и  обратить  их  в
дальнейшем к нашей выгоде. Но как нам приняться за дело?
   - Могу ли я внести предложение?
   - Да, какое?
   - Эти,  по  замечательно  точному  выражению вашему, малютки
вооружены,  как  мне  доподлинно   известно   по   собственному
печальному  опыту, пусть маленьким, но оружием, каковое, будучи
хрупким,   способно,   однако,   наносить   уколы   чрезвычайно
болезненные.
   - Этот факт не миновал моего внимания.
   - Попытки  перехватать  их  вручную, - оставляя в стороне то
обстоятельство, что так много не нахватаешь, - не сродни ли они
потугам голыми руками изловить дикобраза?
   - М-м-м-м-м.
   - Между тем, вооружившись метлой и проворно  сметая  малюток
перед  собою,  мы  легко  посбиваем  их  с  ног, оставаясь сами
отделены от них длинной палкой, и  безусловно  разгромим  целый
полк или два, набрав этих крошек полное ведро.
   - Браво,   мисс   Браун!   Итак,   находим  метлы  и  ведра,
подкрадываемся к ним с двух сторон, - вы с запада, я с востока,
- берем их в клещи и с  флангов  метем  к  середине.  В  худшем
случае  мы  лишь поцарапаем их, иного ущерба прутья, образующие
метлу, причинить не  способны.  Они  же,  придя  в  смятение  и
повалившись один на другого, не смогут прибегнуть к оружию...
   - В то время, как мы - с метлами и ведрами...
   - С кастрюлями...
   - Да с чем угодно, лишь бы крышка была...
   - Завладеем нашей добычей! И продадим ее! Однако, прежде нам
надлежит устранить ребенка.
   Некоторое   время  они  перемигивались  над  головой  Марии,
оттянутой за волосы книзу, широко распяливали рты, таращились и
ковыряли в воздухе пальцами, стараясь выработать план действий.
Наконец, они согласно покивали друг дружке.
   - Нашего  херувимчика,  -   подводя   итог   перемигиваниям,
саркастически  промолвил  викарий, - следует препроводить в его
опочивальню и там запереть. Эту приятную обязанность  я  возьму
на  себя.  А  вы, мисс Браун, пока я отсутствую, позаботьтесь о
подходящих емкостях. Руку, дорогое дитя, и пойдем со мной!
   В темноте, так и не выпустив косичек из рук, он  поволок  за
собой  Марию, и та разинула рот, намереваясь завопить, что есть
мочи. Она  понимала,  -  иной  возможности  предупредить  Народ
относительно метел ей не представится.
   Однако  викарий  видел  в  темноте  не  хуже кошки. Мария не
успела еще издать ни единого звука,  а  его  пухлая  длань  уже
залепила ей рот. Дальше они передвигались, сохраняя молчание.
   В   спальне   мистер   Хейтер  неожиданно  продемонстрировал
качества весьма предусмотрительного негодяя. С сопением швырнув
Марию на кровать, он некоторое время постоял  посреди  комнаты,
тупым ногтем постукивая себя по зубам.
   - Наша   голубка,  -  наконец,  произнес  он,  -  не  лишена
разумения и даже находчивости. Просто посадить  ее  под  замок,
означало бы, в сущности, оставить ее на свободе. Так-так, дайте
подумать.  Вопервых,  войско  стоит  у  нее  под  окном, хоть и
несколькими этажами ниже. Поэтому мы запираем окно, вот так,  и
дабы  придать задвижке надежности, мы, м-м-м-м, мы ее подгибаем
с помощью кочерги, таким вот образом, прилагая усилия, на какие
способен лишь взрослый, и при этом помним, что, уходя,  кочергу
надлежит  захватить с собой. Отменно. Теперь ее никакой ребенок
с места не стронет, тем паче без кочерги. Далее, остановимся  и
поразмыслим.  Ну,  например,  так: находчивая, м-м-м-м, девица,
выставившись в окно,  пусть  даже  закрытое,  и  будучи  хорошо
освещенной,  может  каким-либо  жестом  или знаком предупредить
нашу добычу. Поэтому мы удалим из патрона  лампочку,  вот  так,
довольно  малейшего  поворота,  -  и  что мы видим? - а то, что
комната  погрузилась  во  мрак!  Теперь,  сколько  бы   детские
пальчики  ни щелкали выключателем, явить Лиллипутам свет истины
им не удастся. Что еще? Запертая, без света, без  окна,  высоко
вверху...  Пожалуй,  на  этом  я  могу и откланяться. Спокойной
ночи, Мария.
   Она услышала, как повернулся  в  замке  ключ,  и  напряженно
сжавшись,  подождала,  пока  хихиканье  викария  затихло вдали,
после чего стрелой вылетела из кровати, сдернула с  умывальника
наполненный  водою  кувшин,  и  метнула  его  в  окно. Задвижки
задвижками, но такой дурой, за какую ее принимал  викарий,  она
все-таки не была.
   Стекло  с  нестройным "дзынь" разлетелось, и за этим звуком,
долгое мгновенье спустя, последовал глухой  удар  эмалированной
посудины  о  террасу.  Удар  сопровождался  рассыпчатым  звоном
стеклянных осколков, опадающих мелодичным метеоритным дождем. В
ответ  далеко  внизу  как  один   человек   вскрикнула   армия,
пронзительно и тонко.
   Мария просунулась сквозь дыру в окне и завопила:
   - Уходите!  Они выйдут из разных дверей с метлами, чтобы вас
замести! Только толпой не ходите.  Рассыпьтесь.  Каждый  должен
идти  своей  дорогой,  пока вы не встретитесь дома. Скорее! Они
уже близко!
   Она слышала, как лиллипуты что-то закричали в ответ, но  так
тихо, что слов различить не смогла.
   - Да,  у  меня  все в порядке! В полном порядке. Я свободна.
Уходите немедля! Рассейтесь! Бегите!  Если  кого-нибудь  станут
преследовать,  не  приводите  их сами знаете куда. Замрите, как
будто они - совы. Они вас не  заметят.  Но  уходите,  бегите  в
разные стороны, не вместе! Со мной все в порядке. Мне ничего не
сделали.  Они  хотят  выследить меня, чтобы я привела их к вам.
Учителя здесь нет.
   - Да, и еще, - Мария старалась кричать как можно громче, ибо
лиллипуты,  похоже,  уже  разбегались,  -  еду  мне  больше  не
приносите! Меня теперь кормят! И не ждите меня вечерами!
   Последние  слова  -  из  страха,  что ее не услышат, - Мария
почти провизжала как раз в тот миг, когда мисс Браун  со  своим
фюрером выскочили на террасу.
   Слишком поздно.

     Глава XVIII

   Физиономии  у  них, когда они добрались до Марииной спальни,
выглядели иссиня-серыми. Лицо викария стало сливовым от  злости
и  от  подъема по лестнице, а лицо мисс Браун залила мертвенная
бледность, одни лишь ноздри алели на  нем.  Обоих  душил  такой
гнев,  что  они  едва  могли  говорить.  Они слышали, что Мария
кричала в окно. Викарий вставил лампочку обратно  в  патрон,  и
оба присели.
   - Мария, - сказала мисс Браун, - выслушай мистера Хейтера.
   Викарий же произнес следующее:
   - Эти  карлики  стоят  целого  состояния.  Ты понимаешь? Они
стоят  достаточно,  чтобы  сделать  тебя  богатой  девочкой   и
обеспечить  бедной  мисс Браун, которая ради тебя выбивается из
последних сил, мирную и достойную старость. О себе я  уж  и  не
говорю. Где они живут?
   Мария молча смотрела на него.
   - Ты  понимаешь,  что  если  их  удастся  продать, мы сможем
заплатить постыдные долги твоих  предков  множеству  разоренных
лавочников и спасти Мальплаке от бесчестья?
   - Я   думала,  долги  выплачиваются  из  денег,  которые  вы
получаете на мое содержание.
   - Ты испорченная девочка. Где они живут?
   Мария скрестила на груди руки.
   - Мария, ты должна сказать викарию, где они живут.
   - Не скажу.
   - Ты понимаешь, как грешно заглядывать Богу в лицо? Это  все
равно,  что бросать Его милости в рот дареного коня! Бог послал
этих тварей, чтобы помочь нам выпутаться из затруднений,  а  ты
своим  неблагодарным  упрямством  наносишь Ему оскорбление. Где
они живут?
   Мария сжала губы.
   Мисс Браун поднялась, вперевалочку приблизилась  к  Марии  и
нависла над ней.
   - Ты  гадкая  девочка.  Дерзкая.  Лучше  расскажи  обо  всем
викарию или ты пожалеешь. Ты знаешь, что я имею в виду.
   Не получив ответа ни на эти слова, ни  на  какие-либо  иные,
мистер   Хейтер   утратил   терпение.  Он  вовсе  не  испытывал
потребности причинить Марии боль, нет,  помыслами  его  владело
одно лишь корыстолюбие. Он хотел обладать Народом.
   - Если  ты  не  скажешь, мы посадим тебя под замок. Слышишь?
Будешь  сидеть  взаперти  без  обеда.  Тебя  будут  наказывать.
Наказывать  до  тех  пор, пока ты не скажешь. Такое упрямство -
грех, чудовищный грех.  Это  эгоизм,  вот  что  это  такое.  Ты
гадкая, испорченная, упрямая, эгоистичная девочка!
   - Очень  хорошо,  -  сказал  он, так и не услышав в ответ ни
слова. - Пусть сидит в комнате, пока не заговорит, а  вы,  мисс
Браун...
   Гувернантка перебила его:
   - В  эту  комнату,  мистер  Хейтер,  заглядывает Стряпуха, -
могут пойти разговоры.
   - Значит,  следует  запереть  ее  в  другой  комнате,   куда
Стряпуха  не  полезет,  а  Стряпухе мы можем сказать, что Мария
уехала.
   - Погостить у тети.
   - Вот именно. Итак, какую комнату вы предлагаете?
   - А что тут предлагать? - сладко сказала мисс Браун. - У нас
же есть подземелье.
   О подземельи  Мальплаке  слышал,  наверное,  всякий,  -  оно
упоминаетс   во   множестве   исторических  трудов.  Подземелье
представляло собой огромную  яму,  уходившую  в  глубь  времен,
оставляя  далеко  позади Первого Герцога, - в мглистое прошлое,
видевшее, как поднимается из земли лондонский Тауэр.
   Предками  Герцога  были  некие  баронеты,  обязанные   своим
титулом Новой Шотландии и обитавшие со времен Якова I в древнем
норманнском  замке, который стоял на клочке земли, ныне скрытом
под полом в одном из углов бальной залы. Баронеты не поладили с
Кромвелем, и  Кромвель  взорвал  их  замок,  а  Первый  Герцог,
приступив  к  строительству  дворца, воспользовался оставшимися
камнями, да заодно уж стер с поверхности земли и все остальное,
уцелевшее после Кромвеля. Единственной  частью  замка,  которую
ему  не  удалось стереть с поверхности земли, поскольку она уже
находилась под этой  поверхностью,  были  как  раз  подземелья.
Герцог устроил в них винные погреба, а самое просторное оставил
в  неприкосновенности. Герцог счел его редкостью, поскольку оно
было "готическим".
   Подземелье заливал багровый свет, проходящий через окошко  с
красным  стеклом, проделанное в стене толщиною почти в двадцать
футов. На окошке сидела решетка, и отсвет  его  на  норманнских
арочных  сводах  создавал  эффект,  далеко  превосходящий любые
фокусы Комнаты Ужасов.
   Мебель в подземелье была если не красная, то угольно черная.
Состояла она из пыточных орудий, которые не пустили  с  торгов,
поскольку  на  них не имелось спроса. Пол почти сплошь покрывал
тростник, - кроме тех его участков, где  требовался  песок  или
опилки, чтобы впитывать кровь.
   В  одном  из  углов  располагалась дыба: усовершенствованной
конструкции, выдуманной  мерзавцем  по  имени  Топклифф.  Вдоль
одной  из ее сторон тянулась алая надпись, жуткие слова, взятые
из рескрипта о предании пытке несчастного Гвидо Фокса:

                       PER GRADUS AD IMA.

   В  противоположном  углу  помещался  инструмент,  называемый
Нюрнбергской  Девой: стоячий гроб, формой напоминающий женщину.
Крышку   его,   открывавшуюся   на   манер   двери,    усеивали
шестидюймовые  шипы,  расположенные  так,  чтобы,  когда  дверь
закрывается шипы вонзались в различные части  тела  помещенного
внутрь человека.
   В   третьем   углу   находилось   приспособление,  именуемое
"поручи", - то самое, кстати, посредством которого в 1614  году
в  присутствии  Фрэнсиса Бэкона истязали Пичема, допрашивая его
"перед пыткой, во время пытки, между пытками и после пытки". На
"поручах" также имелась надпись:

                      МУКА - ЛУЧШАЯ НАУКА.

   Четвертый  угол  занимала  плаха.  Ее,  черную,  как  и  все
остальное, покрывал кусок алого бархата. Приподняв этот покров,
можно было увидеть зарубки - там, где в дерево глубоко вонзался
топор.  Сам топор лежал поверх покрывала, поблескивая рубиновой
сталью, - тот самый топор, которым обезглавили Карла I.  В  тот
день  топор  был  в  руках  Ричарда  Брендона,  он  же "Молодой
Грегори", - прозвище, которое позволяло не путать его  с  отцом
(тоже  палачом),  "Старым  Грегори". Та же верная рука опускала
этот топор на шеи Страффорда,  Лауда,  Голланда,  Гамильтона  и
Кейпела,  все сплошь лордов, но к сожалению у этих мучеников не
было времени для размышлений о том, насколько им  повезло,  что
столь  важную  работу поручили художнику, относящемуся к себе с
уважением. Ибо Молодой Грегори упражнялся  с  раннего  детства,
отрубая  головы  бродячим  кошкам.  Это  вам  не мерзавец Кетч,
которому потребовалось нанести пять ударов,  чтобы  обезглавить
несчастного герцога Монмутского да и то еще пришлось прикончить
его карманным ножом.
   Близ   топора   в   небольшом  хрустальном  ларце  покоилась
половинка четвертого шейного позвонка короля Карла, - другую  в
1813  году  украл  из  гробницы  Карла врач, которого звали сэр
Генри Галфорд.
   Поперек ларца кто-то выгравировал знаменитую цитату:

                  ДЕ MORTIUS NIL NISI BONUM.

   Середину главной  стены  -  прямо  против  тяжелой  двери  -
занимал  огромный  очаг,  в  котором  калили  железные  клейма.
Насупротив окна в самой темной из ниш  кучей  лежали  бедренные
кости, черепа и тому подобные прелести.
   Стены   подземелья   были   покрыты   нацарапанными  на  них
последними посланиями узников.
   Маленькие Принцы, которых прикончили не в Тауэре,  а  именно
здесь, в Мальплаке, начертали "Adiew, Adiew". Ведьма, перед тем
как  ее  сожгли,  успела  вывести "Кот мяукнул. - Нам пора!", а
какой-то стосковавшийся по родине шотландец, утомленный к  тому
же  слишком  частым общением с тисками для пальцев, сообщал: "В
гостях хорошо, а  дома  лучше".  Еще  один  безвестный  лиходей
написал просто: "Вы мне сделали больнее, чем я вам".
   Вот  в  эту  мрачную  яму,  куда  Стряпухе никогда бы даже в
голову не пришло заглянуть, и притащили  упиравшуюся  Марию,  а
притащив, буквальным образом приковали к стене с помощью ручных
кандалов,  - памятуя о находчивости, проявленной ею в отношении
кувшина с водой. Конечно, они не  собирались  применять  к  ней
орудия пыток, они всего лишь хотели узнать, где обитает Народ.
   - Если   ребенок  закоснел  в  непокорстве,  -  оглядев  ее,
произнес  под  занавес  снова  начавший  задумчиво   погуживать
викарий,  -  его надлежит наказывать, покуда он не заговорит. А
гадких детей полагается сечь.

     Глава XIX

   Профессор сидел на  краю  своего  огородика,  под  мраморным
изваянием  Трагической Музы. Профессор рубил хворост. Посмотрев
на изваяние  с  другой  стороны,  можно  было  обнаружить  Музу
Комическую,  так  что  над головой Профессора располагалось два
распяленных рта, - один хохочущий, а другой завывающий. Это был
памятник то ли Конгриву, то ли еще кому-то подобному. Профессор
помахивал приобретенным в "Вулвортсе" (где он  делал  все  свои
покупки)  шестипенсовым топориком, а рядом с Профессором лежала
на земле еще и ножовка по металлу  ценою  в  один  шиллинг  три
пенса,  включая  стоимость  запасных полотен, - ею он ухитрялся
валить небольшие  терновые  деревца,  которые  шли  у  него  на
растопку. В мозгу Профессора роились разнообразные замыслы.
   Первый  замысел был таков: устроиться автобусным кондуктором
и заработать на проезд до Лондона, где ему, может быть, удастся
- ну, то есть, это вполне вероятно,  -  отыскать  в  Библиотеке
Британского  музея  комплект Дю Канжа. Да, и что касается этого
плана, - он решительным образом уверен, что Tripbarium означает
либо  "трехлистный",  либо  "трехчастный",  но   к   сожалению,
манускрипт  допускает  и  то,  и  другое  прочтение,  а в итоге
возникают разительные отличия.
   Второй  замысел  заключался  в  том,   чтобы   экономить   и
откладывать  деньги до тех пор, пока у него не накопится пенни,
а затем купить рыболовный крючок и попросить у Марии разрешения
удить рыбу в озерах Мальплаке. При мысли о том, как он  поймает
рыбу,  -  окуня,  может  быть,  -  как  зажарит  ее на железной
решеточке, как положит на кусок  хлеба  с  маслом  и  съест,  у
Профессора  потекли  слюнки. Конечно, хорошее удилище или леска
были ему не по  карману,  но  можно  срезать  молодой  ясень  и
привязать к нему бечевку от посылки, которую Профессор когда-то
давно   получил,   так   что   главная  трудность  сводилась  к
необходимости отложить целый  пенни  для  покупки  крючка.  При
мысли  об  окуне, он ощутил вдруг такую алчбу, что почти совсем
решился, чтобы добыть денег, продать одно из принадлежавших ему
первых шекспировских фолио.
   Третий замысел касался приготовления  в  стоявшем  на  кухне
медном котле вина из пастернака.
   Четвертый   замысел  сводился  к  следующему:  заручиться  у
викария рекомендацией, отправиться с ней в Букингемский  дворец
и попросить, чтобы его назначили премьер-министром.
   Профессор питал уверенность, что человек, управляющий жизнью
целого  народа, должен все же обладать кое-какими познаниями, а
поскольку   сам   он   последние   шестьдесят   лет   занимался
исключительно   приобретением   разнообразных   познаний,   ему
казалось, что  у  него  имеются  неплохие  шансы  получить  эту
работу.  Профессор  говорил себе, что у людей, которые всю свою
жизнь возглавляют  революции  или  убивают  других  людей,  или
выкрикивают  с помостов всякое вранье на предвыборных митингах,
очень мало остается времени для приобретения знаний, и по  этой
причине  его  собственная,  полная  ученых  трудов жизнь должна
позволить ему хотя бы в отношении  образованности  оставить  их
далеко позади.
   Возможно,  самая  безумная часть этого плана состояла в том,
что став премьером,  он  набрал  бы  себе  министров  из  числа
образованных  людей,  совершенно  так  же,  как  человек, желая
удалить зуб, идет к ученому дантисту, а не на ближайший уличный
угол, где взгромоздившийся на перевернутое ведро шарлатан орет,
что он-де "противостоит зубной  боли".  Ему  хватало  наивности
полагать,  что  если врач обязан выдержать экзамены прежде, чем
получить дозволение вырезать его, Профессора, аппендикс,  то  и
члены парламента должны сдавать какой-то экзамен прежде, чем им
позволят управлять его жизнью.
   Замыслы  Профессора  стали уже путаться один с другим, когда
ведущая  в  огородик  калитка  распахнулась,  явив  его  взорам
Стряпуху  в  серокоричневом  платье  из искусственной шерсти, в
видавшей виды шляпке, приколотой к  волосам,  и  с  набитой  до
пухлости кошелкой из кожзаменителя. Я свое место знаю, читалось
на ее лице, но и долг мой исполню во что бы то ни стало. Своего
любимого  Капитана Стряпуха, помнившая, что к собакам Профессор
неблагосклонен, оставила дома, причем оба прослезились.
   Профессор бросил топорик и торопливо  затрусил  по  вьющейся
между  кустов  черной смородины тропинке, не отрывая от кошелки
голодного взгляда. При этом он радостно восклицал:
   - Ах,  миссис  Ноукс,  добрый  день,  добрый   день!   Добро
пожаловать  на  Верховую  дорогу!  Прошу вас, не надо звонить в
колокольчик! Он все равно не звенит! Погода-то какая  чудесная,
а!  Да-да!  Скорее  всего,  пустяковая неисправность механизма!
Придется купить гонг! А все оттого, что солнце вошло в Овен!
   - Да что вы! - сказала Стряпуха.
   - Уверяю вас, это именно так. Зодиак... Но я  заставляю  вас
стоять  на  пороге,  не впуская в дом. Нам следовало бы войти в
комнаты,  прежде  чем  углубляться  в  столь  сложные  материи.
Позвольтека. Ну, конечно. Дверь-то, оказывается, заперта.
   - Я,  сэр,  с  вашего  дозволения,  пришла к вам единственно
потому, что желала...
   - Но перед любовью, миссис Ноукс, никакие, ха-ха! запоры  не
устоят.  У  меня  свои  методы,  Ватсон,  то есть, что это я, -
миссис Ноукс. Горшочек с геранью! Каждый  раз,  покидая  дом  и
запирая  его,  я  аккуратно  прячу инструмент для проникновения
внутрь в такое место, которое известно только мне  одному.  Так
что   если   вы,   миссис  Ноукс,  соблаговолите  на  минуточку
отвернуться, я извлеку ключ изпод горшочка с геранью, - вон он,
видите? он-то и хранит мою тайну, - и мы с вами окажемся внутри
этого  строения  быстрее,  чем  вы  успеете   выговорить   "Том
Робинзон".  Но  почему,  собственно, Том? Мне следовало сказать
"Крузо". Да и в этом случае его полагалось  бы  назв