ыскакивали наружу и
тут же попадали в крепкие руки новоместских ремесленников. Ян Жижка вместе с
Ратибором и его воинами уже бежал по хорошо ему знакомым коридорам  и  залам
вышеградского замка.
   При сером свете наступающего осеннего утра толпы  воинов  разбежались  по
замку. Залы наполнились топотом ног, криками, лязгом оружия, звоном разбитых
стекол, стуком опрокинутой мебели и жалобными воплями раненых.
   Ян Жижка сильным ударом ноги вышиб дверь в королевский зал и устремился с
обнаженным мечом внутрь. В зале стояла группа полуодетых рыцарей и несколько
впереди - пожилой высокий шляхтич с мечом в руке.
   - Эге! Кого я  вижу!  Пан  Ян  Жижка  из  Троцнова!  Старый  приятель!  -
невозмутимо воскликнул пожилой рыцарь.
   Ян Жижка, тяжело дыша от быстрого бега, остановился и,  переложив  меч  в
левую руку, вытер со лба пот и тоже широко усмехнулся:
   - Он самый! Приношу извинение уважаемому бургграфу Вышеграда  пану  Рацку
Кобыле, что потревожил его в столь ранний час, но у меня явилась нужда взять
Вышеград для чаши.
   - Что же, я не против чаши. А коли замок уже взят вами, так что ж  тут  и
говорить! Яну Жижке сдаться - не позор. - Старый рыцарь протянул  Яну  Жижке
меч, который победитель тут же вернул Рацку Кобыле.
   - Дает ли пан Рацек рыцарское слово  не  поднимать  оружие  против  чаши?
-спросил Ян Жижка.
   - Слово чести чешского рыцаря и за себя и  за  всех  моих  людей,  а  что
касается немецких наемников, так делайте с ними что хотите.
   Когда  с  первыми  лучами  бледного  осеннего   солнца   Штепан   миновал
вышеградский замок, держа путь на юг, он приостановил  коня  и  прислушался:
вся Прага гудела от колокольного звона.
   Вышеград пал.

   2. ГАНАКСКИЕ ВОЛКИ
   На перекрестке двух дорог, у  самого  края  глубокого,  поросшего  густым
кустарником оврага, отдыхали двое нищих. Один из них, низенький, коренастый,
заросший черной бородой, был занят вытаскиванием засевшей колючки из  черной
от загара и грязи ступни. Его товарищ, сидевший под тенью куста, был горбат,
а лицо его представляло сплошную гнойную язву, покрытую серыми  струпьями  и
багровыми нарывами. Руки горбуна тоже были сплошь покрыты нарывами. Дорожные
котомки и длинные посохи валялись рядом.
   Горбун нетерпеливо взглянул на товарища:
   - Ну, скоро ты там кончишь возиться?  Тот  что-то  неясно  пробормотал  в
ответ, стараясь захватить грязными длинными ногтями кончик чуть  виднеющейся
колючки.  Но  вот,  сморщившись  от  боли,  он   сильно   дернул   рукой   и
удовлетворенно крикнул:
   - Ага! Вот она, проклятая!-При  этом  он  торжествующе  протянул  вынутую
колючку к самому носу товарища: - Смотри, целое бревно!
   Нищий говорил очень неясно, его  речь  скорее  напоминала  нечто  среднее
между мычанием и лаем, и только привычное ухо было способно понять его.
   - Добро, Ярда, раз вытащил, будем собираться. Пора, солнце поднимается.
   Но Ярда не обратил внимания на замечание горбуна и, быстро встав на ноги,
пристально поглядел на одну из дорог.
   - Смотри, Волк, к нам кто-то приближается.
   - Погляди получше, что за человек, - ответил горбун.
   Ярда вышел из-за куста и выглянул на дорогу.
   - Черт его знает, как будто поп... одет в рясу...
   - Поп? А конь как, хороший?
   - Конь? Словно ничего. Пусть подъедет поближе. Вскоре к  ним  приблизился
ехавший шагом всадник.  Горбун,  окинув  взглядом  проезжего,  с  удивлением
пробормотал:
   - Что за притча! Это же жак в студенческой одежде! Какой  нечестивый  дух
принес его сюда из Праги?.. Ну конечно, это студент...
   - Пан ученый, пожертвуйте что-нибудь калекам во имя Христово...
   Всадник придержал лошадь и, несколько изумленный  неожиданным  появлением
нищего и громким, но непонятным бормотанием, вопросительно на него поглядел.
   - Что тебе нужно, добрый человек? - спросил он. Тогда горбун, согнувшись,
вышел из-за куста и пояснил непонятную речь Ярды:
   - Мы просим милостыню, добрый пан ученый! Он говорит так  неясно,  потому
что у него нет языка.
   Ярда подошел к всаднику и, положив руку на луку седла, широко открыл рот.
Всадник увидел там красный обрубок языка.
   - Где ж это тебя так? - с участием спросил всадник.
   - Я вижу, пан - ученый чех и притом из Праги? - поинтересовался горбун.
   - Да, друг мой, я чех и живу в Праге. Я бакалавр.
   - Вижу, вижу, что ученый. Что же касается языка моего  друга,  так  пусть
пан бакалавр не удивляется: иногда одно  правдивое  слово  укорачивает  язык
наполовину. - И, видя вопрос во взгляде проезжего, горбун продолжал: - Гости
пана Дитриха фон Зейделя развлекались охотой на его поле и  вытоптали  хлеб.
Простак сказал в глаза барону, что немцы-де, как саранча, разоряют  мораван.
Вот добрый пап барон и приказал урезать ему язык и прогнал  из  деревни  под
страхом виселицы, если он осмелится вернуться.
   Всадник в это время порылся в сумочке и достал медную монету, но, услышав
объяснения горбуна, положил обратно в сумку и вместо нее  достал  серебряный
грош:
   - Возьми, добрый человек, от всего сердца даю тебе...
   Ярда  смущенно  подбрасывал  грош  на  своей  коричневой  ладони,   потом
осклабился во весь рот и снова быстро что-то залепетал.
   - Что он говорит? - спросил проезжий горбуна.
   - Он просит назвать ваше имя, чтобы поминать в молитве.
   - Не собирался я покупать на грош молитвы твоего друга.  Я  дал  ему  что
мог, как чех моравану,  попавшему  в  беду,  тем  более  что  и  мне  самому
смертельную обиду нанесли немцы и попы...
   Бакалавра поразил внезапно вспыхнувший огонь  в  темных  глазах  горбуна,
который совсем молодым, звонким голосом прервал его:
   - Что? Тебя тоже немцы обидели?
   - Мой отец сожжен как еретик, хотя он был вовсе не повинен ни в чем,-тихо
и лаконично отвечал проезжий. - Но  мне  надо  торопиться.  Будьте  здоровы,
друзья! - И путник снова тронул лошадь.
   Но, отъехав несколько шагов, всадник остановил коня и крикнул нищим:
   - Это, конечно, не мое дело, но, выезжая из ближайшей деревни - вон  там,
под горой, - я перегнал небольшой  отряд  мадьярских  наемников.  Едут  они,
по-видимому, тоже по этой дороге сюда...
   Нищие, ничего не отвечая, переглянулись  между  собой.  Но  едва  всадник
отъехал, как горбун крикнул ему вслед:
   - Постойте, пан бакалавр, скажите же, как ваше имя!
   Бакалавр обернулся в седле и ответил:
   - Крещен Штепаном, а по прозвищу Скала.
   - Счастливой дороги,  пан  Штепан!-отозвался  горбун  и,  поглядев  вслед
удаляющемуся всаднику, добавил, обернувшись к Ярде: - А грош мы ему  вернем.
Ну, идем.
   Оба нищих поднялись, надели котомки, подобрали посохи и проворно скрылись
в овраге.
   Больше недели продолжалось путешествие Штепана.  Пока  он  не  побывал  в
Моравии, эта задача казалась ему не слишком трудной, но теперь, двигаясь  по
долине реки Ганы, Штепан думал, что найти Волка дело не такое простое.
   Ему не раз приходилось  слышать  о  неуловимой  шайке  ганакских  волков,
наводящей ужас на панов, немецких колонистов,  монастыри  и  всех  тех,  кто
своей жестокостью  и  жадностью  возбудил  недовольство  жителей  в  здешних
деревнях. Шайка появлялась неожиданно в разных местах  Моравии,  молниеносно
громила монастыри, замки, маленькие городки и так же мгновенно исчезала,  не
оставляя после себя никаких  следов.  "Ганакскими  волками"  она  называлась
потому, что впервые она появилась на реке Гане  и  разбойники  вместо  масок
надевали на лица волчьи морды. Никто  не  мог  назвать  даже  приблизительно
численность шайки и имя ее главаря.
   Штепану, как и Милану, казалось вполне возможным, что  исчезнувший  Карел
примкнул к ганакским волкам, тем более  что  шайка  пользовалась  поддержкой
крестьян. Не было случая, чтобы  разбойники  тронули  крестьянина,  если  он
только не был предателем.
   В полдень Штепан  остановился  в  маленьком  городке  на  берегу  Ганы  -
Коетине. За незатейливым обедом он заговорил с хозяином постоялого  двора  -
невысоким, еще не старым ганаком, худощавым и подвижным и,  видимо,  любящим
поговорить и побалагурить с проезжающими.  Воспользовавшись  минутой,  когда
хозяин принес ему в конце обеда кружку пива, Штепан спросил его,  далеко  ли
еще до деревни Листовы.
   Сидевший  неподалеку  старый  крестьянин  в  кожаных  красных  штанах   с
кисточками по бокам и в зеленом коротком полукафтане, подпоясанном  широким,
с серебряными украшениями кожаным поясом, вмешался в разговор:
   - Листова? Есть такая деревня на Гане. День езды отсюда.
   - Вы, отец, сами не из тех мест?
   - Наша деревня, можно сказать, по соседству с Листовой.
   Штепан подсел к старику. Старый ганак  Далибор  поинтересовался,  в  свою
очередь:
   - Если пан не обидится, могу я спросить, по каким делам вы едете  в  наши
края?
   - Мои друзья в Праге поручили мне найти их родичей.
   - А можно узнать, кого? Я там многих знаю.
   - Может быть, вы знаете меховщика Болеслава, что в лесах аббатства живет?
   - Меховщика Болеслава, что был раньше лесником? Как не  знать!  Последний
раз я его, правда, уже давненько  встречал,  потому  он  теперь  снова  стал
лесником и опять очень далеко в лесу живет. Только на рынке да  в  церкви  в
праздник его и увидишь. Но что за родичи у него в Праге?
   Штепан был в затруднении. Старик же продолжал:
   - Как я знаю, у него в  живых-то  остались,  кроме  своей  семьи,  только
крестница его, ее мать да дядя: Божена, Власта да Милан. Но где они  сейчас,
никто не знает.
   Почтенная  наружность  Далибора  внушила  Штепану  доверие,  и  он  после
некоторого колебания осторожно проговорил:
   - Да, отец, Милан и Божена и просили меня найти лесника Болеслава.
   Далибор лукаво прищурил один глаз и усмехнулся:
   - Вот так-то лучше. Значит, Милан и Божена живы  и  благополучны?  А  как
Власта?
   - Мир ее душе. По дороге умерла от болезни и горя,
   - Да, да, горе тяжкое, что и говорить. Ведь я  их  всех  хорошо  знал:  и
покойного Матея и всю его родню.
   Штепан придвинулся поближе и слегка понизил голос:
   - Скажите, отец, не слыхали ли вы чего о сыне покойного, Карле?
   Далибор  предусмотрительно  огляделся  по  сторонам  и,  убедившись,  что
поблизости нет лишних ушей, тихо прошептал:
   - О Карле было известно, что пошел он за Мораву  в  горы.  Доподлинно  же
никто ничего не знает. Толкуют, что Карел и  еще  кое-кто  из  наших  хлапов
мстят немцам и попам и собрались в ватагу ганакских волков. Но правда ли это
или, быть может, одни бабьи сказки, никто вам не скажет.
   - Вы, отец, не откажетесь быть мне попутчиком  до  Листовы,  а  потом  не
покажете ли дорогу к леснику Болеславу?
   - Зачем отказываться! Вместе и дорога веселее будет. Выезжаю я сегодня  в
ночь. Мне за Листовой надо сворачивать влево с того самого места, где дорога
раздваивается: на Желивку-к нам и направо-к францисканскому монастырю.
   - А что, волки и сейчас орудуют? Старик засмеялся:
   - Дня два назад обоз немецких купцов обобрали  до  нитки.  Правда,  убить
никого не убили, потому что те сразу же оружие отдали и не оборонялись.
   - Но, я думаю, их преследуют.
   - Преследуют-то преследуют, да все без толку. Вот уже столько лет  ловят,
голову атамана Волка оценили в пять коп, и то  не  помогло.  И  не  поможет,
оттого что...- тут старик совсем понизил голос и прошептал: - все мужики  им
помогают - прячут, кормят, предупреждают об опасности.  Вот  какие  дела!  -
закончил Далибор и вновь принялся за сыр с хлебом.
   Закончив обед, убрали  и  напоили  лошадей  и  улеглись  отдыхать.  Перед
закатом старик разбудил безмятежно спавшего  Штепана,  и,  подкрепившись  на
дорогу, они выехали из городка. Дорога шла  вдоль  берега  Ганы.  Ночь  была
теплая, отдохнувшие лошади шли бодрым шагом. а путники коротали однообразную
дорогу в дружеской беседе.
   Далибор с чисто крестьянским любопытством расспрашивал Штепана о Праге, о
покойном короле, о ценах на рынке, об университете, о пражских магистрах,  о
Яне Гусе, о братских собраниях на горах,  слух  о  которых  докатился  и  до
глухих деревень Моравии. Штепан сам не заметил, что его рассказ о Яне Гусе и
о борьбе народа  за  освобождение  превратился  в  страстную,  красноречивую
проповедь. Старик  слушал  внимательно  и,  когда  Штепан  закончил,  только
односложно ответил:
   - Будет еще буря и на нашей земле, по все равно, рано или поздно,  немцев
и попов мы прогоним. Нам, мораванам, и вам, чехам,  нужно  только  держаться
вместе. Но до той поры будут литься наши слезы и кровь,  и  много,  ох,  как
много! А паны... они пойдут с нами, мужиками, только до первого перекрестка.
Как поповские земли захватят, так и нас снова согнут в бараний рог. Помянете
меня, старика, пан бакалавр!..
   Начинался рассвет.  Вдоль  реки  пронесся  прохладный  ветер;  серебряная
поверхность Ганы покрылась рябью и зацвела багряными полосами от падавших на
нее первых лучей восходящего из-за горных хребтов солнца. Среди  деревьев  и
кустарников вдоль берега реки зачирикали птицы, стремглав  пронеслось  через
дорогу от берега стадо ланей и  скрылось  между  кустарниками,  покрывающими
соседние холмы. Дорога повернула налево, и глазам путников открылся  вид  на
небольшую деревеньку.
   - Это и есть Листова, - пояснил крестьянин.
   В деревне уже началась жизнь. Из труб поднимались к  небу  сизовато-серые
спирали дыма. Пастух в короткой куртке и штанах до колен гнал стадо коров.
   Далибор и Штепан въехали на небольшую площадь  посреди  деревни.  На  ней
возвышалась маленькая  церковь,  а  неподалеку  от  нее  красовался  мощный,
раскидистый дуб.
   Штепан остановил коня и стал осматриваться. Вон  там  -  пригорочек,  где
стояли барон с аббатом, а здесь стоял Карел с  луком  в  руках,  а  на  этом
дубе... Штепан быстро соскочил с коня, подошел к дубу  и,  став  на  колени,
поцеловал землю.
   Далибор понял все и неожиданно для Штепана тоже стал на колени, поцеловал
землю  около  дуба.  И,  когда  через  несколько  минут  они  прощались   на
перекрестке дорог, старик с  глубокой  серьезностью  и  сердечностью  сказал
Штепану:
   - Штепан, передай твоим друзьям, что и  здесь,  в  Моравии,  народ  готов
бороться за отчизну. Я стар, но мои трое сыновей как один пойдут,  когда  их
позовут. Тебя же я всегда рад буду видеть у себя в Желивке.
   Крепко пожали они друг другу руки, и каждый поехал в свою сторону.
   Сначала  ехать  пришлось  мимо  стен  францисканского  монастыря,  скорее
напоминающего крепость, чем святую обитель, потом  дорога  свернула  в  гущу
леса и постепенно превратилась в небольшую тропу.  Деревья,  встречаясь  над
ней своими ветвями, образовывали нечто вроде арки, и  вся  тропа  напоминала
полутемный длинный коридор. В лесу было тихо, сыро и прохладно.
   После нескольких часов езды усталый Штепан заметил в  стороне  от  дороги
какое-то строение. Тотчас же с оглушительным лаем его окружили  три  больших
свирепых  пса.  Штепан,  не  обращая  внимания  на  собак,  продолжал  шагом
приближаться к халупе, окруженной высоким  тыном.  Из  ворот  вышел  высокий
человек в кожаной куртке и таких же штанах, обутый в  лапти.  Остановившись,
он пристально смотрел на Штепана.
   - Бог в помощь, друг! - крикнул, чтобы перекричать лай собак, Штепан.
   - И тебе тоже. Добро пожаловать,  путник,  -  спокойно,  низким  приятным
голосом отвечал человек.
   - Мне нужно видеть лесника Болеслава.
   - Я лесник Болеслав, - не спуская глаз  со  Штепана,  отвечал  хозяин.  -
Заходи в дом.
   Подросток лет пятнадцати принял от Штепана коня, а хозяин вежливо, но  не
меняя сумрачного выражения лица, пригласил Штепана  в  халупу.  Внутренность
его просторной халупы почти не отличалась от обычных тогда крестьянских хат,
если не считать множества звериных шкур по  стенам  и  на  лавках,  а  также
оленьих и кабаньих голов по стенам. На стенах были развешаны рогатины, луки,
арбалеты с колчанами, полными стрел, охотничьи ножи, указывавшие на  главное
занятие обитателей дома. Около горящего большого  каменного  очага  возилась
пожилая женщина, приветствовавшая гостя поклоном и в то же  время  бросившая
на него взгляд, полный нескрываемого изумления.
   Хозяин усадил Штепана на скамью и сел напротив,  спокойно  ожидая,  когда
гость сам себя представит и скажет о цели  своего  посещения.  Штепан  успел
разглядеть хозяина,  и  ему  с  первого  взгляда  понравилось  его  суровое,
замкнутое лицо с нависшими густыми бровями над  небольшими  серыми  глазами,
твердая линия рта и прямой взгляд. Волосы, так же как  усы  и  борода,  были
сильно подернуты  сединой,  что  придавало  некоторую  величественность  его
мужественному лицу.
   - Я бакалавр Штепан Скала и прибыл к  вам  из  Праги.  Пан  Ян  Жижка  из
Троцнова поручил мне показать вам эту печать. - И  Штепан  вручил  Болеславу
восковую печать с изображением рака.
   Лесник бросил беглый взгляд на печать и спросил:
   - Это все, что пан Ян Жижка велел мне передать?
   - Нет, он еще сказал: "Рак Яна Жижки назад не пятится".
   Хозяин после короткого раздумья ответил:
   - Хорошо, желание пана Яна Жижки будет исполнено.
   Видя, что Болеслав повернулся, чтобы выйти из комнаты,  Штепан  остановил
его:
   - Подождите, уважаемый Болеслав, у меня есть к вам еще одно поручение.
   Хозяин вернулся снова к Штепану.
   - Я привез поклон и приветствие от Милана и Божены Пташек.
   Только глаза выдали радостное удивление лесника.
   - Мария, иди послушай, гость привез нам добрые вести о Милане и Божене. -
И, снова обратив свое лицо к Штепану, Болеслав осведомился: -Но как Власта?
   - Власта окончила свои дни  в  дороге...  Штепан  рассказал  леснику  все
приключения злополучной семьи и описал  их  пражскую  жизнь  вплоть  до  дня
своего отъезда, не забыв рассказать и о тех людях, которые  теперь  окружали
Милана и Божену. Закончил свой рассказ Штепан о себе самом.
   - Пан Штепан очень добр и любезен, что приехал к  нам  с  такими  добрыми
новостями, но, вероятно, это не все.
   - Да, уважаемый Болеслав. Мне поручили  Милан  и  Божена  найти  и,  если
возможно, увидеть Карла. - Штепан  достал  кольцо  и  вручил  Болеславу:-Вот
доказательство, что я говорю правду.
   - Пан бакалавр, верно, устал, а дорога нам предстоит дальняя  и  тяжелая.
Пусть пан Штепан поужинает и ложится отдыхать, а завтра с  раннего  утра  мы
отправимся.
   На  этом  разговор  Штепана  с  хозяином  окончился.  После  ужина  гостю
приготовили мягкое ложе из волчьих шкур, и Штепан погрузился в глубокий  сон
усталого путника.
   На другое утро он и Болеслав выехали на восток. Ехали  весь  день,  потом
отдохнули в лесу и снова  тронулись  в  путь,  через  лесные  дебри,  ручьи,
небольшие горы, покрытые еловым лесом, вс„ на  восток  и  на  восток.  Перед
вечером переехали вброд довольно широкую реку.
   - Морава, - коротко объяснил Болеслав. - Теперь двинемся на Быстрицу.
   Штепан невольно сравнивал разговорчивого, живого Далибора, истого  ганака
по своей натуре, и сумрачного, немногословного Болеслава. За всю дорогу  они
перебросились только несколькими словами. Штепан удивлялся, насколько хорошо
Болеслав знает лес, как  безошибочно  находит  дорогу  в  такой  дикой  чаще
Зрение, слух и наблюдательность Болеслава были поразительны.
   Перебравшись через Мораву и поднимаясь вверх по Быстрице, они  углубились
в покрытые лесами горы. И  здесь  Болеслав  уверенно  вел  Штепана  по  чуть
заметным тропинкам, через узкие глубокие ущелья, крутые каменистые перевалы,
все дальше и дальше, в самые  непроходимые  нагромождения  серых  скал,  уже
лишенных леса и лишь кое-где поросших кустарником. К концу третьего дня пути
они оказались у входа в узкое ущелье,  по  дну  которого  с  шумным  рокотом
бежала горная речка. Лошади с трудом ступали по узенькой, в локоть  шириной,
горной тропке; из-под копыт сыпались в пропасть камни.  Штепан  старался  не
глядеть вниз и, опустив свободно поводья, отдался воле коня. Тропка,  огибая
каменную стену, шла все выше и выше. Ущелье