ами  и  разнообразием  товаров  широкого
потребления.
     А прочий люд, из славных трудовых ежополян, с опаской, делая крюк  на
километр, обходит это кладбище.
     Такая вот ужасная история приключилась как-то раз в городе Ежополе.


     Случилось  так,  что  в  городе  Ежополе  Надъежопкинскую  набережную
переименовали в набережную имени Законных прав.
     Из столицы вскоре прилетел запрос: "Каких-таких прав?".
     Отцы города, дабы не ударить лицом в грязь,  немедля  уточнили:  мол,
"Набережная имени Законных Прав Палестинского Населения".
     В столице обомлели: "Какого еще населения?! Откуда?!".
     Отцы   города   занервничали,   но,   не   видя   в    том    никакой
предосудительности, на всякий случай уточнили  дальше:  "Набережная  имени
Законных Прав Палестинского Населения Оккупированных Территорий".
     Реакция в столице была ясной и простой: "Да вы что там, спятили?!"
     Отцы города растерялись совершенно и в панике  дали  название  такое:
"Набережная имени Оккупированных Территорий".
     В столице наступило пугающее молчание.
     Тогда отцы города полностью осатанели в рвении своем и, не зная,  что
же дальше предпринять, название вовсе упразднили,  а  придумали  другое  -
"Надъежопкинская набережная". Ни имени, ничего...
     И с тех пор очень гордились таким удивительным, красивым названием.
     Главное - звучало свежо. И без выкрутасов.


     Как город мирового  значения  Ежополь  порешил  организовать  у  себя
образцовый симфонический оркестр.
     Отцы города были  наслышаны,  что  оркестр  -  это  куча  музыкантов,
которые что-нибудь вместе играют.
     Для того, чтобы играть, нужно уметь играть. Этому, как опять же  были
наслышаны отцы города, людей учат в консерваториях.
     Поначалу так и хотели - учредить консерваторию, и дело с концом.
     Но тут мэр Ендюк по нечаянности узнал, что  учатся  в  консерваториях
целых пять лет, и, стало быть, вон сколько - еще одну пятилетку! - надобно
ждать, пока в Ежополе появится порядочный оркестр.
     А такое не входило ни в какие расчеты, поскольку, очарованные дивными
музыкальными  перспективами,  отцы  города  уже  разослали  во  все  концы
приглашения на скорые концерты, которые, конечно же, затмят столицу, Пензу
и Нью-Йорк.
     Дело пахло изрядным скандалом.
     И тогда мэр Ендюк еще раз доказал всем, что не зря он столько  лет  -
бессменный мэр.
     Сутки не евши и, наверное, не пивши, а  только  размышляя,  он  вдруг
сообразил: чтобы научиться играть, музыканты - играют!
     Так за чем же дело?! Пускай наиболее  сознательные  граждане  Ежополя
соберутся вместе и играют!
     Поначалу  будет,  может,  и  не  больно  хорошо,  но   потом-то   все
определенно образуется! Ведь главное - начать.
     Поэтому мэр Ендюк отдал приказ  никаких  консерваторий  в  городе  не
открывать, а сразу учредить  оркестр  и  считать  его  консерваторией  без
отрыва от производства. Очень современно.
     Тотчас закупили прорву разных музыкальных  инструментов  (все  больше
скрипок, балалаек и фаготов), собрали народ  -  человек  триста  пятьдесят
удалось подбить, прельстив гастролями в далекий город Кокчетав  и  даже  в
город-побратим Тегусигальпу, - и всем им велели играть.
     Филармонию, хотя и собирались, отстроить  еще  не  успели,  так  что,
посовещавшись, отцы города решили,  чтобы  играли  пока  в  зале  ожидания
Главного вокзала.
     Впоследствии, впрочем, мэру так приглянулись его лепные потолки,  что
он отменил срочное строительство и повелел вокзал, бывший в  прошлом  веке
городской  конюшней,  считать  народной   филармонией   и   консерваторией
одновременно.
     После чего все стали дожидаться съезда почетных гостей.


     А теперь приспело время рассказать про Ежопольскую  кинофикацию,  ибо
равной ей не было во всем мире.
     Город  имел  изрядный  кинотеатр,  пять  уличных   экранов   и   свою
киностудию.
     Искусство там творилось, в сущности, везде - от гардероба до клозета.
     Все  как  бы  походя  и  без  натуги  ввергалось  в  ранг  нетленного
искусства.
     Режиссеры смотрелись солидно. Сами по себе  они  были  совершеннейшие
глазыри.
     С пеной у рта, матерясь до полного изнеможения, они высаживали  дубль
за  дублем,  гнали  кошке  под  хвост  сотни,  тысячи  метров   уникальной
ежопольской ни во что не обратимой загубленной пленки и гляделись  царями,
да что там царями - каждый был Саваоф, вседержитель.
     А кругом, как в бесовском вертепе, шастали киномальчики и кинодевочки
от двадцати до шестидесяти, неудачливые святоши и головотяпы,  разные  там
помрежики  и  ассистентики,  и  просто  черт-те  кто,  народ   загадочный,
крикливый, сварливый, лютый и, может, самый выдающийся в среде кино: к ним
приглядеться - они, они, юлы любых калибров, и составляют монолит, который
держит на себе, пестует, холит монтажно-производственный, поточно-плановый
разряд увеселений, в простонародье именуемый кино, а  здесь  -  искусством
века.
     И что для них все мэтры с именами, мэтры - тьфу! Не мэтр главенствует
- они!
     Здесь что ни делали, то все - шедевр. И каждый в гениях ходил.
     А  какая  фигура  -  сценарист!..  Заклинатель  мод,   блаженненький,
литературный початок. Душа у него на штрипках,  и  вид  такой,  что  будто
увидал он в музее собственное чучело и обомлел. Вернее, сомлел. Лирический
лихописец, привходящий мессия, вещный муж!
     Да, бармалешник всюду, форменная карусель.
     Ежопольская студия была находкой для любителей чудес.
     Этот клан пархатых снобов и ампирных хлыщей поначалу ужасал.
     Но  потом,  как  тугая  пружина,  перед  любопытным  взором  начинали
раскручиваться  доблести  и  красоты  студийных  пространств,  где,  стуча
колесами,  мчались  самолеты,  где  изысканность   манер   не   признавала
прогресса, где хороший тон - апофеоз вранья,  где  прелюбодеяние  было  не
токмо  разврат,  но  и  преступная  трата  сил,  положенных  природою   на
укрепление отчизны, и оттого,  для  конспирации,  все  предавались  блуду,
слава богу,  зная,  что  фиговые  листки  здесь  никогда  не  превратят  в
бряцающие доспехи, ибо каждому известно:  скромность  дана  человеку  лишь
затем, чтобы прикрывать его бесстыдство.
     И любитель чудес, раз побывав на студии, уже  не  мог  ее  забыть  до
самой смерти.
     А в нижнем холле, на стене, висела огромнейшая  даровитая  картина  в
золоченой  раме,  под  названием:  "Баран  смекалистый",  и   все   кругом
благоговели  перед  оригинальностью  и  смелостью  ее  создателя,  однажды
кинувшего в студийные массы клич: "Робяты, превратим екран в скульптуру!",
и потому все деловые разговоры и объяснения велись всегда и  исключительно
на пуфиках у треугольного стола как раз под этою картиной.
     Она будила мысль.
     Она звала к иным свершеньям.
     И не было им числа.
     Ибо знания - это сила, а силе знания не нужны.
     Важен вал.
     Ну,  а  точнее,  в  год  на   студии   производилось   сорок   девять
полнометражных художественных фильмов, все с  быто-романтическим  уклоном,
все грандиозно-эпохальные, радостно-правдивые и скучные до тошноты.
     Так, впрочем, склонны были полагать лишь  недруги  Ежополя  и  личные
враги творцов его культуры - сами же творцы располагали массой документов,
неопровержимо говоривших, что студия издревле и навечно, по уши погрязла в
творческих успехах, каковых не видел мир.
     А мир и впрямь их не видал, потому что все фильмы дальше  Ежополя  не
шли, и глупо было объяснять сей скорбный факт одними кознями проката.
     По видимости, этот феномен имел другое объяснение,  но  о  нем  мудро
помалкивали, делая вид, что его просто нет. Дескать, загадка века!..
     А покуда, в отместку другим организациям, фильмы соседних  киностудий
на городские экраны тоже не пускали - шли только местные  картины,  однако
люди необразованные смотреть их не желали - натурально  зажрались,  им  бы
все импортные подавай, с  сюжетною  клубничкой,  с  ракурсною  клюквой,  а
фрукт-то нынче дорогой на рынке, особливо не в сезон! -  в  то  время  как
люди кинообразованные и со вкусом, естественно, смотрели их еще на студии,
в процессе выделки, как говорится, на  корню,  и  в  результате  кинотеатр
пустовал.
     И перед уличными экранами царило все то же каракумское безлюдье.
     Можно было бы, конечно, образованных на студию  и  не  пускать,  чтоб
как-то эдакую ересь оправдать, но  тогда  бы  пришлось  напрочь  сократить
студийный штат, разрушить павильоны и свернуть все фильмопроизводство.
     Ежополь, будучи городом крупным и  передовитым,  на  эдакую  авантюру
права не имел.
     В конце концов нашли выход из положения: зрителей начали  по  билетам
за тройную цену пускать прямо на съемки, причем - и это  важно!  -  съемки
фильмов исключительно многосерийных (тут уж отцам города пришлось  срочно,
в интересах резкого подъема  массовой  культуры  и  повышения  культурного
народного  досуга,  пересмотреть  на  годы   вперед   планы   ежопольского
кинодела), и в результате такие мелочи, как монтаж, озвучивание, худсоветы
и прокат, сами собой отпали.
     Плохих картин, действительно, не стало.
     А чтобы гости Ежополя не роптали на  девственную  и  пыльную  пустоту
экранов, газеты каждый день писали (а обязательные очевидцы подтверждали),
что,  де-мол,  вышел  фильм  такой-то,  но,  по  причине   всевозможнейших
достоинств и  несравненного  своеобразия,  отправлен  сразу  в  Канны,  на
кинофестиваль, где, увы, и потерялся. Как только найдут, непременно  дадут
премию, вернут в Ежополь и всем покажут.
     Пока еще такого не случалось. Международные жулики работали цепко.
     Творцов кино сложившаяся ситуация устраивала - дальше некуда. В конце
концов именно они и стали виновниками всей этой кутерьмы.
     Мировые  знаменитости,   вроде   режиссеров   Бабалеу,   Парашметова,
Физрукера,   сценаристов   Чужаков-Безродных,   Плешоедова,   Турухана   и
соавторов, операторов Котуха, Куксопсурц-Житопера, Пчелкинда, сестер Гракх
и Китовраса, помрежей  Тхакакова  и  Тхайцукова  и  Завертайло,  художника
Кустанаки, осветителя Потяги, который, кроме того, что он  Потяга,  ничего
другого о себе сказать не мог,  а  также  актеров  Беложбана,  Яйцеватого,
Эсмеральды Блудной, Векторины Сеник, Членских-Взносова  и  других,  -  так
вот, все эти мировые знаменитости,  дошлые  до  всяких  козней  Голливуда,
чинимых  им  Ежопольской  кинофикацией,  безумно  были   рады   и   данное
нововведение праздновали третий год подряд - творческими взлетами и лихими
бардаками.
     А  кто-то  даже  предложил   при   киностудии   организовать   Острог
благородных девиц, где юных романтических актрис отучали бы от разврата  и
привлекали к усвоению хороших манер,  должных  этот  разврат,  на  равных,
заменить - ну, словом, наподобие столичного киноинститута.
     Затея, правда, провалилась.
     От засилья деликатности и такта кинодело стало быстро  вырождаться  и
хиреть.
     Экранному (а теперь уж - и публичному) искусству  натурально  претили
дерзания творчески воспитанных натур.
     Когда же прикинули, что сталось бы, открой  при  студии  всеобуч,  то
непотребный ужас всех объял, и лавочку пришлось по-быстрому свернуть.
     И снова кинодело пышно зацвело, так  что,  найдись  свой  ежопольский
Жорж Садуль, говорил бы он о нем любовно и до бесконечности.
     Но не было в Ежополе Садуля!..


     В центре Ежополя, неподалеку от дома Горсовета, дабы от столицы и  от
времени  не  отставать,  но  при  том  и  потрясать  воображение  туристов
(особливо инородных, коим искони  у  нас  привет  и  ласка),  недалече  от
девятого вокзала и  Помойницы  Христа  Спасителя,  в  самый  распрекрасный
всенародный праздник был воздвигнут Царь-компьютер.
     Следуя идущей из веков традиции, размеры ему придали громадные и, все
по той же вековой традиции, как столичные колокол и пушку, долго  отливали
из непривозного чугуна.
     И более всего экскурсоводы, подводя  к  очередной  жемчужине  Ежополя
балдеющих туристов, напирали на невероятный вес компьютера  -  две  тысячи
одиннадцать пудов.
     Эдакой махины не было в мире нигде.
     Понятно, наподобие других великих исстари чудес, этот компьютер  тоже
не работал, хотя раз, еще вначале, что-то в нем и брякнуло отменно.
     Говорят, большой кусок чугунной памяти от напряженья треснул.
     Это, говорят опять же, сталось в тот момент, когда  компьютер  взялся
рассчитать бюджет Ежополя на новые сто лет.
     Но - не об том сейчас рассказ. Продолжим. Сотворила Царь-компьютер  в
честь   мирного   лыжного   пробега    Брест-Гаваи-Диксон-Тринидад-Ежополь
передовая  по  пытливости  исконной   мысли   ремонтная   Вышнеторчковская
мастерская, каковая в несравненное свое  творение  вложила  все  возможные
(непривозные, снова подчеркнем!) новинки прогрессивной  кибернетики  -  от
деревянных  счетов  до  гремучих  арифмометров  с  четырнадцатью   ручками
вращательного управления и тридцатью окошками  для  разных,  исключительно
синхронных вычислений.
     И все это - в лучших традициях славных мастеров, - в чугуне.
     Как Царь-компьютер волокли в Ежополь - просто так словами не опишешь.
     Четырнадцать лет и два дня его перли в несравненный город, и  бедовое
событие это прозвали в последствии гордо и ласково: "Волоком века".
     Много мелких городов и деревень пришлось стереть с лица земли,  но  -
ничего, зато и карта, обновившись, вдруг похорошела: Подъежополье в натуре
словно раздалось...
     Сам   Царь-компьютер   был   исконных   форм   -   шатрово-купольный,
золотоглавый, с барельефами Вучетича и разными хорошими словами по бокам -
все больше из наследия Индиры Ганди, протопопа Аввакума  и  речей  ретивых
отцов города.
     Говорят, даже Илюшка Глазунов приехал раз, несмело,  весь  в  слезах,
подполз в потемках к Царь-компьютеру  и,  треснувшись  головкой  об  него,
сказал: "И все..."
     И, говорят, Ясирка Арафат - дня за три до того, как его  вздернули  в
Анголе, как заезжего полинезийского туриста из  ЮАР  -  здесь  тоже  тайно
преклонял колена  и  просил  у  друга  своего  Всевышнего,  чтобы  Святыню
непременно   оснастили   эдаким   вот   Царь-компьютером   -   для   пущей
достоверности.
     Да много говорили! Разве все упомнишь, ну  и  сестрам  милосердия  от
экскурсоводства не велели лишку вспоминать.
     Однако же вернемся к нашему Царю...
     Многоместный мавзолей пришлось, конечно же, убрать, чтоб впредь своим
присутствием не осквернял прогресс,  любимый  всеми,  и  не  мешал  стоять
такому чуду: после долгих размышлений  валютную  гостиницу,  не  разбирая,
вывезли  на  Соловки  и  там  свалили,  хоть  норвежцы  и  большие  деньги
предлагали за нее.
     Но свой патриотизм, естественно, взял верх. Зачем делиться достоянием
с чужими? Пусть лежит.
     А между тем в Ежополе большую славу обретал чугунный Царь-компьютер.
     Многие  туристы  приезжали  с  разных  континентов,  крякали,  качали
головами и завистливо шептали: "Вот прогресс - так уж прогресс! Нам  и  не
снилось!"
     Ну, отребье городское тоже бормотало что-то, да кто слушать будет!..
     Вот когда отребье ихнее трепалось - это да, тут  в  прессу  шло  и  к
постаменту выставлялось.
     Славно, радостно! Опять Ежополь  всех  на  свете  обскакал,  и  уж  в
который раз!
     Тут и врагам, как говориться, нечем было крыть. Ведь отобрал  Ежополь
мировой приоритет, вернул домой.
     Об этом памятнике века тотчас же в столицу сообщили:  мол,  и  мы  не
лыком шиты.
     Как столица реагировала  -  точно  неизвестно.  Видимо,  никак.  Или,
напротив,  слишком  нервно,  на  таких  повышенных  тонах,  что   отдавало
ультразвуком, а его покуда человеческое ухо слышать не умеет.
     Так или иначе, но в одну особо темную и слякотную ночь Царь-компьютер
вдруг исчез, как в воду канул.
     И  уже  довольно  скоро  все  прилавки  города  ломились  от  наплыва
роликовых и простых коньков - ядреных, из непривозного чугуна.
     Ежополяне лишь руками разводили,  а  дотошливым  туристам  объясняли:
"Царь-компьютер - это ж чудо нашей мысли. Вот он в мысль и вышел. Весь".


     В свете грандиозных перспектив и прочих ускорений интересной жизни, в
одночасье узаконенных  в  столице,  город  Ежополь  надумал  перестроиться
совсем.
     А как?
     Что-то популярное и вроде подходящее отцы  города  в  газетах  иногда
читали и даже с обстановкой на планете приблизительно были знакомы.
     И тогда мэр Ендюк смекнул: повсюду есть теперь безъядерные зоны, даже
где-то  по  соседству  с  бывшей  Абиссинией,  а  вот  чтоб  дома  учудили
где-нибудь такую - как-то не слыхать.
     Так, может,  достославному  Ежополю  той  самой  первой  ласточкой  и
предначертано быть? Всем - в пример, всем - в назидание...
     "Какая зона?! Где живете? - простонали из  столицы.  -  И  какие  еще
ласточки?! Куда лететь собрались?"
     "Никуда", - ответили конфузливо отцы, но мысль засела крепко.
     И тогда, презревши  гласность  и  цензуру,  они  просто  тихой  сапой
побратались с Антарктидой, где, как всем известно, вроде  бы  спокойно,  а
местный  хладокомбинат  именовать  отныне  стали  вовсе  не  казенно  и  с
отеческой любовью: "Логово мира". И всех обязали есть мороженое трижды  на
день.
     Вот о том, как горожане любят  сласти,  все-таки  столицу  известили.
Мол, такая жизнь пошла, так хорошо, покой - везде!..



                                  ЭПИЛОГ

     Да, славен был своими делами и  людьми  несравненный  город  Ежополь.
Мировой был город.
     И отцы его порешили сей факт увековечить.
     Из Карелии (опять же - волоком, как  и  положено  в  наш  героический
двадцатый век) приперли громаднейшую глыбу гранита и свалили ее на главной
площади.
     Два года ее разглядывали и качали головами.
     Затем прибыл  столичный  ваятель,  сутки  совещался  с  мэром,  потом
установил вокруг надежные заборы и леса и полез наверх, на глыбу.  Жил  он
на ней неделю.
     Доблестные горожане стойко ждали.
     И, наконец, настал тот день.
     Леса убрали и заборы повалили.
     Все таращились на глыбу.
     Но к ней не прибавилось  ровным  счетом  ничего.  Ни  барельефов,  ни
других изящных форм.
     Только часть скалы была стесана, и в том месте  глубокими  и  ровными
печатными буквами было прорублено:

                               "ЭКАЯ ГЛЫБА"

     И больше ничего. Город Ежополь себя увековечил.