  ожесточенных боев  положение немного
стабилизировалось.   Но  мы  продолжали  шить  в  постоянной  тревоге.  Враг
забрасывал в  город парашютистов,  которые старались посеять среди жителей и
бойцов  панические  слухи.  Вдруг  среди  ночи  неизвестный  "доброжелатель"
сообщал,  что  якобы  в  город  ворвались  вражеские  танки  и  надо  спешно
эвакуироваться.  Вначале  эти  ночные  звонки  действительно вызывали  среди
персонала тревогу:  ведь  мы  были  в  ответе за  жизнь  сотен  раненых.  Но
начальник госпиталя,  человек опытный и  осторожный,  всегда  после  каждого
такого  сообщения тщательно проверял обстановку.  И  оказывалось,  что  слух
ложный, что мы правильно поступили, не потревожив раненых.
     Все  же  ни  один ночной звонок без проверки нельзя было оставлять.  Мы
знали,  что  враг  жесток и  коварен и  готов на  любую провокацию.  Поэтому
транспорт у  нас  мог  в  любую  минуту  принять  раненых,  а  мы,  персонал
госпиталя, готовы были всегда занять круговую оборону.
     Вскоре немцы  возобновили наступление.  Ожесточенные бои  завязались на
улицах  города.  Нам  было  приказано  свернуть  госпиталь  и  отступать  по
направлению к Киеву.  К этому времени у нас было около тысячи раненых бойцов
и командиров,  большинство из которых самостоятельно передвигаться не могли.
Эвакуировать такое количество раненых - дело очень нелегкое.
     Всех  распределили на  группы по  степени сложности ранений,  назначили
ответственных за отправку каждой из них.  Сперва вывезли тяжелораненых.  Все
работы вели только по ночам,  О  том,  чтобы заниматься эвакуацией днем,  не
могло быть и речи. Любой демаскированный объект фашисты безжалостно бомбили.
Не  могли мы  и  развернуть красный крест,  так  как убедились,  что чувство
сострадания,  чувство  уважения  к  международным законам  нагло  попирались
гитлеровскими варварами.
     Эвакуация прошла благополучно.  За несколько ночей мы вывезли в  тыл на
машинах и  железнодорожным транспортом всех  раненых и  только  после  этого
свернули службы.

     Сперва,  казалось,  ничто  не  предвещало осложнений в  пути.  Но  едва
отъехали несколько километров от  города,  как  услышали гул самолетов.  Еще
раньше,  когда добирались к  Житомиру,  над нами нередко пролетали вражеские
бомбардировщики,  но  ни  разу  не  бомбили.  То  ли  наша маленькая колонна
казалась врагу не заслуживающей внимания,  то ли противник имел более важное
задание.  Так или иначе,  до этого в пути бомбежкам мы не подвергались.  Это
притупило бдительность. Мы перестали прятаться от противника, за что на этот
раз и были наказаны.
     Оказавшись над нами, шесть вражеских самолетов развернулись, снизились,
и вскоре к их гулу прибавился воющий звук падающих бомб.
     - Воздух! - послышались запоздалые крики.
     Машины  поспешно стали  сворачивать в  лес,  мы  на  ходу  выскакивали,
бросались врассыпную.  Самолеты сделали  новый  заход  и  открыли  огонь  из
пулеметов.
     В тягостном молчании хоронили мы убитых, спешно оказывали первую помощь
раненым. Дорого обошлась нам наша беспечность.
     Кажется мне,  именно после  этого  случая стал  я  окончательно военным
человеком:  осторожным,  бдительным.  Как всегда на войне, опыт приобретался
слишком дорогой ценой.  Это  был  период,  когда  все  мы  учились воевать с
озверелым и сильным врагом.
     Едва  колонна снова  тронулась в  путь,  как  нас  нагнал  мотоциклист.
Запыленный,  усталый,  он очень торопился,  однако,  поравнявшись с  головой
колонны, остановился и сообщил печальную весть: враг ворвался в Житомир.
     - Немецкие танки,  -  сказал он,  -  движутся по  шоссе  на  Киев,  они
нагоняют нас.
     Мотоциклист умчался,  а нам пришлось срочно сворачивать в лес.  Еще как
следует не замаскировались,  а на шоссе послышался гул машин,  лязг гусениц.
Вскоре из-за поворота показался головной немецкий танк.
     Я впервые видел врага так близко от себя.  Разрисованный маскировочными
зелено-желтыми пятнами, танк быстро приближался. Крышка люка была отброшена,
над ним чернела фигура немца. Темный комбинезон, самоуверенное, наглое лицо.
Шлем он  держал в  руке.  Казалось,  немцы выехали на  прогулку.  Тогда меня
удивила,  поразила эта наглая самоуверенность.  Потом я  столкнулся с нею не
раз и перестал удивляться.  Да,  в первый период войны наглости у врага было
хоть отбавляй...
     Немец курил, и дымок сигареты был ясно виден на фоне зеленого леса. Мне
показалось даже,  что  я  почувствовал табачный запах,  так  близко  от  нас
проехал танк.
     Вслед за этим танком прошли еще четыре вражеских машины, и на каждой из
открытого люка торчала голова немца.  Гитлеровцы с интересом посматривали по
сторонам. А у нас в бессильной злобе сжимались кулаки. Но что могли поделать
с   этими   бронированными  чудовищами  мы,   несколько  десятков   медиков,
вооруженные лишь пистолетами?
     Изредка танки стреляли, посылая пулеметные очереди то вдоль шоссе, то в
сторону леса.  Враг не обнаружил нас. Стрельба была не прицельной и никакого
вреда нам не принесла.  Очевидно,  эти пять танков были вражеской разведкой,
потому что вскорости они повернули назад.  Мы получили возможность двигаться
дальше.
     Остаток пути до Киева проехали без происшествий.
     Столица Украины готовилась к  обороне.  В  районе  Дарницы жители  рыли
противотанковые рвы,  на подступах к городу уже протянулись линии инженерных
заграждений.  Мы  развернулись на  окраине Дарницы,  приняли первых раненых.
Пока это были мирные жители, пострадавшие во время бомбежек.
     Пользуясь  вынужденной  передышкой,  Володя  Костенецкий  отпросился  у
начальника госпиталя на несколько часов в город проведать родственников.  Он
уезжал попутной машиной,  из  кузова крикнул мне,  что к  вечеру обязательно
вернется.  Но едва машина ушла, как меня вызвал к себе начальник госпиталя и
объявил, что я направляюсь на передовую в распоряжение командира пулеметного
батальона Киевского укрепрайона. На сборы был отпущен час.
     Уложить рюкзак было делом пяти минут,  но я медлил,  мне казалось,  что
Володя вот-вот появится.  Несколько раз выходил я  на дорогу в надежде,  что
какая-нибудь попутная машина притормозит и  из  кузова выпрыгнет Володя.  Но
тщетно, он не приехал.
     Больше  я  никогда  не  встречал Володю,  а  все  попытки разыскать его
оказались  безрезультатными.   Некуда  было  даже  написать,  наш  госпиталь
расформировали. Дело в том, что многие госпитали, дислоцированные в то время
в  Киеве и  под городом,  в том числе и наш,  в первые недели войны потеряли
большое количество личного состава.  Командование приняло решение объединить
их  в  несколько крупных.  В  процессе формирования новых госпиталей молодые
врачи направлялись на передовую, где особенно ощущалась нехватка медиков.
     И  вот  я  в  новой  должности:   начальник  санитарной  службы  193-го
пулеметного батальона  Киевского укрепрайона.  Батальон  занимал  позиции  в
юго-западной части города, на подступах к нему. Здесь стояло несколько дотов
со станковыми пулеметами.  Бойцы жили в блиндажах,  расположенных неподалеку
от  дотов.  В  мои обязанности входило следить за санитарным состоянием всех
помещений,  пищеблока,  личного  состава.  Помогала мне  веселая черноглазая
медсестра Феня.  По нескольку раз в день обходили мы все службы,  и уже само
появление Фени  среди бойцов всегда вносило оживление,  поднимало настроение
личного состава.  Хохотунья,  острая на язык,  обладавшая мягким и  в  то же
время метким украинским юмором,  Феня шутила с бойцами, могла "расхохотать",
как  она выражалась,  даже самых мрачных и  угрюмых.  Но  если дело касалось
нарушения санитарных норм,  она становилась беспощадной.  Могла так отчитать
нерадивого, что тот краснел, не знал куда девать глаза.
     На   нашем  участке  враг  активных  действий  не   проводил.   Изредка
обстреливал нас из артиллерии и  минометов,  но обстрелы эти ощутимого вреда
не  приносили.  Лишь  в  начале  сентября  фашисты  попытались  занять  наши
укрепления, однако мы отразили все атаки.
     Для захвата Киева,  как и многих других наших городов, немцы в то время
применили  свою  излюбленную  тактику  -  "клещи".  Они  предприняли широкий
обходный маневр с флангов.
     20  сентября мы  получили приказ взорвать все доты,  оставить позиции и
выйти из  Киева.  Отходили к  Днепру,  шли  через весь город.  Было это рано
утром,  едва брезжил рассвет.  Но жители не спали, вышли на улицы. Провожали
они нас молча,  со слезами на глазах,  и в каждом взгляде - молчаливый укор.
Но что могли мы сказать им, чем утешить? Сами были подавлены, многого еще не
понимали. Но мы не допускали и мысли о том, что уходим из города навсегда, и
были твердо уверены: вернемся в Киев, и вернемся победителями.
     Оставляя город, мы уже знали, что он окружен, что неоднократные попытки
наших войск прорвать позиции противника заканчивались неудачей.  И все же мы
не  теряли надежды вырваться.  В  бой вступило и  наше подразделение.  Атака
следовала за атакой,  и мне, как и многим медицинским работникам в то время,
часто  приходилось откладывать в  сторону  санитарную сумку,  брать  в  руки
винтовку.
     Враг оказался сильнее,  организованнее,  мы  с  боями отошли к  деревне
Борщевка.
     Вдруг среди бойцов прошел слух,  что в  этом месте немцы еще не  успели
сомкнуть кольцо. Как сообщили разведывательные подразделения, чтобы выйти из
окружения,   нужно  переправиться  через  небольшую  речку.   (Кажется,  она
называлась Дымерка).
     Мост через речку был  разрушен,  а  к  переправе прибывало все больше и
больше  людей.   Как   часто  бывает  в   таких  случаях,   каждый  старался
переправиться быстрее.  Началась суматоха,  порядок был нарушен. Это грозило
вообще сорвать переправу.  Чтобы навести порядок, нужен был умелый командир,
человек  больших  организаторских  способностей,   железной  воли.  И  такой
командир  нашелся.  Им  оказался  полковник в  форме  танкиста,  появившийся
незаметно у  самого  берега,  где  располагался я  со  своими  ранеными.  Он
поднялся на пригорок, громко крикнул:
     - Командиры и коммунисты, ко мне!
     Вокруг полковника сразу же стали собираться бойцы и командиры. Он скупо
обрисовал  обстановку,   стал  отдавать  приказания.  Так  образовался  штаб
переправы,  который и  взял все руководство в  свои руки.  Часть бойцов была
мобилизована на  восстановление разрушенного моста,  нескольким отрядам было
приказано разбирать деревянные постройки на  берегу,  перетаскивать бревна к
воде.   По   приказу  полковника  бойцы-коммунисты  тем   временем  обходили
подразделения,  наводили порядок, гасили панику. Они сообщали, что переправа
к утру будет готова,  что по ту сторону реки немцев нет, нам на выручку идут
наши...
     Велика сила человеческого слова. В тот день в этом я убедился особенно.
Люди,  которые  еще  минуту  назад  готовы  были  в  панике  наделать немало
глупостей,  после  короткой беседы  с  "уполномоченным штаба" успокаивались,
сами помогали наводить порядок.
     Пока   восстанавливали  мост,   "штаб"   определял  порядок  переправы,
устанавливал очередность.  Первыми на  тот берег мы  должны были переправить
раненых, а из гражданского населения - женщин и детей. По приказу полковника
я  был  назначен старшим  в  группе  медиков  и  ответственным за  переправу
раненых.  В  помощь мне  полковник выделил лейтенанта-пехотинца,  совсем еще
молодого командира,  назвавшегося Сергеем. Лейтенант должен был организовать
из бойцов группу носильщиков.  Белокурый, с правильными чертами лица, с едва
заметными усиками над по-детски припухлой верхней губой,  Сергей даже в  эти
дни  непрерывных боев  и  тяжелых  переходов  сохранял  щегольскую выправку,
строевую    подтянутость.    Он    быстро    организовал   большую    группу
бойцов-добровольцев,  которые  готовы  были  в  любую  минуту  приступить  к
переноске раненых.
     Мост  восстанавливали  всю  ночь.  На  берегу  уже  было  тихо,  паника
совершенно улеглась,  слышны  были  лишь  перестуки топоров  на  реке.  Едва
забрезжил рассвет, полковнику доложили, что мост готов. Сергей подал команду
переправлять раненых.  Бойцы взялись за носилки,  двинулись к мосту. За ними
потянулись раненые,  которые могли передвигаться самостоятельно. Остальные с
надеждой смотрели на  тот берег.  Измученные многодневными боями,  голодные,
они ожидали своей очереди...
     Самолеты фашистов появились неожиданно,  и  леденящий душу вой заполнил
все  вокруг.  Враг  бомбил  переправу.  Разрывы бомб  смешались с  криками и
стонами раненых.  Самолеты делали все новые и новые заходы, а когда кончился
запас бомб, на бреющем полете стали обстреливать нас из пулеметов.
     Паника снова охватила людей,  каждый стремился убежать как можно дальше
от этого страшного места.  В  отчаянии мы развернули красный крест.  В ответ
фашисты усилили обстрел.
     Пули  и  осколки свистели вокруг.  Я  бросился лицом в  песок и  лежал,
ожидая смерти в любую секунду. Передо мной пронеслась вся моя жизнь...

     Короток был мой жизненный путь, но не легок.
     Рос и воспитывался я в крестьянской семье.  Отец едва мог написать свою
фамилию,  мать вовсе была неграмотной. Но эти простые люди сердцем понимали,
что для крестьянина-бедняка колхозная жизнь -  единственно правильный путь к
счастью.  И  семья наша одной из  первых в  Крыму вступила в  колхоз.  Самой
заветной мечтой матери было  выучить меня  на  доктора.  А  учиться было  не
легко.  В  нашем селе в  то время школы не было,  ходил пешком в Саки за три
километра.  Одежонка и обувь были не ахти какими, в осеннюю непогоду и зимой
приходилось особенно тяжело.
     После  окончания  семилетки я  решил  пойти  на  "свой  хлеб".  Работал
учетчиком в  МТС,  однако мысль продолжать учебу не покидала меня,  и вскоре
вместе с товарищами поступил в Керченский металлургический техникум.
     Это был голодный 1933 год. Стипендии не хватало даже на еду, и мы после
занятий шли на станцию подрабатывать.  Выгружали из вагонов известь и  руду,
иной раз работали всю ночь.  Утром,  еле отмывшись от въедливой пыли, бежали
на занятия.
     Так  прошло два  года.  Еще  во  время  учебы  в  техникуме понял,  что
металлург из меня не получится.  Металлургия не влекла к  себе,  я был к ней
равнодушен.   И   в  то  же  время  мог  подолгу  простаивать  перед  окнами
поликлиники,  наблюдая за  людьми в  белых халатах.  Как меня тянуло к  ним!
Каждый человек в белом халате казался мне добрым волшебником.
     Мы сдали экзамены за второй курс техникума,  разъехались на практику. Я
попал в  Макеевку на  металлургический завод имени С.М.Кирова.  На  квартиру
определился к  одинокой молчаливой женщине на окраине города.  Однажды к ней
приехал  погостить родственник из  Днепропетровска.  Он-то  и  оказался  тем
человеком, которому суждено было резко изменить мою судьбу.
     По  вечерам за стаканом морковного чая с  сахарином родственник хозяйки
подолгу и  интересно рассказывал о  Днепропетровске.  Слушая гостя,  хозяйка
больше молчала,  зато я забрасывал его вопросами.  Меня интересовало все:  и
какой он,  этот Днепропетровск,  и широк ли Днепр, которого я еще ни разу не
видел,  есть ли там медицинский институт...  Из его ответов получалось,  что
Днепропетровск  -   самый  красивый  город  в   мире,   что  институтов  там
видимо-невидимо и самый лучший из них - медицинский.
     Когда  практика  закончилась,   я   взял   свой  маленький  обшарпанный
чемоданчик и  приехал в Днепропетровск.  Медицинский нашел легко -  "язык до
Киева  доведет".  С  трудом  открыл  массивную  дверь,  вошел  в  прохладный
вестибюль.  И  лицом к лицу столкнулся с высокой женщиной.  Ее большие глаза
строго и внимательно смотрели на меня.
     - Здравствуйте, - сказал я, внутренне робея, но стараясь придать голосу
как можно больше бодрости. - Где здесь в студенты принимают?
     Женщина улыбнулась одними глазами, бегло осмотрела меня с головы до ног
и ответила:
     - Опоздали, молодой человек. Набор уже окончен.
     Опоздал...  Словно свет померк перед глазами.  Я,  наверное, побледнел,
потому что  женщина испуганно бросилась ко  мне,  как  маленького,  отвела в
сторону, усадила на стул.
     - Ты кто?  Откуда?  Как попал в Днепропетровск?  Как оказался здесь?  -
засыпала она вопросами.
     Вначале я отвечал неохотно,  но искреннее участие женщины тронуло,  и я
рассказал ей все. И откуда родом, и про родителей, и про то, что занимаюсь в
металлургическом техникуме,  то  есть  приобретаю специальность,  к  которой
совершенно равнодушен. Наконец выложил ей свою самую сокровенную мечту...
     - Вот оно что! - она удивленно подняла брови и предложила: - Сиди здесь
и никуда не уходи. Я сейчас приду.
     И  я  почувствовал,  что  именно в  эти  минуты решится моя  судьба.  Я
находился в  таком состоянии,  когда каждый мускул был напряжен до  предела,
обострены все чувства. А мозг сверлила одна лишь мысль: "Что будет?".
     Ждать пришлось недолго.  Вскоре на лестнице послышались торопливые шаги
и знакомый голос позвал:
     - Идем!
     Она  повела меня по  длинному коридору,  где в  простенках между окнами
висели большие портреты Павлова,  Сеченова,  Пастера,  Мечникова...  К  тому
времени я  уже  прочитал немало книг  по  истории медицины и  знал  об  этих
ученых.
     Женщина остановилась у  дверей  в  конце  коридора,  пропустила меня  в
кабинет.  Я  слышал,  как дверь сзади захлопнулась,  но оглянуться не успел.
Из-за  стола  стремительно вышел  полный  человек  в  больших роговых очках.
Остановился в  нескольких шагах от