с ней рядом и тоже не
знал: идет ли он, или парит - ног он не чувствовал.
   Вот и озеро...
   Как же ярок под синим небом лес! Какой четкостью, какой жизнью  наполнена
каждая  веточка,  каждая  прогалина,  каждый  ручеек!  И  даже  старый  снег
преисполнен радости от того, что он скоро перейдет в новое состояние! И  как
все журчит, как поет; как все перекликается друг с другом!..
   Мальчик улыбнулся,  поднял  свое  бледное  личико  к  небу,  ловя  теплую
солнечную ласку.
   - Я хочу бежать! - засмеялся мальчик.
   - Беги я не отстану. - прозвеневл голосок Светолии.
   И Сережа бросился бежать - он бежал со всех  сил,  но  хотел  бежать  еще
быстрее; он хотел петь, как озаренные светом птицы на деревьях,  но  так  он
петь не умел и потому просто смеялся самым чистым детским смехом.
   И котенок Томас спрыгнул с плеча Светолии и  теперь  несся  подняв  хвост
трубой, перед ним...
   Но вот за деревьями все засияло, и они выбежали  на  опушку.  Перед  ними
простиралось поле: до пьяной компании от этого места было с две версты, да к
тому же они сокрыты были лесным изгибом. Здесь была тишь: лес пел позади,  а
поле  простиралось  перед  ними:  оно  тихо  и  спокойно  просыпалось,   как
просыпалось и за многие века до того. Из  прогалин  оно  спокойно  улыбалось
небу, а небо ласкало его своим сиянием и так же  спокойно  шептало:  "Я  дам
тебе сил и ты взрастишь из себя колосья..."
   Подул прохладный ветерок и Сережа взглянул на реку, всю покрытую  медовой
пленкой от текущей по льду лесных вод и дальше... Там - в той  стороне,  где
лесной изгиб скрывал пьяную компанию - там,  за  берегом  реки,  тыкались  в
сторону  неба  трубы  городских  заводов,  чадили  какими-то  бледно-желтыми
тошнотворными парами... Нет, Сережа поспешил отвернуться в другую сторону.
   Там над дальним изгибом реки, над поднимающийся над  ним  лесистой  косе,
светилось ярко-желтым и еще каким-то  златым,  солнечным,  весенним,  живым,
теплым оттенком огромное, чуть ли не в пол неба, покрытое огромными плавными
клубами облако.
   Оно все светилось мягким и сильным светом, льющимся из его глубин;  клубы
едва заметно двигались и само это, похожее на волшебную гору,  на  образ  из
сна облако плавно и легко плыло над землей.
   - Красота-то какая. - зачарованно прошептал мальчик.
   А Светолия уже была рядом с ним и повеяла на него своим теплым,  цветущим
голосом:
   - Он всегда возвращается, каждый первый день весны, все мы  -  духи  этой
земли идем встречать его.
   - Расскажи, расскажи!  -  попросил  Сережа;  неотрывно  созерцая  плавные
изгибы плывущего в небесах исполина.
   - Ну что же слушай. - невесомая ладонь Светолии коснулась Сережиного лба,
и голос запел; Сережа по прежнему видел облако, но в  нем  двигались  образы
все более яркие с каждым словом Светолии.
   - И было это во дни старины далекой; так давно,  что  уж  и  холмы  тогда
стоявшие прахом стали, и песни  которые  пелись  тогда,  лишь  только  ветер
помнит...

                                                 *           *            *

   Во лесу, на берегу  озера  ключевого  жила  вместе  с  родителями  своими
девушка одна, и с красой ее только разве что Русь-матушка  сравнится  могла.
Звали ту девушку Светлицей ибо светла она была, как  крона  березы  молодой;
любила она по лесу бродить, грибы  да  ягоды  собирала;  любила  она  весну;
тогда, в теплый денечек, шла к  ручейку  да  и  сидела  пред  ним,  журчание
слушала; то птицей пела, и на гуслях играла, а как  заиграет,  так  и  птицы
лесные рассядутся на соседних ветвях, а то и к ней на плечи - слушают.
   Ласкала она их и так говорила:
   - Птицы, птицы вы мои, друзья певчие. Весной да летом вам хорошо, а зимой
то холод вам, и улетаете вы в страны дальние, а кто не  улетает,  так  здесь
мерзнет. И листья гибнут, и все: и реки, и ручьи льдом стоят  закованные.  И
так почти круглый год...
   Да, так и впрямь было: в те года далекие, зима над миром  властвовала,  а
весна на несколько дней только проснется; только ручейками зазвенит;  только
лишь улыбками в паутине засмеется и вот вновь уже гонит ее хладом зима  -  и
вновь, почти целый год холода, да завыванья; мерзнет, мерзнет земля. И  даже
озеро ключевое до дна застывает.
   Вот прошла весна, набрала Светлица грибов  да  ягод;  вновь  ветры  дуют,
темные тучи по небу гонят, листья рвут.
   Встала Светлица на холме высоком; не чувствует ветра  ледяного,  стоит  в
одном платье своем, словно лебедица, летят над ней птичьи стаи; и все небо в
них, все летят и летят, оставляют родные леса.
   Плачет Светлица:
   - Эй вы братья мои крылатые, эй вы други мои слаткогласые! Вновь оставите
вы родные леса, вновь только ветер выть будет! Ах, как хотела бы я, изменить
что-то, как хотела бы, чтобы весна никогда не кончалась! Знает ли кто-нибудь
ответ?
   Тут летел над нею косяк журавлиный и один из них, самый быстрый, слетел к
Светлице и так говорил:
   - Я бы мог сказать как дать силу весне, чтобы не месяц, но полгода вместе
с летом царствовала она. Но знай, Светлица-сестрица, что тяжек  и  мучителен
этот путь...
   - Да, да я готова! - с радостью, от того, что есть  все-таки  такой  путь
воскликнула Светлица.
   - Но ты должна  будешь  покинуть  родной  дом;  долгие  годы  провести  в
скитаниях и лишеньях; ты будешь мерзнуть и голодать; и красота твоя  девичья
увянет -  и  лишь  глубокой  старухой,  перед  самой  смертью  исполнишь  ты
задуманное. Ты даже не сможешь насладиться тем, ради чего бороться будешь.
   Улыбнулась Светлица:
   - Но земля  моя  согреется;  и  люди,  все  родные,  неведомые  мне  люди
возрадуются; и птичьи песни целыми месяцами  будут  землю  родную  греть;  и
березки зеленеть, и сирень цвести. Как греет это мое сердце,  как  греть  во
всех странствиях, во всех лишениях будет! Да, я готова, я рада судьбе своей,
журавушка, скажи же как!
   - Во далекие горы, что на самом краю земли, за тридевять морей твой  путь
будет лежать. Там, в ледяной пещере, лежит  закованный  льдом  Перун  -  сын
солнца; зима его хитростью заковала, да в тот ледовый  гроб  на  века  спать
уложила. Всегда боролись они: его стрелы - лучи солнечные, его меч  -  ветер
летний. Но спит он ныне,  колдовским  сном  зачарованный,  только  слезы  из
сердца прошедшего все то, что предстоит пройти тебе, пробудить его смогут.
   - Укажи мне дорогу?
   - Дорогу только зима знает, да баба-яга. Три года тебе в услужении у  нее
придется  пробыть;  исполнять  работу  и  для  парня  молодого  непосильную.
Забудешь ты про  дом,  про  родных,  коростой  руки  твои  покроются,  спина
согнется, забудешь свет солнца ибо в темной избенке эти три года  проведешь,
а когда пройдут они отдаст она тебе плату - расскажет, как пройти к Перуну!
   - Я готова! Я иду, я бегу в  лесную  чащу!  Прощай  брат-журавль!  Прощай
небо, прощай леса, прощайте родные мои: батюшка, мама, братьи мои и сестры!
   И пошла она в чащу лесную, где ели тысячелетние, что башни стоят, а ветви
их, как крылья змеев землю  темнят.  Долго  плутала  там  Светлица,  мерзла,
голодала, в кровь об ветви  оборвалась  и  наконец,  чуть  живая,  вышла  на
поляну, где избушка на курьих ножках стояла.
   Приняла ее на службу баба-яга; сказала: "Три годы  все  работу  исполнять
будешь, так укажу тебе, что ты в сердце своем хочешь!"
   И направила ее в погреб: там  Светлица  и  мешки  таскала,  и  колдовские
напитки варила, и прибирала все,  и  прибирала  -  а  погреб  тот  был,  что
подземелье - в день не обойдешь.
   Три года не видела она  солнца,  три  года  работала  непокладая  рук,  и
покрылись ее руки коростой, и согнулась спина от непосильного труда; и  щеки
ввались, и бледна, и сера она стала - но глаза по прежнему и даже еще раньше
чем раньше сияли; чистый, сильный свет их озарял бабы-яги подземелья.
   Каждый день, каждую ночь вспоминала Светлица о мечте своей; песни в честь
весны сочиняла и часто, за работой напевала их. В  конце  же  третьего  года
побоялась баба-яга к ней в глаза взглянуть, только проворчала:
   - Вот тебе клубок путеводный, да котомка пирогов. Ступай же ты  поскорее!
- и отдала Светлице клубок из золотого волоса Перуна скрученный, и котомку с
пирогами, дала еще и лапти новые.
   Поклонилась бабе-яге Светлица, бросила  путеводный  клубок  наземь  да  и
пошла за ним следом.
   Идет по лесу, деревья на морозе скрипят; идет по полю, вьюга воет, с  ног
сбивает, назад поворотить хочет... идет, идет Светлица, а перед ней  клубок,
словно маленькое солнышко катится; сердце мечтой о весне согревает.
   Давно уж кончились пирожки; так остановится где Светлица, снег раскопает,
какую травку пожухлую найдет, ее пожует, да  и  дальше  идет;  найдет  какую
пещерку, так и то хорошо - там за ночует, ну а не найдет,  так  под  деревом
калачиком свернется, да и там заснет.
   Долог путь: день за днем, месяц за месяцем - вот весна  придет,  заплачет
Светлица, землю целовать станет и голосом чистым, как небо молвит:
   - Я сделаю так земля-матушка, что весна  тебя  месяцами  греть  будет!  Я
дойду!
   Пролетит весна, вновь  холодные  ветра,  вновь  птицы  по  небу  темному,
низкому спешат; вновь, день за днем, продирается сквозь холод Светлица.
   Все дальше и дальше в восточные земли вел ее клубок; все холоднее  ветры,
все дремучее леса: вот и горные отроги: через пропасти пробирается Светлица,
разбита в прах обувка ее, и леденят, и режут ступни острые  камни.  А  ветер
ледышками лицо да руки в кровь режет, не пускает; прочь, назад ее гонит,  на
колени валит.
   - Весна-матушка! - зашепчет окровавленными губами Светлица, закашляет, за
камень схватится, с коленей встанет и еще один шаг сделает... А те горы  еще
не были концом ее пути, за ними еще леса до  самого  края  земли  лежали;  и
сошла в те леса Светлица с ликом столь же ветрами сеченым,  как  и  горы,  и
волосы поседели; но все же - она сияла! Как никогда раньше сияла!
   Идет по лесу зимнему, по тайге бескрайней, снежной, сугробистой,  зверьми
дикими полной, поет о  весне,  и  там  где  ступит  -  из  земли  подснежник
пробьется, там, где голос ее среди деревьев забрезжит - птицы запоют, листья
расцветут...
   Долго ли коротко ли, но вот пришла она на самый край земли, за которым уж
только море из-за которого солнце восходит. И высятся над ней горы, а  среди
них одна: самая высокая, с вершиной ослепительным льдом сияющей.
   Начала на гору карабкаться: зубы до боли  сжала  -  по  каменным  уступам
взбирается; и где взбиралась она, где среди камней, с ладоней, с  ногтей  ее
разодранных кровь оставалась, там позже розы пробились, красными  лепестками
в память о боли ее трепетали.
   А она карабкалась все выше и выше; над бездной висела,  а  ветер  ледяной
все сорвать ее пытался; на части разорвать.
   Все выдержала Светлица, и чуть живая,  и  вся  промерзшая  взобралась  на
самый верхний уступ.
   Тут ветер разом улегся и видит она: прямо перед ней  ледовое  зеркало,  в
нем только край камня - то уступ последний, а за ним: небо голубое,  ледяное
- даже облака где-то под нею остались.  И  видит  Светлица  отражение  свое:
стоит не красна девица, а старуха страшная, годами согбенная. Вместе  платье
- обрывок грязный, да рваный; вместо лица - шрамы одни; только глаза сияют -
да и в них тоски да боли - целое море.
   И тут молвит зеркало ледяное человечьим голосом:
   - Что ж ты видишь теперь? Вся жизнь твоя прошла ни за что, ни радости, ни
счастья ты не знала; и красу свою рано потеряла и умрешь скоро...  А  хочешь
сделаю так, чтоб все: и краса твоя, и  юность  -  все  вернулось,  хочешь  -
перенесу тебя в блаженную страну, где круглый год лето и на деревьях  увитых
плодами поют райские птицы? Только скажи, и век твой будет долог и блажен.
   - Нет! - просто ответила Светлица и так лучезарно, с такой силой душевной
на зеркало то взглянуло,  что  трещинами  толща  ледяная  пошла;  закричало,
завизжало, заскрипело, да тут и лопнуло.
   Вошла Светлица в пещеру  и  видит:  стоит  там  гроб  ледяной,  да  такой
огромный, что крышку его и дюжина богатырей не подняла бы. Стоит и из глубин
его, из ледяной толщи свет весенний так и пышет, так  и  льется;  по  стенам
пещеры летает, на гранях ее дробиться и глаза теплом ласкает.
   Как во сне, подошла Светлица к гробу; встала и молвит негромко так:
   - Перун, сын солнца лучезарный! Долог был твой  сон,  но  теперь  настало
время - просыпайся! Приди к земле, согрей ее лучами, прогони зиму!
   Тут откинулась крышка  гроба,  об  пол  разбилась;  а  из  гроба,  словно
фонтаны, словно брызги, на пруду, лучи света забрезжили.
   - Перун! - зовет Светлица, но крепок зачарованный сон -  беспробуден  сын
Солнца.
   Стала тогда карабкаться Светлица  по  гробу,  по  граням  его  из  глубин
светящимся, и вскоре добралась до его края; перегнулась и видит:  лежит  там
вроде как весь  свет  весенний:  густой-густой,  словно  небо  медовое  -  и
проступает из того света лик прекрасный; очи закрыты, а ресницы, словно лучи
солнечные  сквозь  листву  к  земле   падающие;   волосы,   словно   водопад
многоводный.
   - Вот я и пришла. - заплакала тут Светлица. - Возьми мою  жизнь,  сердце,
душу возьми, только проснись; только принеси к земле моей весну!
   Глаза ее слезами налились! Сильнее Перунова света они сияли; и  слезы  из
них к спящему великану полетели, словно сами  эти  глаза  к  нему  полетели.
Задвигался сын Солнца,  вздохнул;  жарким  дыханьем  своим  волосы  Светлице
опалил.
   - Просыпайся! Просыпайся! - смеется и плачет Светлица  и  чувствует,  что
измученное сердце  ее  едва  бьется  и  зашептала  над  светом,  что  к  ней
поднимался. - Вот сейчас остановится сердце мое и вся я упаду к  тебе  одной
слезой; вся душа моя, вся молодость в одной этой слезе соберется!  Прими  же
ты эту слезу, пусть никогда, никогда не потухнет она  в  тебе!  Пусть  весна
живет всегда, всегда!
   И то были ее последние слова: бездыханным пало измученное, холодное тело,
а пылающая душа в одной слезе в свет  Перунов  погрузилась.  И  тогда  сразу
раскололся, растаял ледовый грот; огромное  облако  в  пещере  собралось,  и
пещеру раскололо. И вот уже над горой медовым светом, горой весенней, желтым
нектаром, воссияло. И закричал над всем миром пробужденный  Перун  и  поплыл
над землею, и вступил в схватку с могучей чародейкой  зимой  -  отбросил  на
север ее...
   Зажурчали ручьи, люди на поля вышли  и  поднялись  колосья  литые,  хлеба
взошли, соловьи в березовых рощах запели; источники зажурчали,  а  в  теплом
небе жаворонки запели.
   Славься же, славься весна молодая,  любвеобильная;  славься  и  ты  лето,
тучно-пашенное; славься и ты - осень злато-лиственная, печальная!
   Прошла осень, подступила зима; и вновь сражалась с Перуном и одолела его:
полетел он, ледовой горой по небу; и в  глубинах  той  горы  одна  слезинка,
словно искорка горела; и как подступил месяц март  растопила  та  искорка  -
душа Светлицы, всю гору облачную,  и  вновь  прогнал  Перун  зиму,  и  весна
наступила, и лето, а за ними и весна, и вновь зимой был заморожен  Перун,  и
вновь на край земли темной тучей полетел, а через три месяца в  новой  силе,
всю землю озаряя вернулся.
   Так с тех пор и повелось: года  сменяются;  зимы  приходят  и  уходят,  и
каждый первый день весны парит над землею солнечное облако, льется  свет  из
него, и земля пробуждается, чует тепло; птицы поют  в  небесах  и  мы,  духи
лесные, славим подвиг бесстрашной Светлицы; ведь только мы и помним о ней.

                                               *          *           *

   Все  время  рассказа,  Сережа,  неотрывно  смотрел  в  глубины   плавного
медово-солнечного облака; видел то, о чем рассказывала ему Светолия; и когда
прозвучало последнее слово, и на место рассказа пришло пение птиц; а образы:
прекрасные, озаренные внутренним светом лики потухли, и облако  обнаружилось
вдруг далеким; почти уже полностью укрывшимся  за  дальним  лесом  -  Сережа
понял, что плачет.
   - Что же ты плачешь? - Светолия осторожно поцеловала  его  в  лоб,  и  от
голоса  ее  огромной  печалью  проникнутого,  еще  жарче  загорелось  что-то
огромное в Сережином сердце.
   - Мне так жалко... - он замолчал, и  подумал:  "Вот  скажу,  а  ведь  это
глупость!"
   - Что же?
   - Ладно скажу. - вздохнул Сережа, вытер слезу, но  на  место  ей  тут  же
пришла новая: - Просто... просто мне жалко, что облако ушло,  и  что  вы  не
рассказываете мне больше. Это было так здорово! Так  здорово!  Я  бы  знаете
чего хотел - чтобы проплыло оно еще раз над моей головою, а вы  бы  мне  все
заново рассказали! Увидеть бы все это опять, заново! Только это по  "видику"
можно, там понравился фильм - отмотал назад, смотри  еще  раз.  Но  все  это
совсем не как по "видику"... Это... это... - он замолчал, так как  не  знал,
как выразить в слова свои чувства.
   - А Светлица, и Перун, сын Солнца, теперь никогда  не  умрут  -  ты  ведь
принял их в сердце. Только ночью заснешь и придут  они  к  тебе,  даже  и  в
холоде зимнем сердце согреют - поверь.
   - Хотел бы я! Но вот, а я еще боялся и леса, и  голоса  твоего!  Вот  как
представил сейчас: сидел бы целый игрался бы в компьютер, а потом опять боль
в голове да усталость! И ночью опять эти чудища да слизь! А  здесь  так  все
красиво, Светолия! И даже не верится, что есть иная жизнь; не хочу  в  город
возвращаться - остался бы у тебя, стал бы колдовству учиться; но не останусь
- вернусь, потому что и маму, и папу люблю! Но потом я вернусь к тебе,  если
только можно.
   - Конечно. - улыбнулась Светолия, но в голосе и в глазах ее была  печаль.
- Я буду ждать тебя; стоит тебе войти в лес и я уже узнаю про это, и приду к
тебе.
   - Здорово! Я обязательно вернусь! Ну, я побежал.
   - Да, тебе уже пора. Но перед тем, как ты уйдешь, дай слово, что  до  тех
пор, пока не уйду я из этого леса, никому не расскажешь обо мне.
   - Хорошо. Даю слово. - просто сказал Сережа, хоть и не понимал зачем.
   - Если люди узнают про меня,  и  про  мой  народ,  нам  придется  уходить
быстрее; тогда я не успею передать то, что хочу.
   - Хорошо!
   Сережа сделал несколько шагов в ту  сторону,  где  скрывалась  за  лесным
изгибом пьяные, но вот обернулся; почему-то испугавшись, что не  увидит  уже
Светолии, испугавшись, что никогда вообще ее не увидит - нет, она стояла  на
прежнем месте, высокая, стройная; белая как береза, с венком из подснежников
на голове.
   У изгиба леса он еще раз обернулся: она так и стояла  на  прежнем  месте,
почти сливаясь с березами; да если бы Сережа и не знал, что  это  она  такая
светлая, так и принял бы ее за одну из берез. На прощание он махнул рукой, и
теперь уже без оглядки бросился туда, где уже слышались крики колонок.
   За изгибом он вновь увидел облако-Перуна; оно проплыло  город  и  теперь,
словно далекая и медленно уходящая в землю  гора  высилась  за  ним.  Сережа
вспомнил Лученицу, на бегу махнул ей рукой и еще издали услышал пьяный  крик
отца:
   - А вот и он! Ты  где  пропадал,  бездельник,  шалопай...  а?!  Где  тебя
носило?! Я тебе ведь сказал... - он закашлялся,  а  Сережа  уже  подбежал  и
замер в нескольких шагах от стола.
   Повсюду  валялись  бутылки,  и  несколько  были  разбиты   (должно   быть
специально), так же валялись и пьяные - кто лицом на столе,  кто  прямо  под
столом или на земле; кто-то доплелся до машины и  уже  храпел  там;  повсюду
валялись без толку сломанные березовые ветви -  костер  уже  почти  потух  и
никому уже не было до него дела; все, кроме детей, итак достаточно согрелись
- дети же забрались в один из "джипов" и  теперь  гремели  там  компьютерной
игрой и пронзительно смеялись. Сережа увидел и несколько молоденьких березок
сломанных и теперь  беспомощно  лежащих  на  земле,  точно  девицы  молодые,
подрубленные каким-то злодеем.
   - Где тебя носило? - покачивая головой, спрашивал отец - он  одной  рукой
он держал за плечо  спящего  своего  приятеля  в  другой  держал  бутылку  с
к