ку. Они бежали на  задних  лапах,
задрав  вверх  толстые  хвосты.  Кожа зеленая, с бурыми  пятнами,  на  брюхе
желтая. То были попрыгунчики или  когтистые гремучки, или что-нибудь в  этом
роде,  быстроногие, как и все мелкие  обитатели леса.  Они  бежали, раззявив
угрожающие зеленые пасти.
     Да только мы им были явно не по зубам. Они в испуге обогнули нас с двух
сторон, юркнули в кусты - и только я  их и видел. Твари  были  ошарашены  не
меньше,  чем я  или  Брэмбл, который в  ужасе  шарахнулся  прочь  и  галопом
поскакал между деревьев.
     На  какое-то  время  я  совершенно растерялся.  По  мне хлестали  ветви
деревьев, кусты, папоротник. Припав к шее быстро несущейся  лошади, я криком
пытался остановить ее. Я припомнил все свое  умение  обходиться с лошадьми и
пробовал успокоить Брэм-
     215
     бла. Но лошадь продолжала бешено скакать, пока нам не встретился ручей,
почти скрытый зарослями бамбука. Здесь Брэмбл внезапно остановился, и я чуть
не перелетел через его голову. Он принялся смиренно пощипывать травку.
     Я, тяжело дыша, спрыгнул на землю. Меня била крупная дрожь.
     -  Нечего  бояться,  дружище,-  сказал  я,  беспокойно  оглядываясь  по
сторонам и невольно понижая голос.
     Над  лесом висела коричневатая  пелена. Ветви склонились  в  безмолвной
неподвижности.  С  плеском разбивались  о  землю капли  воды.  Ничто нам  не
угрожало, но меня не покидало ощущение угрозы.
     Я  вел  Брэмбла  по берегу ручья,  машинально  следуя  изгибам русла  и
пытаясь уловить голоса других охотников.
     -  Мне нужно было сразить одного из тех попрыгунчиков, Брэмбл,-  сказал
я.- Я упустил свой шанс. Рискуем больше ничего не встретить.
     Ручей  был около шести метров  в ширину и  очень мелкий. Он  журчал меж
корней  кустов  и  вырытых в илистых  берегах крысиных нор. Заросли  бамбука
стали настолько плотны, что мы были вынуждены  повернуть от берега. И все же
я старался  держаться ближе к воде - ручей  подсказывал мне, куда двигаться.
Вскоре я лишился и этой  возможности. Я громко крикнул и сам испугался - так
одиноко прозвучал мой голос. Ответа не было.
     Спустя некоторое время мы снова вернулись к ручью. Теперь он был шире и
еще мельче. На нашем пути встали сплошные заросли ежевики  и стволы  старых,
мощных сосен. Пришлось войти в воду и двигаться дальше по руслу. Путь вел во
мрак. Это были девственные леса, которые когда-то покрывали всю Землю.
     По-прежнему  ведя  Брэмбла па  поводу,  я буквально протискивался между
сучковатыми,  замшелыми  стволами.   Ручей   зазвенел  громче,   прыгая   по
многочисленным камням. Это несколько взбодрило  меня. Я решил, что мы попали
на соседнюю территорию, и  надеялся соединиться с другими охотниками или, по
крайней мере, отыскать межевые знаки и сориентироваться.
     Но вместо этого ручей вдруг исчез. Продравшись сквозь  заросли  бузины,
гнущейся   от  тяжести  созревших  ягод,  я  резко  остановился.  Брэмбл  от
неожиданности уткнулся головой мне в спину, чуть не сбросив меня в воду.
     Перед  нами круто вздымался утес из камня темного, как  лицо тюремщика.
Кривые сосны  на вершине  казались спадающими на лоб растрепанными волосами.
Наш ручей втекал в расселину у
     216
     основания скалы. Вода бурлила  и подымалась невысоким  валом перед тем,
как устремиться в черноту.
     Оказывается, мы, вместе с ручьем, спустились в ущелье, которое тянулось
в обе стороны до горизонта. Утес был частью противоположного крутого склона,
забраться на который  было бы трудновато. Мне пришла в голову шальная мысль,
что я дошел до границы Малайсии, и что далее  начинается царство совсем иных
сил. Эту мысль  подтверждала и  перемена растительности.  Светлые лиственные
леса остались позади, а  за ущельем, за скалистой грядой,  насколько хватало
глаз, видны  были лишь  огромные  темные ели  или  сосны.  Их верхушки четко
вырисовывались на фоне уже потемневшего неба. Сгущались сумерки.
     Я обнаружил, что  за  мной наблюдает  бородатый  мужчина.  Невзирая  на
опасность,  он  стоял  на самой  верхушке утеса,  как  раз над расселиной, в
которую впадал ручей.
     - Как  мне попасть в Джурацию? - крикнул я. Ответа не последовало. Я не
мог разглядеть  бородача как следует. Он казался обнаженным, если не считать
мохнатых  штанов. В  его неподвижности  было  что-то  тревожное.  И  мне  не
нравилось, как он смотрел на меня.
     - Язык проглотил?
     Вновь  тишина. Это была  статуя, а не человек. Но статуя не человека, а
сатира. Выше  пояса  -  мужчина,  ниже  - козел.  Из  взъерошенной  шевелюры
выступали маленькие рожки.
     Я был несколько разочарован, но почувствовал и облегчение. Все же лучше
быть проигнорированным статуей, чем человеком.
     Таким  образом, я оставался  наедине  с  наступающей ночью  и  со своей
лошадью, которая уткнулась мне мордой в плечо. Я решил перейти на ту сторону
ручья, там, вроде, заросли были не такими густыми.
     Под каменным взглядом сатира, ведя  за собой Брэмбла, я вошел в воду  и
выбрался на другой берег. Я уже собрался  сесть  на коня, как мой  нос учуял
запах гари. Запах проник в мой мозг и повлек меня вперед, словно на поводке.
Он  направлял  мои  ноги,  тянул  меня  за  одежды. Вокруг  меня  извивались
медлительные тени,  меняли очертания, окраску и формы. И я понял  тайну этих
форм,  являющихся  воплощением первичного  принципа зла. Этот  ужасный,  все
подавляющий  запах  и  тусклый  свет  подчеркивали,  что  я двигался  сквозь
материю, являющуюся всего лишь подобием, иллюзией  дыхания Создателя  Тьмы и
Хаоса.
     Тьма уходила вперед, а в центре тьмы находился язык пламени.  Рядом  со
мной  шагали  огромные  сатиры. Их  почти  нельзя  было  отличить от стволов
деревьев. От них иходил перемешан-
     217
     ный с дымом  козлиный запах. Они важно шествовали, да, но и движение, и
материя  свелись  лишь  к   впечатлениям.  Это  были  лишь  небрежные  мазки
дьявольской  кисти. Тени чего-то лежащего в высших измерениях.  Реальны были
ночь и огонь.
     Я почувствовал, как во мне что-то опускается - и это движение души было
вполне реально, будто я сам медленно падаю на скалы и проклятые места земли.
С  опустошением пришло  гнетущее чувство, назвать которое можно было чутьем:
чутьем  хитрым, нечистым,  трусливо  виляющим,  как стелющийся  змейкой  дым
впереди. И оно говорило, что мы брошены на сцену жизни в  телесной  форме по
причинам, которые выше нашего понимания. Выше, так как  эти причины  слишком
отвратительны  для   понимания.   Их   познание  повлечет  за  собой  полное
разрушение.  Чутье позволило  мне  приобрести  нечто  большее,  чем  боязнь:
осознание. Древнее зло, кружившее  вокруг меня, стало частью  меня самого, а
сам я стал  частью  этого  зла.  Я задыхался  от этого осознания. Немногим я
отличался от козлоногих сатиров.  Почти неслышно с руки соскользнул  амулет.
Упав на землю, он крутился, как от боли.
     На алтаре, украшенном  высеченными  из камня головами,  горело кровавое
пламя.  Вокруг  жертвенника  стояли шесть  чудовищных фигур. Они смотрели на
меня. Над ними  на ветке сидела сова. Она широко распростерла крылья,  будто
была  полна  решимости  выклевать  мне  глаза.  Снова  чувство  осознания  и
узнавания.
     Из шести громадных  фигур ясно я  видел  только  две. Остальных скрывал
массивный  цилиндр  жертвенника. Эти  двое  были  одеты  в  жесткие накидки,
украшенные  знаками,  говорящими  -   здесь  сомнений  не  было,-  что   они
представляют  Естествнную религию. Они  выглядели  отвратительно, будто были
слеплены много веков назад из грубого земного материала. Главный чародей вид
имел жестокий и зловещий.  Нос крючком, обильная рыжая  борода,  на голове -
нелепый  плоский чепец.  Он держался за головку  огромного фаллоса, укрытого
под  складками  одежды.  Скрючившаяся у его  ног женщина  обнаженной  спиной
прижималась к  голове  сатаны, украшавшей жертвенник.  Ее нагие полные груди
слегка  подрагивали.  Похоже было,  что  ее осквернили. Изорванное  в клочья
платье  валялось на земле. На ней была лишь белая сорочка, замазанная грязью
и кровью. Горечь и сострадание заполнили мою душу.
     Глядя на злобных тварей, я заметил,  что в этом сборище  есть обезьяна,
одетая в  мужские  одежды,  и все воспринимают ее  как  некую  разновидность
человека. Еще тут был человекоящер. Он
     218
     глядел на меня сквозь вонючий дым жертвенника. Все были неподвижны.
     Первой заговорила  женщина. Она медленно подняла  голову, посмотрела на
меня  измученными  глазами.  Она была  еще  молода.  Ее  можно было  назвать
красивой, несмотря на покрытый капельками пота лоб и кровоточащие губы.
     - Помогите,- сказала она.
     По губам магов пробежала улыбка.
     - Помогите,- повторила женщина. Она с трудом села.- Они утверждают, что
я - императрица  Теодора, вдова Теофимо-са, или ее перевоплощение. Это ложь.
Я никогда  никому не  вредила.  Отряды  Теодоры,  как волки, набросились  на
предков этих... дьяволов, загнали их в непроходимые  леса, истребляли их как
диких животных, тысячами топили и сжигали... Это не моих рук дело.  Помогите
мне! - Она протянула ко мне руки.
     Оцепенев от ужаса, я не в состоянии был помочь ни себе, ни ей.
     Главный колдун произнес:
     -  Какое имеет  значение,  кем  ты  себя  считаешь?  О  какой из  своих
ничтожных личностей  ты говоришь? - Вопросы  показались  мне уничтожающими.-
Пока у тебя  не  будет  понимания своей природы, твои ошибки - как  и ошибки
истории - будут бесконечно повторяться и  повторяться. И в этом единственное
знание.
     Я  не слышал, как ответил, но, кажется, я что-то произнес в защиту этой
женщины.
     В  разговор вступил другой  колдун.  Он  деревянным  движением  подался
вперед, его нависающие  брови шевелились.  Он  вскинул руку  и, указывая  на
меня, сказал:
     -  Ты точно  так  же неуязвим, как травинка, которую  может  растоптать
случайный прохожий.
     Рот у  него был открыт, но  я не видел, чтобы шевелились губы, когда он
говорил.
     - Первородное Проклятие, которое связывает Малайсию, распространяется и
на тебя, так что берегись, мальчик!
     - Что я должен делать? - спросил я.
     Собственный  голос  донесся  издалека,  из  другого  места  и  времени.
Казалось, прошла  вечность, пока слова слетали с моих  губ.  Тем временем  я
наблюдал за сатирами, которые - их было семеро - вырвались вперед и схватили
несчастную  реинкарна-цию  Теодоры.  Они швырнули ее  на землю  и столпились
вокруг. Сорвали  с  нее сорочку. Женщина  неистово кричала. Сатиры принялись
беспорядочно избивать ее. В конце концов они все
     219
     навалились на нее и видны были лишь  мелькающие копыта, поднимающиеся и
опускающиеся  зады  и  мотающиеся хвосты. Поправив тяжелый халат, обнажив  в
ухмылке клыки, неуклюже двинулся в эту толчею первый колдун.
     Все это произошло очень быстро - второй колдун только начал отвечать на
мой вопрос.
     - Ты должен надеяться и отчаиваться, перерождаться к лучшему и грешить,
торжествовать  и   терпеть  поражения.  Как   еще  можно   выжить,  учитывая
двойственность  нашего  духа?  А сейчас ты обретешь  еще немного  проклятого
знания. Оно не принесет тебе мудрости, наоборот - болью отравит тебе то, чем
ты до сих пор по незнанию своему наслаждался всей душой.
     - О каком знании идет речь?
     - Существует лишь один вид знания - то, от которого взрослеешь!
     Затем заговорил человекоящер,  которого я каким-то необъяснимым образом
ясно видел сквозь дым курящегося алтаря:
     - В  соответствии с двойственностью нашей  природы, за  каждой наградой
следует  наказание,  за каждым наказанием - награда. Теперь, когда ты  готов
принять   знание,   тебе   позволено   высказать   одно   желание,   которое
незамедлительно будет исполнено в любом месте, куда простираются наши силы.
     Почти не думая - я на это был не способен, - я сказал:
     - В  таком  случае  я  хочу  каким-то  возвышенным  образом  произвести
впечатление на Армиду Гойтолу, спасти ее от смертельной опасности, чтобы она
могла...
     Голос мой дрогнул и пропал. Не от страха, который я постоянно ощущал, а
от  чего-то  другого,  возможно, начало действовать ужасное ЗНАНИЕ,  которое
подсказывало мне, что у меня не будет счастья ни с одной женщиной, которую я
попытаюсь привязать к себе заклинаниями или принуждением.
     Я стоял с открытым  ртом, вокруг нас  вился дымок. Стало темнеть, крики
женщины  почти  утихли.  Клыкастая пасть  мага прошептала  нечто, что  могло
означать: "Твое желание будет исполнено".
     Между  нами  вспыхнул огонь.  Он  воздел  над  головой руки  - широкие,
обтрепанные рукава напоминали крылья итерозуба - и закричал:
     - Сгинь, юный призрак!
     От его слов меня  пронзил ужасный  холод. Все расплылось перед глазами.
Пропало ужасное скопище. Зловещие  силуэты мужчин, обезьяны и птицы  исчезли
среди деревьев. Растворился в тени даже огромный камень и стал невидимым  на
тропе. Ясным
     220
     в моем видении остался  лишь  огонь жертвенника, который  извивался как
змеиный язык, но и он сгинул в отдалении. Я рухнул на землю.
     Я  был  одинок в  мрачном мире старых  деревьев. Я снова  осознал  свое
несчастное положение. И снова позади услышал шум ручья. И снова подумал, что
смерть не может господствовать в этом мире.
     Начался  дождь.  Сначала  он   шумел  в  верхушках  деревьев,  затем  я
почувствовал его  капли  на  своем  теле. Дождь  напомнил  мне,  что  погода
меняется, как и времена года. С трудом мне удалось подняться.
     Я  был  свиде  гелем отвратительных  сцен.  А как  мой  Брэмбл  все это
перенес?  Увы, бедное животное  не обладало человеческой жизнестойкостью. От
лошади остался один скелет, на котором свободно болтались уздечка и поводья.
Прекрасный скелет - каждая косточка сверкала белизной. Я дотронулся до него,
и он с треском превратился в кучу костей, и никому больше  не удастся  снова
сделать  из них лошадь. Я поднял  копье, которое  было  приторочено к седлу.
Естественные опасности все еще могли подстерегать меня.
     В  вытоптанной траве  я  заметил  что-то яркое. Это  был мой  амулет. Я
поднял его. Амулет оказался очень горячим. Я освежил лицо  холодной водой из
ручья, подождал, пока не унялась дрожь и слабоегь в коленках.
     Если  уж  я  подвергся  сатанинскому просвещению,  то вправе  спросить,
какого рода знанием я стал  обладать. Ниспослано ли мне откровение в обрядах
Естественной религии, но в полном согласии с догматами Высшей?
     Возможно,  подобное  происходит  со  всеми  людьми,  но  они  стараются
умалчивать  об этом? Видимо,  дело  в потрясении, которое человек испытывает
после такого  случая. Да и  что можно рассказать о том, чего нельзя выразить
словами, что лежит за пределами обыденного  опыта? Попытки поделиться только
отдалили  бы человека от друзей. В унынии я размышлял, не этим ли умолчанием
объясняется тот факт, что,  в отличие  от жизнерадостных  юнцов,  держащихся
компаниями, люди  пожилые, с вечно угрюмыми  лицами,  стараются обособиться,
как будто дружба - это нечто такое, чему доверять нельзя.
     Одно  было  совершенно  определенным.  Омерзительный  колдун обещал мне
исполнение желания. Я  должен  был  быть очень  осторожным.  Мне  вспомнился
Деспорт.
     Известно,  что  когда  великий  основатель нашего  государства  впервые
пересек Туа и остановился на том месте, коему предсто-
     221
     яло  стать Старым Мостом, в  полдень опустилась ночь, и Деспорту явился
великий маг -  Первый  Маг. Первый Маг  позволил ему загадать одно  огромное
желание, и Деспорт тут же пожелал, чтобы город, который он основывает вместе
со  своими не  вполне человекообразными  последователями  как монумент  двум
религиям,  навсегда оставался таким, каким он  изобразил его на своем плане.
Это его пожелание люди называли и называют Первородным Проклятием. С тех пор
время для  города остановилось. Время и перемены - не одно и то  же,  но они
неотделимы друг от друга, когда речь идет о делах людей.
     Запах, который привел меня вместе с сатирами к этому проклятому  месту,
был - и я убежден в этом - истинным ароматом времени.
     Зловещая  тишина леса  вывела меня из  отрешенного состояния. Ночь тихо
пробиралась  сквозь заросли переплетенных деревьев.  Ошеломленный я припал к
ручью.  О моем  ужасном посещении напоминал лишь  далекий  отблеск  пламени,
который был подобен вьющимся языкам огня на жертвеннике.
     Несколько  минут я  тупо размышлял  о  природе этого  пламени, пока  не
сообразил, что если я хочу раз и навсегда  избавиться от навязчивого видения
горящего  жертвенника,  то  должен  просто  пойти  к  этому  огню  и  воочию
убедиться,  что и  как.  В конце концов, там  могли  быть люди, что  в  моем
положении было более чем желательно.
     Обойдя  кости  бедного Брэмбла,  я направился прямо к пламени. Этот час
охотники  на  древнезаветных животных считали  благоприятным.  И большие,  и
малые древнезаветные твари ночью теряли свою энергию и забирались в лежбища.
Последними уходили  гиганты,  на  ходу  проглатывая  свою пищу.  Наступившая
темнота делала их более уязвимыми, но без лошади и с легким вооружением я не
испытывал желания встать у них на пути.
     Держа наготове копье, я  пробирался  между стволов деревьев, чьи  кроны
образовали надо  мной надежную  крышу. Впереди я  увидел, что каких-то людей
постигло  несчастье.  Конечно,  тут не было таких  ужасов, которые  пришлось
только что перенести мне.  И  все  же,  учитывая время и место, я двигался с
большой осторожностью. Мою  тропинку пересекала неровная  дорога. На обочине
дороги в канаве застряла карета.  На  боковых кронштейнах  горели две лампы.
Рядом был зажжен факел, который  и привел меня сюда. Его смолистый запах был
приятен для носа.
     Факел  был воткнут в мягкую землю  и слегка освещал  молодого человека,
присевшего у переднего колеса кареты. Он сидел
     222
     спиной ко  мне. Поблизости  находилась  девушка, и я,  с  осторожностью
лани, наблюдал за ними, укрывшись за стволом обвитого плющом дуба.
     Молодой человек пытался поднять колесо с помощью рычага, но безуспешно.
Тогда он принялся раскачивать карету. Лошадь при этом косила красный от огня
глаз и беспокойно  била землю  копытами.  Она ржала,  а мужчина  посылал  ей
проклятия.
     Молодая  леди  с  недовольных  видом  бродила  в  пределах  освещенного
пространства, оправляя юбку нервными движениями рук.
     Нет  ничего необычного в том,  что  повозки порой скатываются в кювет и
что  подобные случаи  всегда  раздражают молодых  дам.  Самым  интересным  в
происшедшем  было  то, что этой молодой  дамой оказалась  Армида Гойтола.  Я
мгновенно забыл о недавнем видении.
     Несмотря на присущую мне импульсивность, я не бросился в ту же минуту к
ней.  От  удивления я  прирос  к  месту. И не только от  удивления. Ситуация
выглядела  довольно пикантной.  Кроме того, любопытно  наблюдать  за молодой
дамой, когда она находится в неведении, что за ней следят.
     От  злости  она  не могла  говорить.  Каждое ее  движение  красноречиво
говорило о  ее презрении и к этой дороге, и  к  ночи, и  к  бедняге, который
скорчился в канаве. Он уже был почти под каретой. Виднелось одно лишь плечо.
Мне  снова  захотелось,  чтобы ей грозила опасность,  а  я бы выскочил и,  к
нашему  обоюдному  удовольствию, спас ее. Не успела  эта  мысль как  следует
сформироваться  в  моей голове, как  из  зарослей на другой  стороне  дороги
раздался  громкий  треск.  Когда  до  ушей  Армиды  донесся  этот  шум,  она
остановилась, и взгляд ее вдруг наполнился неподдельным волнением. Ла Сингла
так бы не сыграла.
     - Эй1 - крикнула она.
     Мужчина оставил свое занятие  и  выбрался  из канавы. Я  не смотрел  на
него, мой взгляд был  направлен  туда, куда  глядела Армида - на  ближайшие,
внезапно раздвинувшиеся кусты.
     Говорят,  что восточные тигры  и леопарды наделены  природой  такой  же
хитростью,  как и че