ли
мудрость такого решения. Если девица никуда не годится, то не поздно будет
объявить ее заболевшей и отожить пиршество. Сергей, да хранят боги его
невинное сердце, ничего подобного даже и представить не мог. Он выскочил из
повозки и протянул ей руку, как будто она императрица, а не жалкая босячка
ражденная от бедного ничтожества.
Я уже пришел к выводу, что мне отчасти повезло, что она сирота, по крайней
мере, ее родственники не будут болтаться без дела по замку и путаться у меня
под ногами. И тут Сергей подвел ее к ступеням, чтобы представить нас друг
другу.
И тогда все мое презрение к ней отлетело прочь, как опадает зимой с
деревьев мертвая листва. Она, несомненно, была самой красивой девушкой,
которую я когда-либо встречал в своей жизни.
Своей красотой она превзошла саму Красоту, как превосходит по силе и мощи
величественная полноводная река маленькую дождевую каплю. И я утонул в ней,
захлебнулся ею, чтобы уже никогда не вынырнуть на поверхность. Ошеломленный,
я не мог ни пошевелиться, ни произнести ни единого слова, и тогда сквозь
грохот моего сердца и шум крови в ушах с трудом пробился голос Сергея:
- Страд, это Татьяна.
Девушка низко поклонилась. На ней было простое платье, сшитое из
домотканого полотна, но оно сидело на ней, как на гордой королеве, а ее
отливающие медью волосы показались мне короной на ее голове. Ни с того ни с
сего она заставила меня поверить в деревенскую сказку о похищенной
принцессе, которая в конце концов возвращается туда, где ей и положено быть
- во дворец.
- Добро пожаловать, - еле-еле выдавив из себя ответ, прошептал я.
Она подняла ко мне лицо. Чистая кожа, огромные глаза, сверкающие ярче
бриллиантов, и полные темно-вишневые губы - удивительное лицо, по сравнению
с которым любое другое покажется просто безобразным.
Но сравнения быть не могло. Она была единственной в своем роде. Она была
само совершентво.
Я чувствовал, как мое сердце прыгало и дрожало от одной только радости
смотреть на нее. Она смутилась и покраснела, и мне надо было успокоить ее. Я
взял ее руку и она распрямлась. Она была высокой и стройной, как сказочный
цветок. С легким поклоном я поцеловал кончики ее пальцев.
- Добро пожаловать в замок Равенлофт, Татьяна. Добро пожаловать, и да
будет замок твоим домом, отныне и во веки веков.
Казалось, слова проникли в самую ее душу, и она улыбнулась. Ее улыбка
сверкнула, как первые солнечные лучи после холодной и суровой зимы. Все, что
мне нужно было теперь, так чтобы эта улыбка вечно играла на ее губах.
И тут она посмотрела на Сергея.
И солнце, снизошедшее на меня с небес, как будто скрылось за тучкой,
обратив все свое яркое сияние на него... на него одного.


*     *     *

Я не привык оповещать всех и вся о своих намерениях, но традиция
требовала, чтобы я предупредил Сергея, что собираюсь взять Татьяну на
небольшую прогулку перед ужином. Конечно, он не возражал. Он воспринял мой
план как попытку узнать ее поближе и одобрить его выбор. Но она не нуждалась
в моем одобрении. Можно одобрить или нет воздух, которым мы дышим, или
чистую лазурь летнего неба, но необходимость одного и красота второго
существуют без свякого высокопарного человеческого одобрения. Как и Татьяна.
В ней соединились земля и небо, воздух и музыка, и рассвет без единого
облачка.
Держалась она очень независимо, но передо мной испытывала благоговейный
страх. Надо было помочь ей избавиться от него.
Убедившись, что она готова, я вошел в ее комнату. В сопровождении
помощника леди Илоны, следующего за нами по пятам, мы спустились вниз и я
повел ее в южный дворик. Она не выпускала моей руки, но за все время не
вымолвила и слова. Возможно, она подготавливала себя к допросу, который я
мог ей учинить.
На улице я спросил ее, как она находит свою комнату, удобно ли ей, и как
ей нравится одежда, которую она там нашла. Она переоделась к ужину в
золотистое, под цвет ее волос, платье свободного покроя, которое леди Илона
в конце концов разыскала для нее.
- Все прекрасно, Старейший, - сказала Татьяна. - Все были очень добры ко
мне.
Такая форма обращения вполне годилась для меня, если учесть наше различное
происхождение и, к несчастью, огромную разницу в возрасте. В Баровии это
было выражением высочайшего уважения; она не решалась звать меня по имени
Страд. Я не поправил ее, чтобы не смутить. Больше всего на свете я хотел,
чтобы она чувствовала себя со мной свободно.
Я приостановился и посмотрел на нее.
- Рад слышать это. Ты должна запомнить, что если ты чего-нибудь хочешь или
в чем-нибудь нуждаешься, тебе надо только попросить. Этот замок и все его
обитатели - твои покорные слуги, я в том числе.
Вместо того, чтобы ободрить ее, мои слова, похоже, повергли ее в еще
большее смущение.
- Что-нибудь не так?
- Все хорошо. Я думаю, вы лучше всех, что говорите мне такое. До того, как
мы встретились, я немного боялась вас.
- Боялась?
Она сложила руки на груди.
- Всю мою жизнь это место было непостижимым и недосягаемым, вселяя ужас в
деревенских жителей. Когда Дориан правил здесь, страх жил в нас, как живет
боль в костях стариков. Пришли твои войска и мы боялись, что станется с
нами, хотя мы и радовались нашему освобождению. Но годы твоего правления
протекают спокойно и мирно. Ты избавил нас от страха и мы благодарны тебе за
это.
Я никогда не получал таких признаний от своих гонцов, привозящих свежие
новости из деревень, однако воины, шатающиеся по тавернам, всегда слышат
нечто противоположное тому, что внушают бедной сироте, живущей под защитой
церковных стен.
- А твои страхи?
- Исчезли как дым. Я вижу красоту, которую ты создал здесь, а значит, я
вижу кусочек твоей души. Это хорошее место. Возможно, ты и безжалостный
воин, но от тебя веет теплом, иначе ты не смог бы сотворить это чудо.
Я засмеялся и мне стало приятно. Без особого усилия она выпустила на волю
накопившийся во мне за долгие годы радостный смех.
- Надо отдать должное ремесленникам. Не мне, а им скажи спасибо.
Она улыбнулась. О боги, как она улыбалась!
- Теперь я понимаю, почему Сергей так сильно любит тебя.
При упоминании его имени мое хорошеее настроение сразу испортилось. Чтобы
скрыть дурное расположение духа, я двинулся вперед.
- Пойдем, я хочу показать тебе кое-что. Их красота мне неподвластна.
Через центральные ворота мы прошли во дворик часовни. С приближением
смерек ветер стих и в воздухе сладко пахло розами. Она бросилась к ним и,
приседая то у одного то у другого розового куста, наслаждалась их красотой,
вдыхая свежий аромат нежных лепестков. Кинжалом я срезал один цветок и,
очистив его от шипов, подал ей. Наградой мне была такая улыбка, что мне
захотелось сделать этот сад в тысячу раз больше и дарить ей розы, сотни,
тысячи роз.
- Есть еще кое-что, - сказал я, беря ее за руку.
Через ворота мы вышли на смотровую площадку и остановились у низкой стены.
- Это не мое творение, каждый может придти сюда и любоваться природой.
Робея от высоты, Татьяна тем не менее приблизилась к самому краю. За
нашими спинами солнце неуклонно валилось за пики Баликонских гор. Далеко
внизу, у подножия скал лежала позолоченная последними солнечными лучами
долина. Пока мы стояли у края смотровой площадки, тень от замка Равенлофт
стала постепенно наползать на нее, словно укрывая землю темным одеялом. В
деревне вспыхивали один за другим огоньки: в домах начали зажигать свечи и
разводить огонь в каминах.
- Вон церковь, мой дом, - сказала она, вытянув вперед руку. Я не
оглянулся. Видеть восторг и счастье на ее лице - вот чего я так страстно
желал. Все остальное не имело значения.
- Твой дом здесь, - сказал я.
Она повернулась ко мне.
- Благодарю тебя, Старейший.
Я не поправил ее.
- Конец страхам?
- Да. Находясь здесь, я ощущаю какую-то завершенность. Раньше я была
счастлива, но так, словно только одна моя половина жила настоящей жизнью, не
подозревая, что существует еще что-то. Встретив Сергея, я вдруг осознала,
что в этом мире есть множество удивительных вещей.
Мне стоило огромного усилия воли, чтобы не перестать улыбаться.
- Я чувствую, что сама жизнь переполняет меня. Теперь я знаю, все, что
было раньше, было лишь ожиданием. Ожиданием встречи с ним.
Последний солнечный лучик спрятался за горными вершинами, и замок и вся
долина погрузились в темноту.
Язык не слушался меня, и мой голос прошелестел еле слышно, как сухой ветер
в пустыне:
- Ты его любишь?
- Больше Бога, больше себя, больше всего, что я знала, видела во сне или
могла когда-нибудь вообразить. Надеюсь, ты не подумаешь, что плохо с моей
стороны так сильно любить его.
- Нет, конечно, нет.
Она выразила словами то, что я чувствовал по отношению к ней. Я
отвернулся, чтобы она не разглядела в свете появившихся звезд мое лицо. Один
на один с мучительной радостью любви, я раздирался на части от полнейшей
безнадежности, будучи не в силах справиться со своими переживаниями.
Это было похоже на агонию, как будто меня ударили мечом, как будто сама
зима дыхнула холодом на мою обнаженную кожу.
Мне не выжить с этой болью в голове и теле. Я должен или сказать ей или
погибнуть тут же на месте от такой нечеловеческой муки. Мое сердце
грохотало, как барабан, зовущий в бой. Я посмотрел на нее и опять поцеловал
ее пальцы.
Что сказать? Как сказать?
Слова застряли у меня в горле. В темноте из матерого, закаленного
невзгодами воина я превратился в оробевшего мальчишку. Я смотрел ей в глаза,
и вдруг мне почудилось, что не надо ничего говорить, она и так все знала; и
в то же время я понимал, что они ни о чем не догадывалась. Здравый смысл
боролся с эмоциями и не мог ни уступить, ни одержать над ними верх, и мне
показалось, что этот длинный до бесконечности вечер не кончится никогда.
Безумие сменилось ощущением невозможности произнести хотя бы слово. Внутри
у меня все бурлило, готовое взорваться и выплеснуться наружу, но проснулся
тихий голос сомнения, который есть у всех и который трусам приказывает
спасаться бегством, а умным - ждать. Я считал себя кем угодно, но не трусом;
видимо, некая врожденная мудрость настояла на молчании. Заговорить сейчас -
значит смутить и испугать ее и потерять шанс заставить ее забыть Сергея и
обратить свой взор на меня.
Сергей...
Нет.
Я вытряхнул из головы эту мысль, прежде чем она успела принять законченную
форму. Даже позволить ей проскочить в самых отдаленных уголках моего
сознания было верхом бесчестья, верхом безнравственности.
- Старейший?
Ее нежный голос вырвал меня из объятий дьявола.
- Ты хорошо себя чувствуешь?
- Конечно, - солгал я.
Сергей...
Я передернул плечами.
- Пора возвращаться, не правда ли?

Двенадцатое полнолуние, 350
Та первая ночь, следующий день и все остальные дни летели друг за другом
быстрее коршуна, парящего в поднебесье. Каждый обнаруживал новые достоинства
Татьяны, и сердце мое заходилось от местерпимой боли. Каждый день напоминал
мне, что, как бы страстно я ее не желал, она мною не интересовалась.
Сначала мне пришло в голову, что в ее глазах я был слишком стар, чтобы
претендовать на роль ее любовника, но, посмотрев на себя в зеркало, я начал
сомневаться в этом. Ежедневные упражнения с мечом в руках сделали мое тело
стройным и крепким, а грубые черты моего лица и сеть морщин нравились мне
гораздо больше, чем дряблые мышцы  и саисающая кожа. В прошлом не одна
женщина, гостившая при дворе, давала мне понять, что я возбуждал любые
чувства, кроме отвращения, и отлично отвечал всем требованиям физического
искусства любви. Но это невинное создание, похоже, не воспринимало меня так,
как мне хотелось. Она не разу не назваа меня по имени и, подчеркивая свое
уважение ко мне и прожитым мною годам, обращалась ко мне "Старейший" или
"Страший". Ежедневное доказательство того, что мои сомнения были всего лишь
самообманом.
Я пытался предстать в глазах Татьяны ее обожателем, одаривая ее
драгоценностями и дорогими нарядами и заказав ее портрет. Я даже играл для
нее на клавесине. Она все принимала с глубокой благодарностью и радостью, но
я понимал, что она не видела во мне соперника Сергея, только его брата.
Грустно и унизительно для меня, но я радовался любым знакам внимания с ее
стороны.
Все же лучше, чем ничего.
С наступлением холодов я все реже выходил на улицу и все больше времени
проводил в библиотеке со своими книгами. Раньше мои занятия магией
ограничивались двумя-тремя интересными экспериментами; теперь же я
рассчитывал найти некое магическое заклинание, которое помогло бы мне
овладеть Татьяной. Но так как я постоянно отвлекался на государственные и
прочие дела, моих знаний и умений оказалось недостаточно, чтобы разобрать
некоторые особенно трудные фокусы. Те же, с которыми я справлялся, были для
меня бесполезны. Я читал от корки до корки каждую книгу в надежде обнаружить
хоть что-нибудь...
Человеческие желания просты, и, казалось бы, любовные заклинания и рецепты
любовных напитков должны были бы встречаться через страницу, однако в моих
книгах мне ничего такого не попалось, за исключением одной небольшой главки
на интересующую меня тему. Автор доказывал, что магии не одолеть чудо любви
и бесполезно пытаться воспроизвести ее при помощи волшебства. От его
заключения так и несло самодовольством и глупостью, и это разозлило меня. Я
вырвал страницу и, смяв ее, швырнул в камин.
- Жжем книги, чтобы теплее было, мой господин?
Мой кинжал выскочил из ножен, прежде чем я повернулся к говорившему.
Это был Алек Гуилем. Он стоял в дверном проеме, засунув руки в карманы и
облокотившись о косяк. Смерив меня взглядом, он покосился на кинжал:
- Здорово.
- Надо докладывать о своем приходе, - сказал я без раздражения.
- Убийца не стал бы. Я просто хотел проверить твою реакцию. Не наказывай
служанку. Любой, охотящийся за твоей головой, убил бы ее в целях собственной
безопасности.
- Не буду. - Я засунул кинжал в ножны. Он сказал все, что мне нужно было
узнать. - Кто на этот раз? Еще один Баал'Верзи?
Алек отсутствовал несколько месяцев. Зима оставила отпечаток на его
продолговатом лице. Оно обветрилось и покраснело от ветра; одежда его пахле
снегом, сапоги износились. Он снял меховую шапку с длинными смешными ушами и
подошел к камину.
- Боги, как хорошо. Мы неделями не вылезали из снежного месяца. Сугробов
намело выше лошадиных голов и дороги так засыпало, что даже проводники
путались и терялись. Особенно тяжко нам пришлось на последней миле,
оставшейся до замка. Знаешь ли, последняя - самая длинная. - Он подпрыгивал
на одной ноге, стягивая сначала один облепленный снегом сапог, затем другой,
бросил их к камину, чтобы просушились, и уселся в кресло.
- Будь как дома, - сказал я.
- У тебя тут все устроено с настоящей роскошью, Страд. - Он протянул руки
к огню. - Некоторые так называемые дворцы, где мне довелось побывать,
согласятся на убийство, лишь бы заполучить кусочек твоего богатства.
- Неужели? Кто?
- Ван Ройены, например.
- Но это мои родственники по материнской линии!
- Кровь, конечно, гуще воды, но золото... - Приподняв брови, он
многозначительно порет большой палец об указательный.
- Кто из них? - спростил я устало.
- Твой дядя Густав.
- Послушай, Алек, старому прохвосту около восьмидесяти лет.
- Восемьдесят два. Но у него полным-полно бедных родственников, и доход от
имения никак нельзя назвать приличным. Я считаю, чтобы сбить его с толку на
время, нужно послать ему дорогой рождественский подарок.
- Платить за себя выкуп, не попав в плен? Да, он придумал что-то
новенькое, как получить с меня деньги, не работая.
- Все же лучше, чем дождаться, когда он пришет погостить сюда одного из
твоих племянничков. Малышка Викки орудует мечом так же хорошо, как я. Не
хотел бы я одной темной ночью проверить на собственной шкуре ее талант
обращаться с ножом.
Он был прав. Помимо моей матери, Ван Ройены имели для меня значение только
как источник пополнения казны путем передачи денег по наследству. Может,
своевременная подачка будет держать их на расстоянии в течение еще
нескольких лет. Я сделал пометку для козначея, чтобы он позаботился об
отправке подарка.
- Кто следующий?
Алек мысленно пробежал список знаменитых семей, которые он навещал под
видом моего посла. Наиболее умные из хозяев, особенно те, кому было что
прятать, долно быть, догадались о его настоящей миссии. Ирония судьбы
такова, что невиновные внешне ничем не отличались от тех, кто замыслил что-
то недоброе, но вели себя очень осторожно. Те же, кто не скрывал своих
намерений и открыто угрожал мне, были менее опасны, так как я знал
наверняка, чего от них ждать.
- Итак, Маркусам можно верить, пока Даровные остаются верны, - произнес я
часом позже. Я приказал принести нам еды. Алек предпочел чай подогретому
вину, и на сей раз чай был горячим. (Повару и инженеру пришла на ум
потрясающая идея кипятить воду прямо у меня в кабинете, на камине. Возможно,
еще три года уйдут на решение проблемы теплого супа).
- Даровные будут хранить верность, пока леди Илона поддерживает твое
правление, - добавил Алек, разрезая кинжалом яблоко.
- Она служит своим богам, а не своей семь и даже не мне.
- Ага, но она к тому же гибкий и практичный политик. Она знает, что ты
сильнейший и поэтому она здесь, поближе к ядру власти.
- Но остальные? Как насчет семьи Дилисния?
Он покачал головой и отрезал от яблока тонкий ломтик.
- Рейнхольд - раб своего желудка. Если бы он распустил шнурки кошелька для
щедрых пожертвований в местный храм, я уверен, священники не остались бы в
долгу, и тогда остальным не пришлось бы слушать его стоны после ужина. У
него там паршивая еда: жидкая кашица и молоко, да фрукты, перевареннеые
настолько, что не поймешь, чем они были в начале. Только чтобы не умереть с
голоду, я и Лео рыскали по кладовым, как мелкие воришки. - Он откусил от
яблока, прожевал с явным удовольствием и, не проглотив, засунул в рот
большой кусок желтого сыра.
- Какое это имеет отношение к делу? - Сегодня я был не в состоянии ткрпеть
его пустую болтовню.
- Кладовая находится рядом с погребом, а у Лео есть  ключи. Рейнхольд не
пьет и бутылки так и просятся, чтобы их пересчитали. Вдвоем мы прекрасно
справились.
- И что тебе поведал Лео, когда ты его напоил?
Алек усмехнулся, а потом хихикнул. Он был очень доволен собой.
- Жаль, тебя там не было. Щенок из шкуры лез вон, чтобы напоить меня и
развязать мне язык. Он не знал, что я подсмотрел, как он глотал оливковое
масло перед первым набегом на погребок. Он хорошо притворялся, и если бы я
не видел его приготовления, я бы поверил каждому его слову.
- Ты узнал что-нибудь полезное?
- Я узнал, что он очень умен и интересуется делами в Баровии. Он задавал
множество вопросов о твоих политических планах и какое место ты отводишь в
них семье Дилисния.
- Ничего необычного и особо секретного.
- Нет, но - правда, пока у меня нет доказательств - но моя интуиции
подсказывает мне, что он не торопится поделиться своими соображениями с
Рейнхольдом.
- Да ну? Интересно, что он задумал. На кого работало его любопытство: на
него самого или кого другого? Я всегда считал его безвольным и инертным.
- Вочтеры и Бучвольды могут сыграть на этом, подчинив его своей воле. Не
забывай, он был очень близок с Ильей.
- И, не колеблясь, перерезал ему горло, помнишь?
- Да, защищая тебя, - сказал он.
Когда-то я питал слабую надежду, что после смерти Ильи мне уже не придется
постоянно оглядываться через плечо. Увы, нет, не суждено мне отдохнуть. Для
человека моего положения это невозможно.
Из фактов, собранных Алеком о Вочтерах и Бучвольдах, также нельзя было
сделать никаких выводов. Что ж, у меня есть шанс разобаться во всем самому и
очень скоро.
- Мой брат женится этим летом, - проговорил я.
- На пути к замку до меня долетели кое-какие слухи.
- Свадьба будет грандиозной. Сейчас составляют списки гостей.
- Думаю, я знаю, на что ты намекаешь. Не могу сказать, что мне это
нравится.
- Тебе необязательно одобрять эту затею. Главное, будь рядом, когда
приедут гости, и смотри в оба, чтобы не пропустить что-нибудь... интересное.
У тебя хватит людей, чтобы следить за всеми?
-