что
умело, но его кончик меча блеснул перед моими глазами, я на краткий  миг
ощутил холод на скуле, потом сразу же боль, а по  щеке  потекла  горячая
струйка. В ярости я бросился, размахивая мечом, он  умело  парировал,  в
самом деле умело, мы некоторое время стояли друг  против  друга,  вокруг
нас и  между  нами  блистал  шквал  стали,  а  от  металлического  лязга
осыпались с деревьев листья.
   Перед глазами у меня стояла розовая пелена, я все не успевал  стереть
кровь со  лба,  но  у  рыцаря  от  щита  осталась  одна  рукоять,  он  с
проклятиями отбросил его и ухватил меч обеими руками.  Его  удары  стали
мощнее, зато я мог теперь рубить и рубить... С ужасом понял наконец, что
мой знаменитый меч, что рассекает любую сталь, как лист дерева,  на  его
доспехах не оставляет даже царапины!
   Исхитрившись из последних сил, я проделал невероятный прыжок, мой меч
с силой опустился на его правое плечо. Я  ожидал,  что  плечо  отвалится
вместе с сжимающей меч  рукой,  но  лезвие  звякнуло,  высекло  искры  и
отпрыгнуло, оставив в пальцах онемение.
   Рыцарь ответным ударом выбил меч,  локтем  саданул  меня  в  лицо.  Я
услышал хруст костей.  Небо  и  земля  снова  сменялись  местами.  Кровь
заливала глаза и рот, выплевывал ее, когда железный сапог ударил меня  в
живот. Я отлетел в сторону, рухнул,  а  рыцарь  пошел  следом  и  ударил
снова. И снова. И снова. Он катил меня через всю поляну, я  все  пытался
хотя бы приостановиться. Иногда это удавалось, тогда сапог  бил  меня  с
удвоенной силой, снизу, почти подбрасывая в воздух.
   Пальцы мои иногда цеплялись за траву, за выступающие корни,  но  чаще
упирались просто в землю.
   Удары сыпались на меня со всех сторон,  железо  звякало,  разлетаясь,
как пересохшая скорлупа орехов, я чувствовал, как кровь течет из  мелких
ран.
   Потом наступил короткий миг тишины. Я лежу вниз лицом,  а  подо  мной
расплывается красная горячая лужица, что течет из моего  разбитого  рта.
Все тело измочалено, словно провернуто через мясорубку, в черепе  стучат
молотки, голова вот-вот лопнет.
   Сильная рука ухватила за  волосы,  я  застонал,  брызнули  слезы.  Он
крепко держал меня за волосы, на  крупном  лице  наслаждение,  в  глазах
свирепая радость.
   - Бой закончен, - сказал он хрипло. - Говори имя, и пусть  твою  душу
возьмет Бог или дьявол, кому бы ты ни служил.
   Другой рукой он вытащил длинный узкий кинжал,  мизерикордию,  которым
через забрало добивают пленных, приставил к моему незащищ„нному горлу.
   - Ричард... - прохрипел я. -  Ричард  Длинные  Руки...  И  пошел  ты,
ублюдок...
   В горло кольнуло, я  чувствовал,  как  потекла  кровь.  Но  лицо  его
исказилось, он переспросил с непонятным страхом:
   - Кто? Как ты сказал?
   - Ричард Длинные Руки, - ответил я едва слышно. - Я... до тебя... еще
доберусь...
   В  его  выпуклых  глазах  отразилась  мука.  Пальцы  с  такой   силой
стиснулись, что волосы остались в его пятерне, а  моя  голова  упала  на
землю. Он разогнулся, несколько мгновений смотрел с гневом и удивлением.
Сильным пинком, что переломал все ребра и  с  этой  стороны,  перебросил
меня на спину.
   Снизу он выглядел вовсе башней, как  я  только  и  связался  с  таким
динозавром-рексом, у меня с моим умением драться нет же шанса. Лицо  его
затряслось, он вскинул руки к небу, проревел яростно:
   - Этого не может быть!
   Я прохрипел:
   - Почему?
   - Это несправедливо! - заорал он и пнул меня снова. -  Это  мерзко!..
Ну скажи, скажи, что ты соврал!. Скажи, что у тебя другое имя!
   Я выплюнул кровь из рта, спросил сипло:
   - С какой стати? У меня хорошее имя.
   Он снова вскинул руки, но теперь  ухватил  себя  за  волосы,  рванул,
разжал пальцы, и по ветру полетели длинные пряди.
   - Ну зачем, зачем... я  заезжал  к  Улафу?  Зачем  обещал,  что  если
встречу Ричарда Длинные Руки,  то  оставлю  его  для  своего  неистового
друга?
   Я кое-как стер кровь со лба. Двигаться не мог,  при  каждом  глубоком
вздохе в груди больно кололи обломки ребер. Тела не  чувствовал,  словно
оно превратилось в старое, трухлявое дерево.
   С руганью, проклятиями, стонами и  жалобами  рыцарь  сунул  кинжал  в
ножны на поясе, а когда встретился со мной взглядом, яростно проревел:
   - Живи, червь! Ты живешь лишь потому, что я тебе позволил! А позволил
потому, что неосторожно пообещал другу Улафу, что если встречу тебя,  то
не отниму у него радость сразить тебя самому!
   - Как благородно, - простонал я. - Да,  в  рыцарстве  что-то  есть...
Особое! Недаром же теперь... ни этого особого, ни рыцарства...

Глава 16

   Стук копыт уже почти затих, когда  я  сумел  повергнуться  на  брюхо,
уперся в землю дрожащими руками и сел. Мир качается,  во  рту  гадко,  а
когда я стер  кровавую  пленку  с  глаз,  блестящая  фигура  в  доспехах
достигла опушки далекого леса. Под рыцарем черный, как ночь, жеребец,  а
мой конь понуро идет следом на длинном  поводе.  На  седле  поблескивает
гаснущими искрами небрежно прихваченный ремнем  мой  выкованный  гномами
меч. Иссеченными доспехами победитель погнушался, как и не позарился  на
мой пропахший потом кафтан.  Впрочем,  шлем  подобрал,  но  это  трофей,
эквивалент отрубленной головы противника.
   Я снова упал лицом вниз. Жить не хотелось, если бы не острая  боль  в
боку, то взял бы и помер с тоски и безнадеги. А так со стонами, хрипами,
проклятиями сквозь зубы кое-как освободился от посеченных лат иные  сами
свалились, ремни перерублены вместе с железом, а  без  железа  я  ощутил
себя  намного  легче,  свободнее,  хотя   и   с   ущемленными   правами.
Полноправным я ощущал себя только с мечом в руке, пусть даже в ножнах за
плечом, да еще бы с молотом...
   Молот, мелькнуло в голове. Посмотрел  вслед  всаднику,  тот  как  раз
преспокойно обогнул рощу и скрылся за деревьями. Молот либо  преспокойно
висит в чехле справа от седла, либо...
   Я привстал, правая нога подломилась, упал, острая боль стегнула вдоль
всей голени. Поднялся, сцепив зубы, заковылял, сильно хромая, в  сторону
ручья. Здесь как будто стадо свиней резвилось, это я,  выходит,  валялся
на травке, выкупавшись наконец в чистой проточной воде...
   - Родимец! - вырвалось у меня. - Лапушка!..
   Из  травы  выглядывает,  как  морда  суслика,  отполированная  частым
прикосновением ладони рукоять.  Я  заковылял  так  поспешно,  что  упал,
прополз последние три шага. Если рыцарь и видел  молот,  то  побрезговал
взять оружие простолюдина, к тому же умницы гномы сковали  его  тяп-ляп,
будь благословенна теперь грубость отделки, над которой я, идиот, морщил
нос и прикалывался...
   Нет, вообще-то я поспешил насчет жить не хочется.  Хочется,  еще  как
хочется. По крайней мере, с голоду не сгину. Если даже  белка  проскачет
по верхушкам деревьев, собью молотом. Пусть даже  удар  превратит  ее  в
лепешку, тем проще есть, почти готовая отбивная. У нас в  армии  солдаты
от голода жрут даже мышей, жуков, кузнечиков. Не где-нибудь на курсах по
выживанию, а в обычных рядовых частях, расквартированных по всей России.
   Оглянулся, бросил взгляд на груду искореженных  доспехов.  Похожи  на
сухой ломкий хитин перелинявшего насекомого. Крупного такого насекомого,
очень доступного. Даже цветом похожи: вывозились в глине да  крови  так,
что от металлического блеска ни следа,  только  ржавость  да  коричневые
потеки в два-три слоя.
   Сильно хромая, постанывая  и  поскуливая,  я  потащился...  или  меня
потащило обратно к месту встречи. Молот, к весу которого я уже привык  и
не замечал,  теперь  снова  тянет  к  земле,  как  подвешенная  к  поясу
наковальня. Если так буду ползти,  останавливаясь,  передыхая,  а  то  и
падая от изнеможения, то к вечеру или к ночи  доберусь,  может  быть,  к
костру, где будет ждать обеспокоенный Сигизмунд.
   Я в самом деле пару раз падал, долго отдыхал.  При  каждом  вздохе  в
ребра кололо, а  сплевывал  кровавой  пеной.  Когда  в  голове  начинало
кружиться меньше, снова поднимался, брел, тащился,  хватался  за  кусты.
Боль в боку притупилась, или же это я сам притерпелся, но теперь я начал
больше замечать, куда иду и что вокруг.
   А вокруг по-прежнему те же невысокие холмы, кусты торчат  так  тесно,
словно  кучка  пехотинцев  встали  спина  к  спине,  готовясь   отразить
нападение. Довольно скудная и невысокая  трава,  потом  заросли  кустов,
через которые мышь не протиснется, потом снова чахлая трава...
   Я услышал конский топот, голоса, с трудом определил, с какой стороны,
у меня с навигацией и раньше было туго, а сейчас, когда в  голове  черти
бьют в  колокола...  поспешно  обошел  кустарник,  чтобы  спрятаться  за
ветвями.
   Шагах в двадцати показался всадник. За ним еще один, оба  в  железных
шапках, но в простых потертых доспехах из плотной кожи.  У  третьего  на
кожаном панцире блестят металлические полоски.  Показался  четвертый,  в
правой руке поводья, а левой держит длинную веревку. Я не видел, что  на
другом конце, она натянута словно ведут упрямую корову...
   Через мгновение показался... Сигизмунд. Это его  тащили  на  веревке:
избитого, без доспехов, в разорванной  рубашке,  босого,  со  связанными
руками. Он сильно откидывался назад  всем  корпусом,  его  шатало  кровь
текла по левой стороне головы.
   Всаднику надоело пассивное сопротивление, он  обернулся,  вытащил  из
ножен меч и что-то прокричал злым  голосом.  Сигизмунд  вскинул  голову,
кровь заливала один глаз, но другим смотрел гордо и вызывающе.
   - Господь не оставит меня, - донесся до меня его чистый  голос.  -  А
тебе... гореть в аду!
   Всадник воскликнул громко:
   - Ширак!.. Я не могу терпеть этого гордеца! Плевать на выкуп, я  хочу
увидеть, как его голова скатится...
   Я  поспешно  снял  наковальню,   бывшую   совсем   недавно   молотом.
Размахнулся, в плече остро хрустнуло, в шею и голову  стрельнуло  жгучей
болью. Я простонал, но молот швырнул как мог, взглядом испепеляя наглеца
с занесенным мечом над головой Сигизмунда.
   Молот ударил всадника в плечо. Конь дрогнул, но устоял, только  седло
опустело моментально. Сигизмунд лишь краткий миг стоял  неподвижно,  все
еще изготовленный к смерти, потом вздрогнул всем телом,  глаза  поймали,
куда полетел молот, и поспешил в мою сторону. Его раскачивало, он  бежал
медленно, веревка волочилась следом. Второй  всадник  развернул  коня  и
погнал следом.
   Я  ухватил  рукоять  молота,  удержал,  но  инерция  заставила   меня
обернуться вокруг оси. Я упал на колени, зеленые  ветви  на  миг  скрыли
Сигизмунда. Я поспешно поднялся, увидел настигающего его  всадника.  Еще
двое на тропке остановились и смотрели ему вслед.
   Я застонал от режущей  боли,  снова  швырнул  молот,  уже  едва-едва.
Сигизмунд был в трех шагах, всадник - в пяти, молот ударил прямо в  лоб,
я услышал глухой треск, словно  раскололи  скорлупу  гигантского  ореха.
Сигизмунд протащился мимо  меня,  рот  его  был  широко  раскрыт,  глаза
безумные.
   Я прохрипел торопливо:
   - Пригнись... Дальше за кустами...
   Он послушно пригнулся. Я поймал молот, упал под весом. В  третий  раз
уже не метну, мелькнула трезвая мысль. Если те двое погонятся...
   Мы убегали, как две раненые черепахи. Задыхались, хрипели,  постоянно
пригибались, ибо когда нас не видно,  то  непонятность  страшнее:  пусть
гадают, сколько человек тут, какое у нас оружие и что мы задумали. Может
быть... не рискнут гнаться.
   Сердце выскакивало, и кололи не только сломанные  ребра,  но  трещали
все кости, а изо рта пошла кровь. У меня не было сил  ни  отплевываться,
ни вытираться. Наконец застряли в диких зарослях, ни  взад,  ни  вперед,
упали, долго лежали, хрипели, сипели,  земля  вокруг  нас  потемнела  от
крови, пота, слюней.
   Я кое-как развязал тугой узел на его руках.  Сигизмунд  сел,  веревка
упала на землю, прислушался. Тихо, конского топота  не  слышно.  С  нами
решили не связываться.
   - А где ваши доспехи, милорд? - прошептал он. Я открыл рот, собираясь
нагородить небылиц про страшные бои с тысячами демонов, но  посмотрел  в
его чистое честное лицо, вздохнул и признался:
   - Встретил амбала покрепче себя самого. Он меня разделал,  как  орех.
Или под орех, не помню.
   Он долго молчал, лицо осунулось. Прошептал с великой жалостью:
   - А ваш знаменитый меч... который ковали гномы?
   - Увез, - ответил я. - Увез, как военный трофей.
   - Да, - сказал он грустно, - весело начинается наше путешествие.
   - Лучше не придумаешь.
   Он бросил быстрый взгляд на молот в моей руке:
   - Но хоть его вы сумели отстоять?
   - Он им просто побрезговал, - сообщил я хмуро.  -  Хотя...  лучше  бы
взял. Тогда бы у нас был  его  конь.  И  доспехи...  Эх,  какие  у  него
доспехи!
   Сигизмунд раздвинул плечи, выпрямился, взгляд его стал просветленным.
Я наблюдал с недоумением А он вдруг сказал с воодушевлением:
   - Слава Господу!
   - Ага, - сказал я с осторожностью, - конечно слава... а за что?
   -  Он  возлагает  на  нас  великую  ношу,  -  сказал  Сигизмунд   еще
просветленнее. - Значит, считает  нас  сильными  и  достойными!  Так  не
осрамим же его веры сэр Ричард! Все пройдем, все вынесем, все сделаем!
   А что-то в религиозном дурмане веры есть,  мелькнуло  у  меня  по  ту
сторону лобной кости. Парень без веры скуксился  бы,  скис,  опустил  бы
уши, как под дождем лопух. Ведь у него отняли даже больше, чем у меня. У
меня хоть молот остался. Он же  в  самом  деле  гол  как  сокол.  Или  у
человека без  этого  опиума  для  народа  тут  же  проявилось  бы  чисто
нашенское: а оно мне надо? Или: а что, мне больше  всех  надо?  А  здесь
никаких сомнений и колебаний: да, надо! Господь в  меня  верит.  Господь
посылает, а Господь выше  всех  и  всего,  так  что  сопли  в  тряпочку,
поднимаюсь и топаю выполнять волю Верховного Сюзерена.
   - Да, - сказал я, поднимаясь, - с  собой  всегда  можно  договориться
насчет полежать да побалдеть, а вот с Господом... Пойдем, сэр Сигизмунд.
Мы им, гадам, всем рога посшибаем! С нами Бог, так  кто  ж  против  нас?
Даже супротив?
   Он смотрел на меня восторженными глазами.
   Сигизмунд вооружился палкой, у меня на поясе  молот,  простой,  грубо
выкованный молот. Два крепких молодых парня, в лохмотьях, явная беднота,
таких тысячи шляются по дорогам, гонят скот, пашут и сеют, рубят  лес  и
ломают камни.
   - Прекрасная легенда, - проговорил я. - Теперь мы - люди-невидимки.
   - Невидимки? - переспросил  Сигизмунд  испуганно.  Он  оглядел  себя,
ощупал. - Сэр Ричард, но я вас зрю, как наяву...
   - Зато другие не узрят, - объяснил я. - Или не узреют как  правильно?
Ты разве замечаешь тех, кто привозит тебе хлеб, мясо, овощи? Кто  каждый
день проходит мимо в конюшню, где убирает навоз?
   Дорожка петляла без всякой видимой причины, огромные кряжистые стволы
дубов остались позади. Я настолько  к  ним  привык,  что  тонкоствольные
березки клены и осинки показались чересчур тонкими и жалобными.
   Дорогу пересек широкий ручей, мы топали вдоль  по  бережку,  пока  не
перебрались по упавшему стволу на  ту  сторону.  Вдоль  ручья  все  было
красно от распустившихся маков, еще дальше маки мешались  с  тюльпанами,
колокольчиками, ромашками и синими-синими волошками. Над водой  носились
стрекозы, а над цветами порхали бабочки. Прямо на  меня  летел  тяжелый,
как рыцарский конь, жук. Я пригнулся, жук пролетел  над  головой,  почти
зацепив волосы.
   Небо стало багровым, облака застыли над самым  горизонтом,  а  солнце
почти коснулось черной грани. Мы шли по краю небольшого озера,  что  уже
начало от старости превращаться в болото.  Озеро  выглядело  красным,  я
зябко передернул плечами. Показалось, что все озеро от берега до  берега
заполнено кровью. Я отвел взгляд,  посмотрел  на  Сигизмунда,  снова  на
озеро. На этот раз оно сверкало расплавленным  металлом  от  края  и  до
края, а немногие листья кувшинок выглядят застывающей окалиной.
   Потянулись кусты, уже темные, без солнечного света.  Поверх  веток  я
видел  только  краешек  болотистой  воды,  тростник,  огромных   толстых
лягушек, вдыхал жуткий аромат гниющих растений, а также  странный  запах
разлагающейся плоти, но не  просто  разлагающейся  под  натиском  жрущих
микробов, а как будто крупных жаб долго мучили в химлаборатории, а потом
бросили в это болото.
   Вода неспокойно колыхалась, я насторожился, сказал Сигизмунду:
   - Погоди, там кто-то есть...
   Храбрый до  дурости,  он  вместо  того,  чтобы  затаиться,  сразу  же
ломанулся вперед, мечтая принять удар  на  себя,  закрыть  своей  грудью
сюзерена, красиво пасть хоть и в лохмотьях, - но пасть в сражении.
   Ругаясь, я выбежал следом. На берегу болота лежало одеяло, наполовину
скатанный мешок, а в мутной воде среди белесых трупов неимоверно крупных
лягушек если это лягушки, барахтался  тщедушный  человечек.  Мы  увидели
только мокрую голову и голое плечо, он безуспешно хватался  за  нависшую
над водой ветку, она выскальзывала из ослабевших  пальцев.  Он  даже  не
взмолился о помощи, то ли  охрип  от  крика,  то  ли  не  ждал  от  двух
оборванцев ничего хорошего.
   Я вошел в воду по колено, одна нога сразу же попыталась провалиться в
сплетение корней. Справа колыхалось брюхом вверх то,  что  я  принял  за
лягушку. Только  у  лягушки,  как  я  помню,  во  рту  сплошная  роговая
пластинка, а у этой в пасти зубов больше, чем у пираньи. Кое-как я сумел
удержаться, протянул руку.
   - Хватайся!
   Он с колебанием смотрел на мои пальцы, ему  надо  выпустить  веточку,
настолько тонкую, что  переломится  под  сытым  муравьем,  затем  тяжело
вздохнул, его пальцы метнулись в мою  сторону.  Я  поймал,  потащил,  он
весит как бык, потом по его исказившемуся лицу  понял,  что  его  что-то
держит, трясина или корни, натужился, Сигизмунд пришел на помощь, вместе
выдернули на берег, оттащили  на  траву  и  оставили  истекать  водой  и
грязью.
   Он лежал на мокрой, покрытой блестящей слизью  траве,  тяжело  дышал.
Низкорослый, тщедушный, ребра часто раздвигают грудную клетку,  и  тогда
становится видна его жуткая худоба. Наконец он перевернулся на спину,  с
трудом приподнялся. В глазах были страх и неловкость.
   - Простите мою наготу... - прошептал он сипло. - Я сейчас... с вашего
позволения... оденусь. К сожалению, у меня  нет  ничего  ценного,  чтобы
отблагодарить вас за спасение моей ничтожной жизни...
   Сигизмунд взглянул на меня, говорить должен сюзерен а я отмахнулся от
изъявлений благодарности.
   - 3а ничтожную жизнь еще и плата? Просто в следующий раз  не  лезь  в
воду, если не умеешь плавать...
   Спасенный чуть ожил, торопливо одевался,  кланялся,  в  глазах  страх
почти испарился, только голос стал еще виноватее:
   - Да я хотел лишь чуть освежить лицо... Но  там  скользкая  глина,  я
поскользнулся. Кто ж думал, что сразу от берега так глубоко?
   Сигизмунд смотрел на него  с  удивлением,  смешанным  с  отвращением.
Спасенный был мал ростом, тщедушен и  настолько  узкоплеч,  что  казался
уродом. В этом мире, где от тяжелой работы никто  не  избавлен,  даже  у
самых высокопородных баронов ладони как копыта от твердой корки мозолей,
у каждого мужчины плечи выдаются в стороны. Даже у стариков с  отвисшими
животами  они  пошире  задницы,  а  этот  весь  как  цилиндр,  мне  даже
захотелось спросить, где будем талию делать, нос острый, глаза  сдвинуты
к  переносице,  из-за  чего  узкое  лицо  выглядит  совсем  как   доска,
повернутая ребром.
   Я кивнул Сигизмунду.
   - Пойдем. Он тут дальше сам справится. Когда мы были уже  за  десяток
шагов, сзади послышался заискивающий голос:
   - Добрые люди! Можно я пройду немного с вами?
   Он догонял нас, запыхавшийся,  костлявый,  похожий  на  христианского
умерщвлителя плоти, но я не заметил ни крестика на  шее,  ни  вериг  или
цепей. Сигизмунд поморщился, я тоже сказал без охоты:
   - Ты вроде бы намок, но вымыться не успел. Несет от тебя...
   - Это болотные гады! - воскликнул он торопливо -  Они  накинулись  на
меня как не знаю на что.