хотя  я снова и снова
замечал  намеки  на гниение, преобладающим  запахом  была  густая  цветочная
сладость.
     Еще  через несколько минут мы  достигли  берега реки,  и  у меня отпала
челюсть перед тем, что я  увидел на противоположном  берегу.  Казалось, люди
жили там в кельях, которые каким-то  образом держались  в  кроне непомерного
дерева. Я видел, как они  расхаживают в своих отдельных комнатках в рамах из
веток и листьев.  Потом я различил  отблеск чего-то похожего на полированные
стены и понял, что то, что я принимал за дерево, это, должно быть, развалины
древнего  здания, высотой этажей  в  семь (оценочно, потому что  пол кое-где
опустился, кое-где поднялся), занимавшем несколько сотен  футов вдоль берега
реки, вся структура  заросла мхом и лианами, фасад осыпался, оставив десятки
келий открытыми непогоде. Одеялами и другими занавесями были завешены многие
из  этих  отверстий.  Перед  руиной распласталась  полоска голого  камня, на
которой в  темно-зеленой воде  несколько человек стирали белье и развешивали
на просушку. Это был отель Конрад-Хилтон для хобо из джунглей, и я не был бы
сильно удивлен,  увидев швейцара, охраняющего  вход, в  дырявом  цилиндре  и
фраке, курящим найденный окурок сигары.
     Двадцать - двадцать пять собак шныряли по камням или просто валялись на
солнышке, и когда их приметили наши псы, они радостно загавкали. Пара  людей
помахали нам и я услышал, как кто-то поприветствовал Писцинского.
     "Ты,   кажется,  говорил,  что  люди  здесь  не  рождаются",  сказал  я
Писцинскому. "Так откуда же взялись эти гребаные развалины?"
     "О чем ты, черт побери, толкуешь?", спросил он. "Здесь нет развалин."
     "Тогда это как называется?", показал я на противоположный берег.
     Он  то ли  фыркнул, то  ли  хохотнул. "Это не развалины,  приятель. Это
дерево."


x x x
     Примерно пять лет назад, когда я раскатывал с женщиной-хобо по прозвищу
Пузырь-Голова, она часто читала  мне детские книжки, что я таскал в рюкзаке,
и в одной было про дерево под названием Обезьянья Загадка. Его ветви росли в
стороны,  а  потом  загибались  вертикально  вниз; все  в  целом  напоминало
запутанную  клетку с множеством  укромных уголков и прорехами  в ветвях, где
можно укрыться  от непогоды. Местное дерево, наверное, было  братом-мутантом
Обезьяньей  Загадки,  но  имелось  несколько важных  различий: самые большие
горизонтальные  ветви   уплощались,   образуя  пол  келий  со   стенами   из
переплетенной листвы, а ветки,  что росли вертикально вниз были пустотелые и
могли служить лестницами. Настоящие лестницы там были тоже, они бежали вверх
и  вниз  по  стволу,  были  и  подъемники,  работающие  с  помощью  воротов,
поднимаясь и опускаясь между этажами. Я прикинул, что всего было много сотен
келий. Даже больше. Заняты лишь около ста пятидесяти, сказали мне, поэтому я
могу выбирать. Я  устроился  в самой маленькой, ближе  к главному стволу  на
третьем этаже, она  открывалась  на  две стороны, но я  подумал,  что  найду
какой-нибудь  способ  закрыть  ее, а размер  как  раз  годился  для  меня  и
Глупыша... хотя,  я не был уверен, что он ко мне присоединится. Он убежал  с
другими собаками, как только закончил шлепать через речку. Сладковатый запах
джунглей возле  ствола был еще  сильнее, и я догадался, что  так пахнет само
дерево.
     Писцинский  передал меня аккуратной,  загорелой, тридцати с  чем-то лет
женщине по имени  Энни  Вар и отчалил повидаться  с  собственной женщиной. У
Энни  были песочного цвета волосы, подстриженные по-мальчишески,  она носила
шорты цвета  хаки и  свободную блузу из состроченных  вместе  платков. Много
времени протекло  с тех  пор, когда я в последний раз  смотрел на женщину  с
чем-то близким на ясный ум и незамутненное зрение, и я обнаружил, что пялюсь
на Энни. В ее лице было спокойствие, подчеркнутое сетью тонких морщин вокруг
серых глаз  и  рта,  и, хотя  она не обладала  тем,  что называется  бешеной
красотой, она была чертовски более привлекательной, чем женщины,  с которыми
я встречался на рельсах. Она проводила меня  по  тускло освещенному  туннелю
дерева,  мимо нескольких  занятых келий, освещаемых  свечами,  и  объяснила,
каковы порядки За-Чертой.
     "Большую часть припасов мы получаем из старого мира", сказала она. "Нас
пятеро - Писцинский среди них - кто не против путешествовать взад-вперед. Мы
выпрашиваем все, что нам  надо.  Все остальные ни за что не возвратятся - ни
за деньги, ни за любовь."
     Я  спросил,  как  отсюда  выбраться.  Она искоса  взглянула  на  меня и
сказала: "Хочешь вернуться?"
     "Не прямо  сейчас", ответил  я.  "Но рано  или поздно, мне  кажется,  я
захочу."
     "Ну, не знаю. Ты мне кажешься тем, кто останется." Мы повернули за угол
и  подошли  к  месту,  откуда  была видна  пара незанятых келий  в джунглях.
Плоская  ветка сияла на  солнце, как полированное красное дерево. "Здесь все
работают. Кто ловит рыбу,  кто  охотится в джунглях за чем-нибудь съедобным.
Какие ткут, какие готовят..."
     "Я умею рыбачить", сказал я. "Папочка научил..."
     "Вначале  будешь  на  побегушках.  Прибираться,  бегать  по поручениям.
Что-то вроде этого."
     "Зачем же?" Я встал и уставился на нее. "Я все могу сам..."
     Она перебила меня. "Мы  здесь не терпим волков-одиночек",  сказала она.
"Все  работаем вместе, иначе  не  выжить.  Новички сначала  помогают,  и  ты
станешь  этим  заниматься,  пока  не  поймешь,  какая  работа   тебе  больше
подходит."
     "А кто установил такие правила?"
     "Здесь нет правил. Все идет, как идет."
     "Ну, в это не верится", сказал я. "Даже на рельсах, свободных, как сама
жизнь, существует порядок клевания."
     "Ты больше не  на рельсах."  Энни сложила руки  под  грудью.  Глаза  ее
сузились и  у меня сложилось  впечатление, что  она смотрит на  меня, как на
нечто отвратительное. "Некоторые здесь уже больше двадцати  лет. И когда они
пришли, здесь уже были люди, рассказавшие, какие здесь  порядки.  И даже  до
них здесь тоже были люди."
     "И что случилось со всеми?"
     "Умерли...  ты  об  этом  спросил?  Либо погибли,  либо  сами отошли. А
некоторые уехали за Стену."
     За горы, ты это имеешь в виду?"
     "Да, правильно, за горы", презрительно повторила она мои слова.
     "Я не слишком тебе нравлюсь, верно?", спросил я.
     Энни поджала губы: "Скажем, я не обязана тебя любить."
     "Что ж так? Я ничего тебе не сделал."
     Она резко отвернулась,  словно чем-то пораженная, и молчала секунд пять
или шесть. "Ты даже не догадываешься, кто я, правда?", спросила она наконец.
     Я изучал ее секунду-другую. "Никогда в жизни тебя не видел."
     Она  посмотрела  на  меня  плохим  взглядом.  "На  поездах  меня  звали
Руби-Вторник. В  основном  я ездила на южных линиях, но  было время, когда я
забиралась на север."
     "Руби?"  Я  впился  в  нее  взглядом,  пытаясь  разглядеть в  ее  лице,
излучавшем   здоровье,  тот  растрепанный,  всклокоченный,   мрачный   кусок
человеческой убогости, который знал многими годами прежде.
     "Теперь  я  Энни",  сказала  она.  "Я  очистилась.  Так  же,   как  ты.
Единственная разница - я  живу чистой уже семь  лет,  а ты всего только один
день."
     Я не мог поверить, что это она, но и не верить ей я  тоже не мог. Зачем
ей было  лгать? "Что я сделал, чтобы так  разозлить тебя?", спросил я. "Черт
побери, я же ездил с  тобой, когда ты была с Честером-Насильником. Мы вместе
провели хорошее времечко."
     Она уставилась на меня, словно в ошеломлении. "Ты, что, не помнишь?"
     "Не знаю, что ты имеешь в виду, я много чего не помню."
     "Что ж,  в следующие несколько недель тебе  придется многое  вспомнить.
Может, и это выскочит." Она крутнулась на каблуках и пошла прочь.
     "Эй, не уходи!", позвал я. "Я ведь не знаю, где я, к черту, нахожусь! И
как мне найти свою келью."
     "Сам  смотри  за  собой",  огрызнулась  она  в  ответ. "Я  не  намерена
крутиться рядом и подтирать тебе задницу!"


x x x
     За  последующие  недели  я  действительно  многое  припомнил.  Днями  я
скармливал рыбьи головы и потроха собакам - говорили, всего их крутится штук
пятьдесят -  разносил письма и помогал  копать новые нужники. Ночами сидел в
своей  келье,  загороженный  от  остальных  двумя  одеялами, что ссудил  мне
Писцинский, и  смотрел на язычок свечи (тоже  учтивость  Писцинского),  пока
суть  моей  жизни  исходила  из  меня  пузырями,  словно  лимфа  из  панциря
раздавленного  ногой  жука. Не многое из того, что я вспомнил, доставило мне
удовольствие. Я  видел себя пьянствующим, колющимся, ворующим и предающим. И
все это еще  до того,  как  я стал бродягой. Я  едва мог выдержать мысли  об
этом, и, все-таки, я  думал только  об этом и каждую ночь я погружался в сон
только тогда, когда голова ныла от образов истасканной,  пьяной жизни, что я
вел.
     Дни шли, и я познакомился  с обыденной  жизнью  За-Чертой.  Каждое утро
небольшие группы направлялись вверх по реке рыбачить, или в джунгли собирать
ягоды и другое съедобное, каждая  в  сопровождении  горстки собак. Остальные
занимались  своей  работой  на  дереве  и  вокруг  него.  На стороне дерева,
обращенной к лесу,  сделали расчистку, там готовилась еда - в длинных  ямах,
выкопанных  под открытыми навесами с  соломенными крышами.  Казалось,  среди
жителей  общность  существует лишь в самом малом смысле.  Люди  были вежливы
друг с другом, но в общем держались  сами по себе.  Если  я бродил вокруг  в
поисках  компании, то многие  говорили: Привет!,  и даже  называли себя,  но
никто не приглашал присесть и поболтать,  пока как-то вечером я не наткнулся
на  тощего,  беспокойного паренька по  имени  Бобби Форстедт, который  делил
келью на пятом этаже  с Шарон, светловолосой розовой девушкой, сверху донизу
украшенной  самодельными  татуировками  -  в  основном ругательствами, грубо
прорисованными цветами и именами парней.
     Узнав,  что За-Чертой я новенький, Бобби пригласил меня к себе  и  стал
выкачивать из меня информацию о мире. Я вызвал у него большое разочарование,
потому  что последние  несколько  лет не  уделял текущим  событиям  никакого
внимания. Я даже не был  уверен, кто теперь президент, хотя сказал ему, что,
кажется, кто-то из Техаса. Вроде бы, губернатор.
     "Буш?"  Бобби  поднял  брови   и  посмотрел  на  меня  поверх  очков  в
проволочной  оправе. Его узкое, костлявое  лицо  торчало из рамы  каштановых
локонов, словно лисья морда из изгороди. "Что-то мне не верится", сказал он.
"Как насчет Гора?"
     На это имя у меня никакой звоночек не включился.
     "Мать-перемать! Буш!"  Казалось,  Бобби глубоко задумался,  а  потом он
сказал: "Должно быть, ты плохо запомнил, мужик."
     "Не знаю",  сказал  я. "Наверное. Но сразу после выборов и столкнулся с
Кидом Далласом, и он орал: "Йе-ха!",  и все  твердил, что  выбрали какого-то
типа из Техаса."
     "Буш", повторил Бобби и покачал головой,  словно эта мысль не вмещалась
ему в голову. Он сидел на полу скрестив ноги за  столом, который соорудил из
пенька; на столе лежал открытый спиральный блокнот, стопки похожих блокнотов
лежали в углу  кельи,  отделенные  от  стопок обычных книг  парой  скатанных
спальных  мешков,  в  основном  это  были  разлохмаченные  издания в  мягких
обложках. Одну  стену занимала нарисованная от руки карта, сконструированная
из нескольких десятков листов из блокнота, склеенных вместе липкой лентой. Я
спросил, и он сказал, что это карта того, что За-Чертой.
     "Наверное,  она  не  точная", сказал  он.  "Я  просто  соединил  вместе
рассказы  всех о  том, как  они прибыли сюда и где они путешествовали  с тех
пор, и вот что у  меня  получилось." Он скосил  на меня  глаз. "А  откуда ты
приехал?"
     "Из Кламат-Фоллс", ответил я. "Странная штука, но примерно через десять
минут мы уже катили через горы. Большие горы."
     "Все видят одно и то же", сказал Бобби. "Вначале  горы и болота.  Потом
холмы."
     "Хочешь сказать, что каждый, попавший За-Черту, едет по  той же стране,
независимо от того, где садится?"
     "Звучит психовано,  да?" Бобби почесал правое  колено, торчащее в  дыру
джинсов.  На нем была еще черная майка "Монстерс  Магнет". Запястье  обвивал
браслет,  сплетенный  из   светлых  волос,  которые,  как   я   предположил,
принадлежали Шарон. "Все это место психованное", продолжил он.  "Я здесь уже
четыре года и еще не видел ничего имеющего хоть какой-то смысл."
     Под  легким нажимом он пустился в краткую лекцию  о  том, как различные
элементы экологии этого места не стыкуются друг с другом, пользуясь при этом
терминологией,  с которой  я в основном  не  был знаком. "Вначале,  когда  я
прибыл", говорил  он, "я думал о  За-Чертой, как о рае для  хобо, понимаешь?
Облегченная  версия  Большой  Леденцовой Горы. Все  есть,  кроме  сигаретных
деревьев и  халявного пива.  Но, ты  знаешь, что сейчас  мне напоминает  это
место?  Оно  походит на  пейзаж,  который  какой-нибудь софтверный  тип  мог
написать для компьютерной игры. Поезда и вся эта  причудливая фауна... Я был
такой  зачуханный,  когда  попал сюда,  что  даже  не  задавал  вопросов. Но
посмотришь  внимательно -  и находишь все это  по-настоящему глупым. Никакой
логики. Просто безумная смесь иррациональных предметов. Ландшафт,  где можно
вести крутую войну или таинственную игру, вроде "Мист"."
     "Так  как ты  думаешь, что такое  За-Чертой?", спросил я. "Компьютерная
игра?"
     "Ну  да, почему  нет?  Только  исключительно изощренная  игра.  А  мы -
действующие  лица.  Алгоритмы,  населенные  настоящими  игроками."  Он пожал
плечами, чтобы подчеркнуть  отсутствие ключей  к  разгадке.  "А  ты что  сам
думаешь?"
     "Лучшее, до  чего  я  дошел,  что  мы мертвецы,  а  все это -  какой-то
экзамен."
     "Тогда как отнестись  к тому, что люди здесь  умирают?  И что некоторые
путешествуют назад в мир?"
     "Я не утверждаю, что  знаю, каковы законы  пребывания мертвым", ответил
я. "Может, в этом случае все сходится?"
     Он посидел секунду, кивнул, потом вскочил и подошел к стопке блокнотов.
"Я хочу, чтобы ты проверил вот это", сказал он, копаясь в стопке. "Вот!"  Он
вернулся  к столику  и  сунул мне  истрепанный  блокнот  в  красной обложке.
"Прочти, когда найдешь время, и дай знать, что ты думаешь."
     "Я не умею читать", сказал он.
     До него дошло только секунды через две. "У тебя болезнь?"
     "Нет, насколько я  знаю. Мой папочка тоже  не  блистал в школе.  Я могу
написать свое имя, могу складывать и вычитать. И все."
     "Хочешь, я тебя научу."
     "Думаю,  не надо. Я долго обходился, а теперь это и вовсе  выглядит  не
важным."
     "Не  хочу давить", сказал  Бобби. "Но ты проявил бы ум, поймав меня  на
слове. Время здесь течет очень медленно."


x x x
     Первой  взрослой  книгой,  которую  я  прочитал  от  начала  до  конца,
оказалась  склеенная липкой лентой  книжка  в  мягкой  обложке под заглавием
"Сладкая дикая  шерстка". Она  никакого отношения  не имела к кошкам, и я не
думаю,  что  она  обладала хоть  какими-то ценными литературными качествами,
если  вы  не  сочтете  достижением  искусства  то,  что  от  нее  становился
невероятно возбужденным.  Бобби дал  мне  ее, потому  что  слова в  ней были
простыми, и я  почувствовал удовлетворение от того,  что  завершил  ее  -  в
результате нескольких  месяцев  труда.  Но все-таки мне хотелось, чтобы  для
начала  он  загрузил  меня чем-то другим.  Будучи  первой книгой,  которую я
прочитал,  она какое-то  время  оказывала  на меня  чрезмерное  влияние, и я
обнаружил, что слишком много думаю о "бешено скачущих любовных лошадках" и о
"сжимаемых ладонями  холмиках страсти". В  конце концов я добрался до чтения
красного блокнота, что сунул мне Бобби во время нашей первой встречи. Он был
найден на поезде,  вернувшимся  из-за  Стены,  и  был,  по  всей  видимости,
дневником человека по  имени Харли Джанкс, о котором никто ничего не помнил.
Харли говорил,  что проехал прямо из мира,  миновал За-Чертой и направился в
горы. Он говорил, что за горами лежит мир, в котором адски трудно жить, мир,
населенный разнообразными гнусными тварями, но там есть большое поселение, и
люди вырубили место для себя, стараясь создать порядок из хаоса. Большинство
из  тех,   что  читали  дневник,  сочли  его  подделкой.  Харли  не  слишком
членораздельно формулировал  мысли, а его  описание  жизни  за  Стеной  были
весьма  скудными.  Однако Бобби  считал, что дневник подкрепляет его теорию,
что За-Чертой является частью компьютерной игры, и что мир, описанный Харли,
это просто следующий уровень.
     Время, как правильно сказал Бобби, текло в  поселке медленно. Я смотрел
на свою жизнь здесь, как  на некую  расплату за свои грехи, как отступление,
во время которого я вынужден думать об ущербе, который причинил, о пустоте и
иллюзиях почти любого  часа моего бодрствования. И, может быть, думал я, эта
медитация и есть некая  цель существования За-Чертой. Хотя  истинная природа
этого места  продолжала  ускользать от меня, я понял, что Бобби прав - здесь
все  теряло  смысл, по крайней мере в  терминах реальности,  которую я  смог
постичь.  Я  замечал  массу несуразностей.  Ну,  например,  никто  здесь  не
беременел,  а  когда  кто-то  умирал,  что  в  течении  первых двух  месяцев
произошло дважды, то  рано или поздно на  поезде прибывал кто-то  новенький.
Это  не  всегда был обмен один к одному,  однако из того, что я смог собрать
следовало,  что  популяция всегда остается стабильной.  Но если  свести  все
странности вместе,  то  приходишь  только к ряду несуразностей,  которые  не
вяжутся между собой. Я продолжал возвращаться к тому, что сказал Писцинский:
"Почему творение должно быть одинаковым?" И тогда я представил,  каково было
пещерному  жителю,  чья  задача была объяснить  функционирование  вселенной,
исходя из того, что он знал о мире.  Именно так я понимал наше положение. Мы
пытались  охватить  пониманием  вселенную,  исходя  из  информации,  которую
собрали,  живя на здоровущем дереве всего  несколько  месяцев или  несколько
лет,  хотя у  людей заняло тысячи лет, чтобы  прийти к тем теориям творения,
которые  описаны  в  книжках  у  Бобби. Теория,  как  я  это  понимаю,  есть
разновидность  сети,  которая  удерживает  все  известные  факты.  Тогда,  в
каменном веке, у них было несколько простых фундаментальных истин, и поэтому
сети, которые они применяли, тоже были простыми; однако, с течением столетий
на  свет  всплывало все  больше фактов  и ячейки сетей,  необходимых для  их
удержания,  становились  все мельче  и  мельче,  а  предметы  все продолжали
просачиваться в  дыры. Я ощущал, что совершенную сеть не создадут никогда, и
мы  никогда не будем  знать наверняка, что же на самом деле  происходит,  не
взирая на то, насколько продвинутыми  объявляем себя. Может  быть,  думал я,
первое впечатление -  наиболее  правильное. Может быть, старый мир  сотворен
богом,  а  этот населяют  мертвецы. Жизнь  никак  не  делается  легче,  если
заклиниться  только на этой мысли, но она позволяет сосредоточиться  на том,
что у тебя в руках.
     Учась  читать,  я,  понятное дело, проводил тьму времени с Бобби. Возле
его комнаты все время останавливались люди и  рассказывали, что видели, а он
потом все записывал в блокнот, при этом он со всеми меня знакомил. Но я ни с
кем не подружился, а как только начал читать самостоятельно, то стал подолгу
не общаться с Бобби. Оглядываясь назад, я вижу, что он совсем не был  во мне
заинтересован - по крайней мере не больше, чем  интересовался любым другим -
и что  главной  причиной, по  которой он учил меня, была  необходимость хоть
чем-то заполнить свое время.  Так  вели себя все За-Чертой.  У вас  мог быть
друг-другой,  но всех остальных  вы предоставляли  собственной судьбе. После
первой недели я очень редко натыкался на Писцинского. Люди, которых я знавал
по  рельсам,  мужики,  с которым  я ездил, вроде Трясучего Джейка, Алмазного
Д