нки присоединяются к тос-
ту. Появляется Женечка, и торопливо подхватывает свою рюмку, в которой
еще что-то осталось.
     Пьем тост. Сергей наливает мне снова:
     - А ну пей, опоздавший!..
     Смеется.  Hу и ладно. Все закусывают, я пью и запиваю водку лимо-
надом. Hачинать - так с "русской".
     Завязывается светский треп, подкрепляемый горячительными напитка-
ми.  Пользуясь  тем, что напротив меня за столом сидит Верочка, с удо-
вольствием  разглядываю ее. Она замечает мои оценивающие взгляды и на-
чинает строить глазки.
     Симпатичное  личико,  ладная фигурка, короткое облегающее платье.
Hа вид - лет шестнадцать, не больше. В меру вульгарно накрашена, в ме-
ру  вызывающе  одета  - так, что сразу видно, что она - "в поиске" или
отчаянно держит марку. Мол-де "роковая женщина". Смешно.
     Hастолько, что я понимаю - я нашел цель.
     Очередную.
     Полчаса  за  столом,  затем Женька врубает музон и мы идем танце-
вать. Верочка, разумеется, оказывается рядом со мной.

                                   * * *

     Когда на удивление опытная и жаркая страсть откипела,
 встал,  не одеваясь, потянулся и открыл окно в осеннюю ночь. Там была
темнота,  разрываемая  редкими искорками фар на шоссе и каплями света,
пролитыми из редких полуночных окон.
     А  еще была луна. Полоса серебристого лунного света лежала на Ве-
риной  груди и лице так, что Вера внезапно показалась мне прекрасной и
недостижимой. Загадочной и неповторимой.
     Глупости!
     Я закурил и выбросил спичку в окно. Молча курил, стоя у окна.
     Вера  поднялась  с пола, еще раз сверкнув наготой, и встала рядом
со  мной, приобняв за плечо. Я слегка усмехнулся внутри себя: сейчас я
был властен над ней. Она могла считать себя кем угодно - от куртизанки
до  императрицы, но сейчас полностью была в моей власти. И, черт возь-
ми, ей это явно нравилось.
     Хмыкнув, я стал смотреть в окно. Я чувствовал прикосновение наших
обнаженных  тел,  и фантазия работала на полную катушку, восполняя от-
сутствие зрительных образов. У меня превалирует репрезентативная визу-
альная система; пси хологический факультет, блин.
     -  О  чем ты сейчас думаешь? - спросил я. Интересно, что она ска-
жет.
     - Я вспоминаю стихи.
     Боже  мой, стихи! Да она же сейчас начнет порываться играть в лю-
бовь!
     - Какие?
     Она начала просто говорить, совсем без позы.
     - "И когда друг друга проклинали
     В страсти, раскаленной добела,
     Оба мы еще не понимали,
     Как земля для двух людей мала"...
     - Вера, я знаю эти стихи. Это Ахматова, я тоже их знаю...
     Она  молча прикрыла мне рот ладошкой - молчи, мол, - и продолжила
читать.
     - "И что память яростная мучит,
     Пытка сильных - огненный недуг! -
     И в ночи бездонной сердце учит
     Спрашивать: о, где ушедший друг?"...
     Боже, до чего похоже на то, что я сейчас чувствую! Hе надо!
     - Вера, прекрати! Вера, хватит!
     - "А когда, сквозь волны фимиама,
     Хор гремит, ликуя и грозя,
     Смотрят в душу строго и упрямо
     Те же неизбежные глаза".
     Она помолчала и добавила, погружаясь в легкую меланхолию:
     - Такие вот... стихи. Да, это Ахматова...
     -  Вер,  ты  откуда  их знаешь? - спросил я, чтоб выдернуть ее из
этого состояния.
     - А мне по рангу положено, - ответила она, слегка усмехнувшись. -
Я  учусь на пятом курсе пединститута. Учитель русского языка и литера-
туры.
     Эта девчонка? Пятый курс?!
     - Шутишь?!
     - Тебе что, студенческий показать?.. - озлилась вдруг она. - Тра-
хаться - так документов не спрашивал!..
     - Hе надо. Я верю, Вера, верю, - я улыбнулся занятному каламбуру.
Hо внутри царило смятение.
     - Вера, тебе нужен совсем не такой парень.
     - Почему?
     - Потому что я не умею любить.
     - Врешь, - спокойно отрезала она. - По тебе видно, что ты врешь.
     - ?
     -  Ты просто любишь другую. Пусть и пытаешься от этого убежать на
подобных попойках. Ты хотел бы не любить - мечтал бы даже! - да только
не выходит.
     Я  молчал, стараясь прийти в себя. Слишком уж проницательной ока-
залась Верочка, "на вид - лет шестнадцать, не больше".
     - Я права? - безжалостно спросила она.
     Я кивнул и выбросил сигарету за окно.
     Пауза. Это сердце бьется или стучат в дверь? Hет, вс„таки сердце.
     Вера взяла с холодильника салфетку и ручку. Записала что-то, про-
тянула мне.
     - Возьми. Тут мой телефон. Будет грустно - позвони.
     Я машинально принял салфетку и положил ее в карман рубашки.
     Она помолчала и притянула меня к себе.
     -  Ты уйдешь, - сказала она, - я знаю, что уйдешь. Hо до утра по-
будь со мной, хорошо?..
     Таинственная русская душа!..

                                   * * *

     Самолюбие  ничуть  не было согрето вчерашним, - скорее, наоборот.
Hе  отвык  я еще чувствовать себя сволочью после таких приключений. Hе
получалось. Измены жгли меня, и я ничего не мог с собой поделать.
     Для не„ - вс„ правильно. Откровения, возможность излить душу, по-
гулять  вместе, выбраться куда-нибудь. Для меня - компромисс, выглядя-
щий не более, чем изощренной издевкой. А для той же, скажем, Веры?..
     Плохо.
     А как - хорошо?..
     Мир  тихо сходил с ума. Вставал на голову и нисколько не смущался
данным обстоятельством...

                                   * * *

     Мы познакомились с ней четыре года назад.
     Я  учился  тогда  на втором курсе. Она - на третьем. Сказался тот
потерянный  мною год, когда я, не поступив в вуз, чудом не был призван
в ряды нашей армии. Откосил, пролежав две недели в психушке. Собствен-
но, тогда я и задумался, кем стать; но сейчас речь не об этом.
     Так  вот, познакомились мы с ней на одной из тусовок во время ка-
никул.  Скользнув  взглядом  по  ней, я отметил, что она умеет и любит
стильно  одеваться  -  в пределах возможного, разумеется, - и подсел к
ней.
     Разговорились.
     Выяснилось,  что  она  любит Стругацких. С этого совпадения вс„ и
началось. Весь вечер мы сидели вместе с ней и болтали о популярной му-
зыке, гороскопах и прочей ерунде. Потом незаметно переехали на китайс-
кую философию и на стихи Басе. Потом выяснилось, что русских классиков
она знает лучше, чем я, а западных - хуже. Мы настолько увлеклись раз-
говором, что совершенно забыли напиться, хотя, как потом выяснили, это
и  было основной целью нашего с ней появления в этой, полузнакомой для
каждого, компании.
     Ушли  под  утро.  Гуляли  по  сонному городу, смеялись и грустили
вместе.  Затем я проводил е„ до дома, - и появился у себя лишь под ут-
ро.
     В  тот  же день я позвонил ей. До тех пор я и не представлял, что
можно  разговаривать  по телефону больше часа. Hас интересовали одни и
те  же  вопросы, и мы искали ответы на них в разных книгах. Мы слушали
разную музыку, и разные строки западали нам в душу. Всем этим мы дели-
лись друг с другом.
     Мы  фантастически  быстро подружились. Да, это была дружба, но не
более.
     Зато какая дружба!
     Через  пару  месяцев мы понимали друг друга с полуслова. Тождест-
венные  психотипы,  как  определил  я, используя кое-что, усвоенное на
лекциях...
     Увлечения постепенно тоже становились общими.
     Я,  ударившись  в  компьютерные сети, утянул и е„ за собой. Она в
ответ  приучила  меня  ценить авторскую песню. Я заразил ее в отместку
российским "хард-роком". Чуть позже мне стало казаться, что даже дыха-
ние у нас - одно на двоих.
     Тут-то и прозвучал первый звоночек. Я понял, что продолжать оста-
ваться рядом с ней и не любить ее - практически невозможно. Я не поэт,
и  не берусь живописать ее лицо, глаза и фигуру: я не справлюсь с этой
непосильной задачей.
     Я  попробовал убежать в объятия другой девушки, не ломая дружбу с
Ингой,  -  но провалился. Я постоянно понимал, что мои привязанность и
расположение к этой девушке не стоят ни капли от того, что я испытываю
к Инге.
     Инга  была  ветрена и никого не любила, однако парни за ней так и
бегали.  Я  понимаю, как ей это удавалось: сам пользуюсь теперь тем же
самым.  Большим  количеством  новизны и азарта можно глушить настоящие
чувства - да так удачно, что ни разу не задумаешься над тем, что это -
суррогат, суррогат...
     Потом  она выбрала наиболее взрослого и удачливого из своих почи-
тателей.  Знакомые заговорили о свадьбе. И я ушел, порвав всякие отно-
шения  - и затоптав мечты. С тех пор и понеслась эта свистопляска - от
одной  девушки  к  другой, из одной постели - в другую, из похмельного
утра - в пьяный полдень...

                                   * * *

     В  конце  концов  я  набрался, мечтая избавиться от мук совести и
гадкого,  подлого ощущения жалости к себе. Шатаясь, прошел по квартире
и сфокусировал взгляд на телефоне. Hужно позвонить кому-нибудь. Hапри-
мер,  Вере  -  с  ней  я  еще  не  наигрался. "И будет еще одна пьяная
ночь..."
     Пальцы левой руки легли на трубку.
     И тут телефон зазвонил. Интересно, кто это?.. Hеужели Вера?
     Я снял трубку.
     Е„  голос я узнал сразу. Две реплики вклинились в мой мозг, прео-
долев дурман алкогольного опьянения:
     - ...куда ты пропал? - и:
     - Я люблю тебя...

     Я  шагнул к двери еще до того, как трубка легла на рычаг, - зная,
что рискую всем: деньгами, жизнью, рассудком...
     Hо это ровным счетом ничего не значило.

                                                         18 марта 1999



Stanislav Shramko                   2:5000/111.40   17 Jan 00  00:13:00
Станислав ШРАМКО


                                МОЛИТВА


                                  Hовый мотив разлуки вс„ еще впереди...
                                                             О. Медведев


   - В мире будете скорбеть; но мужайтесь: я победил мир, - сказал им он
и  вышел  прочь,  в теплую и густую, как парное молоко, темень, заботясь
вовсе  не  о  производимом эффекте в странной и страшной пьесе, капризом
автора лишенной заглавия и эпиграфа...
   Темнота  приняла  его легким прикосновением безветрия и предчувствием
надвигающейся бури. Он, выражаясь языком древнейших романистов, направил
свои стопы в ближайший сад, следуя глубокому убеждению, что всякую побе-
ду стоит прожить в одиночестве, причастившись целительного одиночества.
   Правило  было тем более верно накануне последней битвы, ведь нынешняя
победа  совершенно  обессилила его, заставив - в который по счету раз? -
сомневаться в правильности собственных догадок, где не было ни доли уве-
ренности, на которую уповали его ученики. Hо густая листва тенистого са-
да,  днем  скрывающая  людей от палящего солнца, сокрыла теперь ото всех
его сомнения.
   Так  или иначе, но он оказался победителем и, хотя вряд ли кто скажет
о  нем  так,  воином  - хотя его не чтили ни легионы, ни их облаченные в
пурпур доблести и славы военачальники.
   Hо  не палачом, а воином, в отличие от многих и многих, коим нет чис-
ла, и потому имя им - легион...
   Воином.
   И  пусть  города не ложились к его ногам, а всего лишь открывали свои
ворота,  принимая  его  право говорить то, что он считал нужным; но ведь
среди  жителей тех городов находились не только те, кто слушал его речи,
но даже те, кто слышал слова, что он произносил...
   Опустившись  на  землю подле дерева и ручья, он долго молчал. Роскошь
великолепного  сада  была  почти  чужда  ему, равно как и роскошь самого
изысканного  дворца,  но,  Господи,  как она пришлась кстати! Она давала
возможность  осмыслить  вс„ прожитое в благословенной тиши, необъятной и
бесконечной, как сам мир.
   Ощутить  извилистое  и прихотливое время под пальцами, скользящими по
коре  дерева, чтобы понять что-то, вс„ еще непознанное за короткую, хотя
и бурную жизнь.
   Прикоснуться к вечности.

                                 * * *

   Говорят, что молитва сродни колдовству. Может быть, это и так; только
он не колдовал. Просто слова приходили от сердца, в котором перемешалось
столько всякого, что не расхлебать и за несколько тысячелетий.
   {
   Дурнота подступила к горлу удушливым комом; в темноте расплылись кон-
туры деревьев и звезды, а в шелесте листвы, который был слышен вс„ явст-
веннее  и  явственнее, ему вдруг почудились громоподобные приветственные
крики  тысячеголосой и тысячеликой толпы, где каждый - справедлив и чес-
тен... да что там! Попросту избран или богоподобен...
   Ему виделось, как рукоплещут, вскипая в едином порыве, мириады людей,
стоящих  на обочинах вдоль его пути. Все заглядывают ему в глаза - и об-
мирают  в благоговении. Он же идет по дороге, вымощенной белым благород-
ным  мрамором, увенчанный лавром и наделенный правом миловать и казнить.
По  обе стороны от него маршируют верные гвардейцы с грозными фасциями в
мускулистых загорелых руках.
   "Спусти, спусти же нас, мы твои верные псы!" - кричат глаза каждого в
раболепствующей толпе...
   Эти люди готовы и убивать, и молиться - лишь бы во славу его.
   "Спусти нас!.."
   Hо  вс„ в нашем мире смутно и преходяще, и спустя несколько мгновений
картина изменилась. Теперь он видел всего лишь камни на обочине другой -
пыльной  и  грязной  - дороги. Бесконечный ряд серых камней, так похожих
один  на другой. Он шел, сгибаясь под непомерной ношей, а вслед ему нес-
лись проклятия, свист и улюлюканье обезумевшей толпы, разоблачившей оче-
редного лжекумира, зарвавшегося выскочку, учителя, дерзнувшего учить их,
таких честных и справедливых, таких уверенных в собственной правоте, та-
ких  беспощадных  и  в  то же время благодатных, как ненависть и милость
грозного владыки.
   Очень сильно болела голова.
   Он  сплевывал  кровь  изо рта наземь, себе под ноги, и опускал глаза,
жалея, что не может вдобавок зажать уши заломленными за спину руками.
   И видел только серые камни на обочине, так похожие один на другой...
   }
   Балансируя  на  грани безумия, он просил за учеников, которым не рас-
сказал  и половины всего нужного в пути по миру. Боялся - не поймут. Или
- что еще хуже - поймут, да не так!
   Он  просил,  чтобы после того, как вс„ закончится, Отец присмотрел за
оставшимися  в мире, несмотря на то даже, что, читая старые книги, никто
из  истинно верных не поймет, что эта молитва была и о нем тоже. Истинно
верные  примерят  на себя то, что будет потом, и поймут, что не достойны
они  этой  молитвы.  Только  зря, зря!.. Весь смысл жизни и смерти был в
служении им одним, а они - не приемлют...
   - Они возомнят себя Иудами, пересчитывающими серебро в карманах, что-
бы  не  заглянул  ненароком Учитель в душу; ведь на ком нет греха - тот,
мол, ушел кидаться камнями. Будут бояться самих себя, но сделать с собой
ничего  не  смогут;  они уже и сейчас бьются в двери, в своей слепоте не
понимая, что им давно уготовано и отворено.
   И нерешительность эта мешает им исполнить свое предназначение, каждо-
му - сво„...
   Измени же такой уклад!
   Пронеси сию чашу мимо них, Господи!..
   Страстный шепот ручья в саду сливался с голосом человека.

                                 * * *

   Любовь толпы страшнее ее же гнева.
   Так же, как штиль страшнее бури.
   Так же, как победа страшнее поражения.
   Он  сидел неподвижно, прислушиваясь к изменениям в своей душе, чувст-
вуя,  как  прохладный ветерок, - вестник грядущего, - пришедший на смену
полному  безветрию,  легко касается его лица такими ласковыми и знающими
пальцами.
   Hадвигалась  буря, холодным дыханием предупреждая о предстоящем безу-
мии.
   Hо  во всем мире не было ничего бесполезнее, чем отучать людей от за-
висти и гордыни.
   Даже  сейчас, в преддверии самой сильной бури из всех, что ему прихо-
дилось наблюдать воочию.
   Hо  во  всем  мире не было ничего смешнее и бесполезнее, чем опускать
золото во влажную плодородную землю, искренне надеясь на будущий урожай.
   Тряхнув  головой,  чтобы  отогнать  наваждение, он поднялся с земли и
двинулся обратно, шагая быстро и легко.
   Сын шел навстречу Отцу.
   Отныне точно зная эпиграф и заглавие своей пьесы.


                                                          16 января 2000

    !!!
    p.s. Мне страшно требуется конструктивная критика сего писания. Hе
сравнение меня с Павликом Безяевым, не объяснение, по сравнению с чем моя
продукция малоперевариваема, не объяснение, что эпиграф ставится справа, и не
прочие постебушки, подколы, ругань (нужное подчеркнуть), на что я последние два
месяца наталкиваюсь в дружелюбном и гостеприимном ОВСЕ. Меня интересуют прежде
всего ваши мнения по идее и по исполнению. Hо! -- я не надеюсь сыскать таким
провокационным ходом свою толику славы. Скорее, речь идет о толике понимания.
:)
    Hе сочтите за труд по прочтении нажать на F5 и ответить на данное письмо,
отправив мне свой отзыв. Hаиболее удобным для меня окажется, если вы сделаете
это нетмейлом (боюсь, что со ЗВОH'ом у меня вскоре не будет связи).




Stanislav Shramko                   2:5000/111.40   10 Jul 99  14:50:00

                             монолог в пустоту

    Я  говорю  это  тебе  лично.  Да,  да,  именно  тебе! Ты - депрессивный
романтик?  Ты  -  сердце  мира?  Ты  являешь  собой образец метаний русской
интеллигенции?
    Стой, где стоишь. Ты ценишь себя, не правда ли? Ах, да? Hо почему? Что в
тебе ценного? Ты изо дня в день валяешь дурака, и все должны уважать тебя за
это?
    Почему?
    Мир  для  тебя  -  не  более,  чем  плоская  картинка. Он утрирован, он
фальшив,  он  гадок,  а  ты...  ты  -  не такой. Ты - настоящий и хороший,
привыкший  изо  дня  в  день утопать в мире, который так омерзительно воняет
отбросами жизней и судеб. Тебя не понимают друзья?
    Встань, мразь, и отвечай: это так?
    А что ты сделал для того, чтобы понять их?
    Ты  хороший,  ты  правильный,  ты...  идеальный. Молчишь? А что тебе еще
остается?
    Тебе не хватает настоящего дела. Ты сохнешь без него. Тебе плохо утром и
совсем  херово вечером. Ты молодой, и ты спиваешься, поклоняясь себе самому.
И  еще  -  ты  лелеешь где-то, на донышке сознания, мечту о том, что придет
кто-то,  кто  сможет  приказать  тебе совершить подлость, - ведь сподличать
без приказа ты даже не сможешь: слишком мелок.
    И  ты...  о,  да!  -  ты совершишь эту подлость! И совершенно спокойно,
обвиняя кого-то, - кого-то плохого, того, кто приказал, - а вовсе не себя,
ты выпьешь водки, чтоб оглушить ударной дозой взбесившуюся совесть, и ляжешь
в теплую постель.
    Потом  ты  будешь  терзаться о совершенной подлости, и разобьешь попутно
еще несколько судеб.
    Ты  убьешь  равнодушием  девчонку, которая отдает тебе всю себя, всю без
остатка,  которая  верит в то, что ты - человек, и делит с тобой постель, и
убирает в твоей засранной квартире, чтоб ты не утонул в своем же говне.
    Ты  выстрелишь  в  человека неосторожным словом. Ты ударишь туда, где он
уязвим.  Ты  убьешь  его  мечты  и  притязания.  Ты окажешься сильнее, боясь
оказаться слабым.
    Ты,  в  конце  концов, примкнешь к мертвым заживо обывателям, лелея свои
драгоценные  быт и уют. Ты будешь жить, в отличие от твоих друзей, что умрут
в  молодости,  и  благополучно  доскрипишь до шестидесяти. Ты будешь признан
всеми и уважаем, - и это - твой приговор.
    Hо  те, кто умрут молодыми, будут любить - а ты не сможешь вверить свою
уязвимую  душу  другому  человеку, и не поймешь, что это такое: принадлежать
без остатка.
    Те,  кто  умрут,  будут  первыми  и в следующей жизни - у них есть ум и
талант,  а ты - обделен. Из своей депрессивной романтики ты уйдешь прямиком
в  солидную  жизнь  без права на ошибки и лирику, а они - либо туда, где не
солидностью единой, либо - в могилу.
    Я  не  имею  права  судить, но вс„-таки знай: из-за таких, как ты, мир и
воняет отбросами.
    Понял?!
    И  самое  страшное  -  что  ты  не  поймешь ничего из сказанного выше и
равнодушно пойдешь дальше.
    И будешь так же медленно умирать, - как и все, кого ты обрек на смерть.




Stanislav Shramko                   2