лизился
вплотную.
     Единороги заволновались,  сделали  попытку  войти  в  страшную  воду.
Женька сунул здоровую руку по плечо в грязь и подхватил круглое  увесистое
тельце под брюхо. Детеныш дернулся, забил лапами.
     Наконец удалось подтянуть его к берегу и вытолкнуть на твердый грунт.
Зато со вторым пришлось повозиться больше. Он вопил и не давался в руки, а
сам  с  каждым  мгновением  погружался  все  глубже   и   глубже.   Вконец
измучившись, ощущая, что вот-вот сам останется  в  болоте  навеки,  Женька
подтащил перепуганного толстячка к  земле  и  упал  в  грязь,  упираясь  в
круглый зад маленького животного.
     Он успел увидеть, что единороги принялись вылизывать спасенных, и тут
потерял, сознание.
     Холодная  вода,  прибывающая  из  ручья,  привела  в  чувство   через
несколько минут. В полузабытьи, на подкашивающихся ногах  он  выбрался  из
болота.
     Выпуклый металлический бок геликоптера поблескивал красноватым светом
уходящего за горизонт сверхгиганта, но к пурпуру уже примешивался странный
зловещий отблеск. С противоположной стороны небо окрасилось в  беспощадный
плазменный цвет: через несколько минут покажется властелин смерти -  белый
карлик.
     Женька не дошел до геликоптера всего несколько шагов. Потеря крови  и
слабость сделали свое дело. Он рухнул вниз лицом и потерял сознание.
     Он уже не видел, что дерево, привлеченное запахом крови,  потянуло  к
нему корявые ветви. Из влажной  рыхлой  почвы  медленно  выползли  бледные
корни и тоже потянулись к упавшему космонавту. Они извивались  в  воздухе,
словно змеи, выбирающие жертву, снова зарывались в теплую мокрую землю, но
все ближе и ближе к неподвижному человеку.
     В это же время крупная сизая сороконожка с разбегу ударилась  о  лоб,
отпрыгнула от неожиданности, но тут же хищно бросилась  вперед  и  всадила
острые челюсти прямо в висок. По крошечным каналам  полых  зубов  в  ранку
потекла жидкость. Потом сороконожка вонзала жвала в переносицу, щеку, лоб.
И, если бы он не потерял сознание раньше, то лишился бы его сейчас.
     Он не видел, что от ближайшего  муравейника  спешат  отряды  голодных
сороконожек, что над горизонтом поднялся край белого карлика и  залил  мир
ослепительным светом. И не  почувствовал  прикосновения  слизистых  ветвей
дерева-спрута...


     Тролль выключил рацию, в бешенстве вскочил на ноги. Его голубые глаза
впились в широкое и неподвижное, как камень, лицо Макивчука.
     - Бесполезно! Был бы цел,  давно  бы  отозвался.  Я  не  могу  больше
прослушивать пустоту, сложа руки!
     - Что ты предлагаешь? - спросил Макивчук.
     - Выйдем на поиски. Мог же он уцелеть?
     - Как?
     - Может, лежит где-нибудь с переломанными ногами. Ты  же  знаешь,  он
может и на ровном месте, сломать  шею.  А  эта  грозная  планета  порядком
потрепала нервы.
     - А где искать? - спросил Макивчук.
     Ян двинул плечами, заходил взад-вперед по тесной каюте. Да, он знает,
что отыскать пропавшего товарища практически невозможно. К тому же их бард
мертв. Только что  закатился  за  горизонт  белый  карлик,  второе  солнце
системы. Всего  час  светил  над  планетой,  но  этого  достаточно,  чтобы
превратить человека в обугленный труп. Второго  геликоптера  нет,  планета
покрыта лесами. Слишком много  хищных  зверей,  совершенно  непривычных  и
потому особенно опасных. Если обыкновенный кустарник прыгает из  засады  и
рвет на куски сверхпрочный скафандр, а обыкновенный  хомяк  уволакивает  в
нору гусеницу вездехода, если из тучи падают железные кристаллы с острыми,
как бритва, гранями, то такая планета относится к разряду опасных и на ней
приходится применять особые меры осторожности.
     - Но все-таки, - сказал Ян упрямо, - искать нужно!
     - Есть разные формы мужества, - сказал  Макивчук  негромко.  -  Можно
наплевать на многолетний труд ученых центральных звезд, отправиться сейчас
в джунгли и красиво умереть. А можно, сцепив зубы, немедленно  стартовать,
чтобы гигантская информация не пропала, стала  достоянием  Земли.  Второе,
безусловно сделать труднее.
     Ян ринулся к иллюминатору, всмотрелся, потом  разочарованно  вернулся
на середину каюты.
     - Верю, - сказал он жестко, - но такое  мужество  здорово  попахивает
бесчеловечностью. И учти еще: дело не только в нашем товарище. Откажись мы
сделать все возможное и невозможное для  его  спасения,  значит  вычеркнем
половину будущих подвигов, героических поступков, дерзких замыслов во всех
мирах, населенных людьми! С легким сердцем иду в любой  опасный  рейд  или
рискованную экспедицию, потому что знаю: что бы ни случилось - меня  будут
искать, меня спасут или по крайней мере сделают все, чтобы спасти. А я  не
трус, Макивчук, и ты это знаешь! Вот какие последствия может вызвать  твоя
арифметика, капитан Звездного Флота!
     Макивчук пожал могучими плечами, вылез из-за стола с аппаратурой.
     - Это не моя арифметика, - сказал он. - Это... э-э... мысли вслух.
     Ян распахнул дверцы шкафа, сорвал один из скафандров.
     - Был бы ты помоложе, - сказал он с мрачной угрозой, - дал бы тебе за
такие мысли вслух.
     Макивчук неторопливо облачился в доспехи, пристегнул к поясу  атомный
пистолет  и  лишь  тогда  смерил  сумрачным   взглядом   коричневых   глаз
атлетическую фигуру штурмана.
     - Вернемся, - сказал он с угрозой в голосе, - посмотрим, продержишься
ли больше раунда.
     Они пристегнули шлемы и вышли в коридор. Сильный и гибкий, как  тигр,
Тролль прыгнул из овального люка прямо на землю, минуя трап, зато Макивчук
не пропустил ни одной ступеньки. Они  трещали  и  гнулись  под  тяжелым  и
могучим, как у медведя, телом.
     Несколько минут шли по выжженной земле. При  каждом  шаге  вздымалась
туча сажи и пепла, пахло дымом, кое-где клубились синие струйки.
     - Разделимся? - предложил Тролль. - Вдвое больше шансов.
     - На гибель? - спросил Макивчук. - Ладно. Я выбираю те  скалы.  А  ты
иди...
     Тролль предостерегающе поднял руку.  Он  настороженно  прислушивался.
Вскоре и Макивчук услышал ровный тяжелый гул.
     - Единороги, -  определил  он.  -  Век  не  забуду.  Вернемся,  пусть
пройдут.
     - Может, промчатся стороной?
     - Нет. Идут прямо на нас. В таких вещах я не ошибаюсь.
     Они вернулись к кораблю, поднялись по трапу  и  сняли  автоматы.  Гул
нарастал, вдали поднялось облако пыли, немного погодя  рассмотрели  лавину
грозных могучих  животных.  Земля  гудела  под  крепкими  копытами.  Стадо
неслось ровным сильным галопом, комья земли взлетали высоко вверх,  словно
черные вороны.
     И - это было страшно, неправдоподобно - на переднем громадном  черном
единороге сидел, крепко вцепившись в густую шерсть, человек!
     - Женька! - крикнул Ян страшным голосом.
     Стадо неудержимо приближалось. Человек на  единороге  поднял  руку  и
махнул неуверенно, тут же клюнул носом в спину и уцепился покрепче.  Вожак
и головная группа вылетели на выжженную при посадке землю, тяжелые  копыта
гулко загрохотали по ровной сухой земле.
     - Пройдут рядом с кораблем, - прошептал Макивчук. - Будь наготове, но
не стреляй без крайней необходимости. Может, он сумеет спрыгнуть и сам...
     Ян кивнул. Он держал ствол на согнутой руке и внимательно  следил  за
черным единорогом. Он видел, что свирепое животное постепенно перемещается
на левый край лавины.  Это  было  очень  удобно:  если  Женька  не  сможет
соскочить сам, можно помочь...
     Грохочущая лавина понеслась мимо корабля. Космонавты на всякий случай
поднялись на верхнюю ступеньку. Ян изготовился к стрельбе.
     Черный единорог немного замедлил бег. Он был уже в нескольких  метрах
от корабля...
     ...и в это время необычайный всадник прыгнул. Не удержался на ногах и
дважды перевернулся в пыли, а рядом били в землю широкие копыта.
     Стадо пронеслось мимо, миновало круг  выжженной  почвы  и  с  хрустом
вломилось в сочные зеленые заросли тропического леса. Через минуту утих  и
грохот, словно  возле  корабля  никогда  не  появлялось  существа  крупнее
воробья.
     Упавший сидел в  пепле  и  яростно  чесался.  Две  пары  сильных  рук
подхватили его и поставили на землю.
     - Женька!
     Ян сдавил его в стальных объятиях.
     - В корабль, в корабль, - заторопился Макивчук. -  И  чтобы  ноги  не
было на этой чертовой планете! А там за чайком расскажешь, что и как.
     Женька поднялся за капитаном по трапу, прошел в кают-компанию, устало
повалился на диван, но тут же пересел на край и принялся чесать  спину  об
угол.
     - В жизни больше не сяду  в  вездеход,  -  сказал  он  решительно.  -
Хватит, на всю жизнь накатался. И сейчас еще голова кругом  идет.  Я  ведь
сначала пошел за ними пешком, а когда  нечаянно  попал  в  самую  середину
стада, влез на первого попавшегося, чтобы не быть раздавленным. Кстати, со
мною рядом сидели какие-то местные вороны, спину ему клевали.
     - Паразитов искали, - сказал Макивчук. - Симбиоз.
     - Слушай, поэт, - сказал Ян, - что-то морда у тебя странная...  Будто
черти на ней горох  молотили.  Или  воробьи  клевали.  И  чешешься,  будто
шелудивый поросенок...
     Женька что-то вспомнил,  зябко  повел  плечами,  побледнел,  Макивчук
заботливо налил стакан паленки.
     Женька залпом выпил, а лишь потом сообразил, что это, и закашлялся.
     - И еще вопрос, - сказал Ян медленно. - Расскажи,  как  ты  ухитрился
уцелеть под солнцем белого карлика? Давай-давай выкладывай.  Помнишь,  как
ты подозревал во мне агента чужой цивилизации? Сейчас я отыграюсь.
     - Вряд ли, - сказал Женька.
     Лицо его стало медленно краснеть, глаза  заблестели  Макивчук  кивнул
одобрительно и налил полстакана себе.
     - Почему же? - спросил Ян...
     - Потому что я впервые не копировал тебя, а  поступил  по-своему.  И,
представь себе, не жалею!  Дерево  укрыло  меня  от  излучения,  насекомые
подстегнули регенерацию, и сломанная рука - да-да, сломанная  -  зажила  в
несколько часов, чудовищные звери в стаде, и  ни  один  хищник  не  посмел
приблизиться ко мне. Теперь  я  голым  и  босым  пройду  там,  где  вы  не
прорветесь и на вездеходе высшей  защиты!  Не  знаю,  как  это  по-вашему,
по-ученому - я не магистр экзобиологии, как Ян, - может быть,  меня  здесь
приняли  в  экологический  цикл  или  посчитали  симбионтом,  но  мне  это
нравится. Ко мне отнеслись, как и я к ним! А что  чешусь,  пусть  тебя  не
волнует. Не заразишься. Последствия ускоренной регенерации, пройдет.
     Макивчук достал из  шкафа  три  тонкостенных  фужера  из  прозрачного
стекла, бережно разлил паленку.
     - Нацеплял ты на меня собак, - сказал Ян с  усмешкой.  -  Горячий  из
тебя выйдет поэт. А как это называется по-ученому, могу подсказать. Это...
     - Как аукнется, так  и  откликнется!  -  перебил  Макивчук,  поднимая
фужер.






                               Юрий НИКИТИН

                          ДАЛЕКИЙ СВЕТЛЫЙ ТЕРЕМ

     Всеволод к своим  тридцати  пяти  успел  сменить  десяток  мест,  что
непросто рядовому инженеру, которых пока что хоть пруд пруди. Слесаря  или
грузчика, рассуждал он, хватают всюду, а инженера берут с неохотой,  да  и
то лишь затем, чтобы бросать на картошку,  уборочную,  чистку  территории,
вывоз мусора...
     Затосковав "на картошке" по городу, он бежал с заявлением на  расчет.
Никто не уговаривал остаться, заявление  подмахивали,  в  бухгалтерии  ему
бросали расчетные, которых всегда оказывалось меньше,  чем  ожидал,  и  он
растерянно сдавал пропуск и выходил на улицу.
     На новом месте совали метлу: "Нужно убрать тер-р-риторию  отседова  и
доседова (вариант: дотудова)" или же, вручив лопату, талантливо  соединяли
на зависть ученым из НИИ космической  физики  заводское  решение  проблемы
пространства -  времени:  "Копай  от  забора  и  до  обеда".  Он  пробовал
доказывать, что он инженер, но сникал,  напоровшись  на  неотразимое:  "Не
слесарей же снимать? Они ж люди нужные!"
     Он копал от забора и до обеда, ездил на кагаты, в близкие  и  дальние
колхозы на прополку, на сбор  помидоров  и  огурцов,  заготовку  фуража  и
силоса, вывозил навоз на поля, чистил фермы и скреб коров, копал ямы и рыл
канавы, поливал сады, сгребал сено,  возил  зерно  и  собирал  колорадских
жуков, которых нам забрасывают иностранные шпиены...  Словом,  делал  все,
что от него требовали. К своему удивлению, не раз попадал в передовики.
     Сегодня утром, прихлопнув трезвонящий будильник, не  выспавшийся,  он
поспешно выбрался из не по-мужски роскошной  постели:  до  завода  полтора
часа с пересадкой, времени, как всегда, в обрез, тут вылеживаться некогда,
хоть и страсть как хочется.
     Жужжа бритвой, привычно  врубил  телевизор,  скосил  глаза.  Утренний
повтор вчерашнего детектива окончился, сейчас на экране колыхались,  почти
вываливаясь за рамку, широкие узорные листья каштана.
     Он  застыл,  забыв  выключить  бритву.  Каштановая  роща  на   экране
расступилась, к нему медленно, словно бы по воздуху, поплыл  белый  дом  в
два этажа - старинный,  беломраморный,  с  резными  луковицами  и  широкой
балюстрадой,  опоясывающей  дом  на  высоте  второго  этажа.  По   широкой
ухоженной  лужайке,  с  футбольное  поле  размером,  тоже  поплыла  как  в
замедленной  съемке  на  сказочном  белом  жеребце   женщина   в   длинном
серебристом платье.
     Всеволод судорожно вздохнул,  увидев  смеющиеся  глаза  амазонки,  ее
разрумянившееся лицо. Конь замер у крыльца, хвост  и  грива  струились  по
ветру, а женщина легко процокала каблучками вверх  по  лестнице,  ее  шарф
стремительной птицей пронесся над краем балюстрады.
     Он задержал дыхание, задавливая рванувшую сердце боль.
     - Ну зачем же... - сказал он горько. Щемило так, что чуть не заплакал
от тоски: она там, а он здесь!
     А светлый чистый мир телефильма на  историческую  тему  звал,  манил,
наполнял саднящей горечью. Как часто  теперь  идут  инсценировки  классики
прошлых веков - люди ощутили тягу к временам устойчивым, добротным!
     - Ну почему, - вырвалось у него, - им бог дал, а мне только показал?
     Уже  одетый,  опаздывая,  так  и   не   позавтракав,   зато   всласть
натосковавшись о чистом и прекрасном мире и незагаженной  природе,  чистом
не6е, он в злобе выключил телевизор, рванув  за  шнур  так,  что  едва  не
выдернул вместе с розеткой.
     Солнце палило вовсю, стараясь в авральную неделю августа освоить  все
солнечные лучи, отпущенные на лето. Каменные ульи накалились, от них несло
жаром.
     Он шел, с отвращением чувствуя, что из мегаполиса не  вырваться.  Уже
не старый пленочный город, ныне  население  разнесено  на  три  мегаэтажа:
вверх дома и эстакадное метро, на плоскости - улицы  и  площади,  внизу  -
подземные переходы, метро...
     И во всех трех измерениях полно людей. Ими запружены улицы, переулки,
они давятся на перекрестках перед красным светом, а в это время  по  шоссе
вжикают в несколько рядов автобусы, троллейбусы, машины - все под  завязку
набитые людьми.
     В троллейбусе он застрял на площадке, не  сумев  продраться  в  тихий
угол. Жали отовсюду, он до судорог пружинил мускулы, чтобы не раздавили.


     На втором этаже  всем  телом,  кожей,  кровью  ощутил  чужую  и  даже
враждебную ему  жизнь.  Узкий  коридор  мертво  сиял  гладким  металлом  и
пластиком, под ногами звенело что-то ненатуральное, с  белых  безжизненных
дверей кабинетов немигающе смотрели  пластмассовые  квадратики  с  глазами
цифр.
     Кабинет Романа был в носке сапожка: боковом ответвлении  коридора,  и
Всеволод всякий раз приближался с тайной опаской,  сворачивал  по  широкой
дуге, чтобы не встретиться с чем-то страшным, механическим, хотя  и  знал,
что ничего такого в институте нет, но  уж  очень  неживой  здесь  коридор,
стены, потолок, даже воздух неживой, словно его нет вовсе!
     Он стукнул в дверь, подавляя щемящее  чувство  неправильности,  будто
уже сделал что-то нехорошее. Над самым ухом металлический голос рявкнул:
     - Идет эксперимент. Кто и по какому делу?
     - Роман, это я, - буркнул  Всеволод.  Динамик  всегда  заставлял  его
шарахаться, нервно коситься по сторонам: не хватало, чтобы видели, как  он
пугается говорящего железа.
     Дверь  бесшумно  уползла  в  стену.  В  глубине  круглого,  блещущего
металлом зала горбился пульт, словно бы и без него голова не шла кругом от
циферблатов, индикаторов, сигнальных лампочек,  табло,  экранов,  которыми
густо усыпаны стены от потолка и до пола.
     Роман  поднялся,  пошел  навстречу.  Всеволод  напрягся.  Он   всегда
напрягался, когда Роман поворачивал к нему худое нещадное лицо. Роман тоже
был из металла, циферблатов, конденсаторов - даже в большей  степени,  чем
его зал машинных расчетов, во  всяком  случае,  Всеволод  воспринимал  его
именно так и потому невольно трусил в обращении.
     - Привет-привет, - сказал Роман первым.
     Он коротко и сильно  сдавил  кисть,  поднял  и  без  того  вздернутый
подбородок, указывая на кресло. Всеволод опустился на пластиковое сиденье,
настолько гладкое и стерильное, что любой микроб удавился бы от тоски.
     - Ты по поводу Лены? - спросил Роман.
     Он  стоял  на  фоне   циферблатов,   дисплеев,   такой   же   четкий,
бесстрастный, острый, с туго  натянутой  кожей,  идеально  функционирующий
организм.
     Всеволод потерянно ерзал, избегая взгляда  энергетика.  Он  ненавидел
его способность ставить прямые вопросы, решать  быстро,  четко,  ненавидел
интеллектуальное превосходство,  способность  состязаться  с  компьютером.
Озлобленно говорил себе: "А может ли он любоваться опавшим листиком?  А  я
могу...", - однако в глубине души сознавал, что  преимущества  здесь  нет,
тем более что и самому на эти опавшие листики начхать с высокого балкона.
     - Да нет, -  пробормотал  он  наконец  сдавленным  голосом.  Озлился,
вздернул подбородок, злясь, что у него не такой  квадратный,  выступающий,
как у Романа. Тот улыбался одними глазами, смотрел прямо в  лицо.  Взгляды
их встретились, и Всеволод ощутил, как черные глаза Романа  погружаются  в
его светлые, подавляют, подчиняют,  навязывают  собственное  отношение  ко
всему на свете.
     - Тогда зачем же?
     - Не знаю, - ответил Всеволод и понял, что и в самом деле  не  знает,
зачем пришел в этот холодный, жестокий к слабым мир. - Э... как ты  насчет
лотереек?
     Роман удивился. Пожалуй, оскорбился даже:
     - За кого ты меня принимаешь? Я  работаю  тяжко,  но  не  надеюсь  на
дурное счастье. Все, что имею, чего достиг - моя заслуга! Лотерейки - шанс
для слабаков.
     - А я покупаю, - буркнул Всеволод.
     Заходящее солнце зацепилось краешком, и густой оранжево-красный  свет
потек по голому металлу, оживляя его так, что Всеволод  даже  приревновал,
словно бы  солнце  растений  и  зверей  предало  его,  коснувшись  мертвой
враждебной жизни.
     Солнечный луч рассекал зал надвое. Роман, скрестив руки, стоял по  ту
сторону. Его темные глаза казались еще темнее.
     - По-моему, - сказал Роман убежденно, - ты  пришел,  чтобы  поставить
точки над "и". Кстати, давно пора.
     - Да какие там точки? - Всеволод снова сбился на  бормотание,  злясь,
что не может вот так  в  лоб  говорить  и  решать,  а  все  у  него  через
недоговорки, околичности, рефлексии. - Дело  не  в  Лене  вовсе...  Просто
тоскливо мне. Тошно, понимаешь?
     Сказал и удивился. Другому бы вовек не  раскрылся,  а  этому,  своему
удачливому сопернику, готов распахнуть нутро, словно  бы  любой  другой  -
такой же слабый и сложный, а Роман - бесстрастный, хотя и мощный механизм,
или, на худой конец,  врач  или  банщик,  перед  которыми  раздеваться  не
зазорно.
     - Раньше про таких говорили, - сказал Роман медленно, -  не  от  мира
сего...
     - Да-да, - согласился Всеволод торопливо, - мне только  в  этом  мире
тоскливо...
     - А в прошлом?
     - Не был, не знаю.
     - Врешь, - отрезал Роман убежденно. - Бываешь...  Многие  теперь  там
бывают. Даже я бываю, только мне