- Спасибо, Дан, - сказала она. - Вспомнить сейчас о  моей  ноге  -
это говорит о многом. Еще побаливает. Но я терплю. Дети... И вы.
    - Глупая, - сказал он.
    - Это у меня от рождения, - сказала Ева. Машина бесшумно летела  -
не по дороге, кажется, а уже  над  нею;  точка  впереди  начала  снова
обретать очертания.
    - Хорошая у вас машина, - сказал Милов.
    - Рикс не любит маленьких.
    - А поживее она способна?
    - По такой дороге я легко дам сто двадцать миль, если понадобится.
А он держит примерно восемьдесят.
    - Быстрее не может. Приблизься  метров  до  пятидесяти.  Ближе  не
надо. И как только я начну стрелять - жми на тормоза.
    - Что ты хочешь с ним сделать? Я надеюсь...
    - Только то, чего он сам захотел. Как тут опустить стекло?
    - Кнопкой.
    Милов опустил стекло, высунулся: сперва руки  с  автоматом,  потом
голову - но ее пришлось тут  же  убрать:  резкий  ветер  бил  в  лицо,
заставлял закрыть глаза. Ничего, мы и так... Хотя бы  по  колесам.  Не
уйдет, и отстреливаться не сможет - он же не рейнджер,  он  нормальный
гражданин, честный, добродетельный умалишенный.
    Он выпустил короткую очередь. Вторую. Граве вилял  по  дороге,  по
всем  четырем  ее  полосам.  Мимо.  Опять  мимо.  Что  я  -   стрелять
разучился?.. Так, заднее стекло - в  крошки.  Виден  затылок,  голова,
пригнувшаяся к рулю. Нет, в него  не  буду.  Дам  шанс:  если  он  все
выдумал - пусть живет.  Только  сбить  с  дороги:  если  в  машине  не
пластик, он уцелеет, отделается синяками, может быть. Только  сбить  с
дороги. Сейчас он снова вильнет - и можно будет по колесам...
    Длинной  очередью,  последними  патронами  он  повел  сверху  вниз
наискось. Но Граве в последний миг вильнул, и багажник закрыл колесо.
    Ревущее пламя клубком оторвалось от дороги, на лету рассыпаясь  на
части. Налетела взрывная  волна.  Ева  вскрикнула.  Линкольн  рвануло,
занесло,  швырнуло  в  канаву.  Сталь  скрежетала,   сминаясь.   Земля
перевернулась. Финиш, конец пути.
    - Ева, вы живы?
    Она  лежала  на  траве,  куда  Милов   вытащил   ее   из   смятой,
невосстановимо изуродованной машины; у него самого был  рассечен  лоб,
кровь текла по  лицу,  и,  кажется,  пару  ребер  придется  капитально
ремонтировать. Но, может быть, и не так все плохо.
    - Ева!
    Она открыла глаза:
    - Что с нами было?
    - Дорожно-транспортное происшествие. Она несколько  раз  моргнула.
Глубоко вздохнула и охнула.
    - Где болит? - спросил Милоз.
    - Спросили бы, где не болит...
    - Минутку. Здесь болит? А здесь? А так? Тут?
    - Дан, кто, из нас врач? Подозреваю, что вы.
    - Ну, что вы, Ева, милая... Но в санитары гожусь. Теперь попробуем
подняться. Держитесь за меня. Так, та-ак... В общем, отделались  мы  с
вами чрезвычайно легко.
    - Однако, мой рыцарь, ваша внешность несколько пострадала. Пора  и
мне вспомнить, что я медик. В машине есть аптечка...
    - Пусть ее поищет кто-нибудь другой, нам некогда. Да и заживает на
мне мгновенно. До Центра далеко еще?
    - Рядом. Километра полтора, если идти напрямик. Но я, кажется...
    - Ева, Ева, как вам не стыдно! Усидеть сможете?
    - Вы рыцарь или лошадь?
    - Я кентавр.
    - А если всерьез: вам по силам будет?
    - Я в форме, - сказал он. - Ну раз-два... Удобно?
    - Никогда больше не слезу. Хотел бежать от меня. Каково?
    - Я бы вернулся, - сказал он искренне.
    - Знаю. Потому и погналась. Но не  очень-то  воображайте:  у  меня
ведь дети. Все равно, я бы поехала к ним.


    - Наверное, там есть, кому присмотреть?
    - Нет, я должна быть с ними сама. Хоть ползком...
    - До этого не дойдет. А машина все равно дальше не повезла  бы,  -
сказал Милов, когда они поравнялись с глубоким провалом во всю  ширину
шоссе - там, где взорвалась машина Граве. - Ну, мир праху его.
    - А мне жаль его, - сказала она.
    - Да и мне тоже - теперь... Он любил свою жену.
    - Дан, а ведь мы, наверное, сами во многом виноваты.
    - Конечно, - сказал он,  постепенно  привыкая  к  ритму  ходьбы  с
грузом. - И мы, и он, и все, кто только говорил, но ничего  не  делал,
чтобы подхлестнуть наши  правитель-ства  -  ждал,  пока  это  совершит
кто-нибудь  другой.  Ну  что  же,  кто-то  другой   и   осуществил   -
по-своему...
    Пришпорьте-ка меня, Ева, не то мы придем слишком поздно.
    - Запрут крепостные ворота?
    - Нас могут обогнать - те, кто идет уничтожить Центр.
    - И мы вдвоем их остановим?
    - Нет. Но предупредим Центр. И весь мир.
    - И там погибнем?
    - Может быть.
    Метров сто они прошли молча; но идти в безмолвии было труднее.
    - Знаете, Ева, мне страшно повезло.
    - Конечно, знаю. А в чем именно?
    - В том, что вы весите килограммов пятьдесят, не больше.
    - Девяносто шесть фунтов.
    - Представляете, если бы вы весили двести?
    - Я? Никогда! - возмущенно заявила она.
    - Ну, не вы, а другая женщина...
    - Дан! На свете нет других женщин, ясно? Есть только я!
    Он медлил с ответом.
    - Немедленно опустите меня на землю! - потребовала она. - Не желаю
иметь с вами ничего общего!
    - Их нет, Ева, - сказал он. - Никогда не было. И не будет. Пока мы
живы. Но если бы когда-нибудь  раньше  они  были,  то  не  обязательно
носили бы брюки и брюки, вечно брюки.  Знаете,  кентавры  очень  любят
ощущать...
    - Терпение, Дан, - сказала она. - Они не приросли ко мне.
    - Только на это я и надеюсь, - сказал он, ускоряя шаг.


    Сквозь редкую цепочку окружавших  Центр  добровольцев  они  прошли
беспрепятственно, никто даже не попытался задержать  их,  а  Милов,  к
тому же, все еще носил на груди дубовый лист. Широкие стеклянные двери
распахнулись  перед  ними,  пропустили   и   захлопнулись.   И   сразу
показалось, что все беды и опасности, пожары и  убийства,  свидетелями
которых они были, на самом деле не существовали, что сами они выдумали
и поверили в них, как Граве - в убийство Евы. На самом же  деле  везде
царил порядок, и разумная жизнь текла, как ей и  полагалось,  и  можно
было спокойно думать о своей работе и своей любви. Потому что здесь, в
обширном вестибюле Кристалла, где лежали  ковры  и  на  стенах  висели
подлинники кисти мастеров, и сиял мягкий, неназойливый свет, и  стояла
крепкая, благословенная тишина, - где, одним словом, все выглядело так
же,  как  и  неделю,  и  месяц,  и  год  назад  -  здесь  можно   было
почувствовать  себя  защищенным  всею  той  силой,  которая   была   у
остального, пока еще (хотелось надеяться)  жившего  нормальной  жизнью
мира. Хотя как раз в с  устойчивости  остального  мира  Милов  был  не
очень-то уверен.
    - А  я  думал,  здесь  яблоку  упасть  некуда,   -   сказала   он,
остановившись посреди вестибюля.
    - Ну, Кристалл достаточно велик... Дан, а вам не кажется,  что  мы
уже приехали? Пожалуйста, здесь мне неудобно...
    Он бережно опустил Еву на пол и с удовольствием перевел дыхание.
    - Бедный мой кентавр, - сказала она и провела рукой по его грязной
от пота и пыли, колкой щеке. - Извините меня.
    - Нет, не так, - сказал он.  -  Спасибо.  Спасибо  за  первобытное
ощущение: я вдруг почувствовал себя мужчиной не  только  по  первичным
признакам.
    - Зато теперь я принимаю на себя роль женщины и хозяйки дома.  Вам
нужны ванна, бритва и  гардероб.  Потом  нам  не  помешает  что-нибудь
выпить и немного поесть.
    - Лазурная перспектива, - согласился он. - Но  это  потом.  Прежде
всего отведите меня  на  радиостанцию.  Необходимо  как  можно  скорее
оповестить весь мир. Скорее всего, это уже сделано, однако я не  знаю,
в какой степени здесь  понимают  ситуацию:  глядя  из  этого  райского
уголка, кажется, трудно составить верное представление.  Ева  покачала
головой.
    - Вы не знаете наших порядков, Дан. Никто и  близко  не  подпустит
вас к микрофону и не примет от вас ни  единого  слова  без  разрешения
администрации. И никто не даст вам этого  разрешения  прежде,  чем  вы
убедите их в необходимости этого...
    Что-то неуловимо изменилось в  ней,  когда  она  оказалась  внутри
Кристалла: там, в дороге, она была только женщиной,  а  тут  -  еще  и
человеком, работающим в Центре и подчиняющимся его порядкам.
    - Черт бы побрал  ваших  бюрократов,  -  сказал  Милов.  -  Ладно,
ведите, я им в двух словах объясню...
    - В  двух  словах  они  не  поймут.  Научная  администрация,  Дан,
консервативнее любой другой. И  до  тех  пор,  пока  вы  больше  всего
напоминаете беглого каторжника, с вами и разговаривать не станут, и  я
ничем не смогу помочь. Я ведь хозяйка около своих гермобоксов,  а  для
всего Центра - величина столь малая, что никто даже не заметит, если я
вообще исчезну.
    - Ну! Супруга самого Рикса...
    - Рикс - это звучит там, в городе. А  для  Центра  он  всего  лишь
обосновавшийся здесь бизнесмен, далеко не из самых крупных.
    Разговаривая, она медленно, припадая на ногу, вела его к стене,  в
которой виднелись двери лифтов. Он попытался было  воспротивиться,  но
тут же понял, что она права. Ладно, - подумал он, - у нас  есть  фора.
Мы  опередили  пехоту,  пожалуй,  часа  на  четыре.   Ему   показалось
удивительным, что где-то еще могут работать лифты; но  здесь  исправно
вспыхнул зеленый треугольничек, и видно было, как  кабина  заскользила
сверху по прозрачной шахте.
    - Фантасмагория! - не удержался он. - Я начинаю  всерьез  бояться,
что ваши шефы могут не понять, насколько дела плохи.
    - Вы и сами уже не так уверены, правда? Он промолчал.
    Они вышли на двадцать втором. Широким пустым  коридором  добрались
до ее отделения. Дежурная сестра сидела на своем месте у  пульта  -  с
головы до ног в голубом, накрахмаленная, спокойная, уверенная в себе.
    - Добрый вечер, доктор Рикс. - Тонкие брови сестры выразили  нечто
вроде удивления. - Вы с больным? Секунду,  я  вызову  доктора  Нулича,
чтобы отправить пациента в-клинику... - Она говорила с акцентом.
    - Нет нужды, сестра Пельце. Душ и что-нибудь,  во  что  можно  его
переодеть.
    - Только не в пижаму, пожалуйста, - попросил Милов.
    - Позвоните в клинику, пусть там посмотрят в гардеробной  -  может
быть, у кого-то из больных найдется подходящее.
    - Там мало  что  осталось,  доктор.  Почти  всех  больных  сегодня
вывезли эти... местные. Остались только иностранцы.
    - Скажите, сестра, может  быть,  мне  самой  сходить  в  гардероб.
Привычка к подчинению возымела действие.
    - Наши палаты - те, что для родителей - пусты. Душ  можно  принять
там. А вы сами, доктор? Похоже, что вы попали в катастрофу.
    - Не мы одни, сестра.
    - Знаете, наши палаты едва удалось отстоять:  сейчас  в  Кристалле
так много людей - ученых со всех концов Центра, жены, дети... Странно,
гостиница почти пуста. Так нет,  всех  привезли  сюда.  Теперь  они  в
кабинетах, гостиных, комнатах для переговоров... Но у нас, к  счастью,
тишина: дети.
    - Их не увезли вместе с больными?
    - Кто бы позволил!
    - Хорошо. Я пойду к себе,  приведу  себя  в  порядок.  Дан,  когда
будете готовы - приходите ко мне, сестра вас проводит.
    Она пошла, стараясь хромать как можно меньше. Милов смотрел вслед,
пока сестра не окликнула его:
    - Мистер  Дан,  пожалуйста  -  я  уже  пустила  воду.  -   Она   с
неодобрением посмотрела на автомат Милова.  -  А  это  можно  оставить
здесь - потом выйдете и заберете.
    - Да,  конечно,  -  спохватился   Милов.   Усмехнулся:   -   Когда
насмотришься на происходящее в городе, кажется  странным,  что  где-то
еще есть вода в кранах.
    - Мы не зависимы от властей, - сказала гордо сестра Пельце.
    - Дай-то Бог, - пробормотал Милов, направляясь в палату.
    Перед тем, как идти в ванную, заглянул в комнату  -  кровать  была
застлана свеженьким, пестрым, с острыми складками  бельем.  Сейчас  бы
отключиться минуток на шестьсот, - подумал он мечтательно. -  Да  если
бы еще не в одиночку... Но, похоже, в этой жизни выспаться  больше  не
придется, да и ничего другого тоже. Ему все яснее становилось, до чего
незащищенным  был  Центр;  если   дей-ствительно   придется   защищать
его-задача может оказаться непосильной: стеклянные двери - и  никакого
оружия, нечем оборонять, да и некому. Это  ведь  не  военная  база  на
чужой территории... Что может спасти? Только вмешательство со стороны.
Но там ничего не знают, и узнают наверняка слишком  поздно.  Ладно,  а
вымыться все-таки не мешает...
    Он так  и  сделал,  стараясь  не  совершать  лишних  движе-ний,  и
почувствовал, что боль во всем теле начала уни-маться  по  мере  того,
как Милов расслаблялся, выгонял из себя напряжение. Когда он вышел  из
ванной, одежда оказа-лась  в  палате.  Дисциплина  тут  у  них  почище
армейской, - усмехнулся он, - но в медицине, наверное,  только  так  и
можно - если всерьез работать, если не для формы. - Он глянул на  себя
в зеркало. - Все-таки совсем иное впечатление. Правда, автомат к этому
костюму как-то не идет. И все же без него - никуда.  Вот  патронов  бы
еще раздобыть - выйти, ограбить добровольцев, что ли, пока к  ним  еще
не подоспела подмога?
    Сестра Пельце  снова  осуждающе  покосилась,  когда  он  подхватил
автомат и закинул за спину. Однако не сказала ни слова. Они  дошли  до
замыкавшей коридор перегородки  с  дверью.  В  полутемной  палате  Ева
сидела за столиком,  опираясь  подбородком  о  кулаки  -  посвежевшая,
причесанная, в  халате.  Компьютер.  Приборы,  экраны  со  струящимися
кривыми. Еде уловимое дыхание каких-то механизмов...
    - Вот они, - сказала Ева, и  Милова  поразила  прозвучавшая  в  ее
словах нежность женщины, у которой, видно, своих детей не было - а  не
просто сострадание врача. Она встала и  подвела  Милова  к  прозрачным
камерам, в которых мирно спали младенцы, дыша воздухом,  какого  более
не  существовало  в   окружающем   мире:   чистым   воздухом,   диким,
нецивилизованным, первобытным. Вот они, - подумал Милов, чувствуя, как
комок  возникает  в  горле,  -  те,  ради  кого  следует  сломать  эту
цивилизацию, сделать из нее что-то, пригодное для жизни. Не только для
них, конечно. Для  всех.  И  самих  себя.  Но  это  они  принесли  нам
сообщение, подали сигнал: медлить больше нельзя. Они просигналили - но
те, кому следовало, не обратили на него внимания...
    - Идемте, Ева, - сказал он. - Где там ваши вседержители?
    - Сейчас все собрались в ресторане. Очень кстати, не правда ли?
    - Лучше бы они собрались на радиостанции, - ответил Милов.
    - Там бы нас не накормили.
    - Хозяйка дома, - улыбнулся он.
    - Нет, к сожалению. Будь я хозяйкой, сразу дала бы  вам  микрофон.
Но должна ведь женщина хотя бы накормить своего любовника?
    - Я уже любовник? - спросил он.
    - Будешь, - сказала Ева, - куда ты денешься.
    Большой зал ресторана оказался битком набитым - одни  ели,  другие
сидели  за  бутылкой  вина  или   чего-нибудь   покрепче,   но   везде
разговаривали;  видимо,  неопределенность  положения  Центра  все   же
ощущалась и тревожила если не всех, то  многих.  Разговоры  велись  на
разных  языках:  в  предчувствии  опасности   люди   сознательно   или
бессознательно  группировались  землячествами.  Заграница,  -  подумал
Милов. - Наши бы наверняка засели в конференц-зале, тут, надо  думать,
не один такой, а эти, видишь - в ресторане, не  привыкли,  как  мы:  с
президиумом, с  докладчиком...  Зато  там  сразу  было  бы  ясно,  где
начальство, а тут я даже не пойму, кто директора, а кто лаборанты...
    Ева, видно, в этом все же разбиралась, и уверенно вела  Милова  по
сложной траектории между расставленными, могло  показаться,  в  полном
беспорядке столиками. Он успевал уловить обрывки разговоров -  на  тех
языках, какие понимал:
    - Когда вернусь в Кембридж, подниму кампанию протеста...
    - В конце концов. Германия вложила в этот Центр так  много,  и  мы
ведем здесь важнейшие разработки...
    - ...И вы понимаете, Смарт, это семнадцатая элементарная  частица,
я полагаю...
    - ...Накупила кучу барахла.  И  если  нас  будут  вывозить  отсюда
вертолетами, то придется все бросить. Но комп  я  все-таки  постараюсь
вытащить...
    Земляки, - с удовольствием подумал Милов, прислушиваясь к русскому
языку.  Но  сейчас  не  было   времени   даже   окликнуть   соотчичей,
поздороваться с ними.
    - ...Глупости, ничего не случится. Они еще принесут извинения, вот
увидите. Государственный секретарь, я уверен, уже...
    - Обождите  минутку  здесь,  Дан,  -  сказала  Ева.  -  Сперва   я
представлю вас заочно,  -  и  она,  почти  не  хромая,  направилась  к
столику, стоявшему в едва уловимом, но все  же  отдалении  от  прочих.
Милов остановился. Рядом  несколько  столиков  было  сдвинуто  вместе;
здесь, судя по разнообразию акцентов, компания была интернациональной.
    - ...Ну, а чего же вы ждали? Да я в любой миг могу перечислить все
преступления, какие мы совершили и продолжаем совершать по отношению к
природе. Только это займет не часы - дни, недели... Возьмите  хотя  бы
все Красные книги. Везде!  Леса.  Мировой  океан.  Почвы.  Ископаемые.
Воздух.  Флора.  Фауна.  Озон.  Даже   космос   успели   уже   изрядно
запакостить...
    - Прискорбно, конечно, и все же это не повод для эксцессов. Просто
- такова жизнь, и другой она быть не могла.
    - Такой ее сделали - при нашем усердном  способствовании.  Не  дав
себе труда подумать - должна ли она быть такой.
    Еще один:
    - Да, мы исправно выполнили все, что было предсказано за сотни лет
до нас...
    - Ну конечно, вы же коммунист, кого начнете  цитировать  сейчас  -
Ленина или Маркса?
    - Всего лишь Ламарка, успокойтесь. Того самого,  Жана-Батиста.  Он
сказал примерно так: "Назначение человека, похоже, заключается в  том,
чтобы уничтожить свой род, сперва сделав земной  шар  непригодным  для
обитания".
    - Чепуха. Возьмите хотя бы продолжительность жизни:  когда  раньше
она была такой? Когда  раньше  планета  была  в  состоянии  прокормить
столько людей? Можно привести сотни возражений! Вы просто пессимист...
    - Возражать мне легко. А вы возразите им!
    - А кто "они" такие?
    - Да все остальные, Кто верил нам или в нас, не  задумываясь,  шел
за нами, полагая, что мы-то уж знаем, куда ведем. Люди.  Человечество,
если угодно. Надо быть совершенными идиотами или  слепцами,  чтобы  не
видеть,  что  именно  к  такой  развязке   идет   дело.   Потому   что
человечеством все больше овладевал ужас. А ужас, когда достигнута  его
критическая масса, взрывается. Это было ясно уже годы назад!
    - Кому ясно? Вам, допустим, было ясно? Мне, например -  заявляю  и
клянусь! - ничего подобного и в голову не приходило! Вам было  ясно  -
вот и предупредили бы. Что же вы тогда молчали?
    - Да потому что я, как и все мы,  получил  нормальное  современное
воспитание, научившее нас думать одно, говорить другое и делать третье
- то, что все делают. Все катились под гору - и  я  катился  со  всеми
заодно,  и,  как  любой   из   нас,   старался   съехать   как   можно
комфортабельнее...
    - Да перестаньте! Пусть мы и нанесли некоторый ущерб, не  отрицаю,
но в наших силах - все исправить. Дайте мне только время...
    - Берите, берите все время, сколько его есть и будет до  скончания
веков, я не жаден, дарю вам вечность. Но вот дадут ли вам  время  они?
Понявшие, что надежды на  нашу  совесть  тщетны,  цивилизация  сильнее
совести-и что если они хотят сохранить хотя бы те воздух и воду, какие
еще существуют сегодня, то им надо стрелять  в  нас  с  вами,  громить
лаборатории,  взрывать  заводы  и  станции,   раскалывать   головы   с
оптимально организованным серым  веществом...  Они  не  хотят  больше,
чтобы  взрывались  реакторы,  рушились  плотины,  шли  желтые   дожди,
выбрасывались удушливые газы, чтобы ширилась ОДА...
    - Опять-таки позвольте усомниться: уже был СПИД - и никто не начал
стрелять.
    - Потому что там речь шла все-таки о  природном  явлении.  Хотя  в
наших условиях эта локальн