ьше.
     - А то, что прижали... рано празднуете, доблестный тавел.  Кор  Алнаб
был для вас не противник, но с кором Эсланом стоит считаться.
     - Великий полководец!
     - Хватит того, что он умен, и, думаю, он не станет мешать досу Криру.
     - Крир - голова, тут я  не  спорю,  но  супротив  меня  он  все  одно
мальчишка!
     - Об этом можно судить только в бою.
     - А ты что, пугать меня вздумал?
     - Нет. Для нас победа Квайра не лучше победы Лагара.
     -  Не  пойму  тебя  что-то,  -  сказал  Тубар  и  озабочено   поскреб
подбородок.
     - Тут нет загадки, доблестный тавел. И так, и так мы все попадемся  в
лапы Кевату.
     - Ты брось! Нам Кеват не указ! Ежели ваш господин страну продал,  так
у Господина Лагара и сил, и ума поболе!
     - Почему же тогда Огилу пришлось бежать из Лагара?
     - А, черт тебя задери! - сказал Тубар с досадой. -  Эк,  уел!  Ладно,
давай прямо, не виляй, как собачий хвост. Чего вам от меня надобно?
     - Мира между Квайром и Лагаром.
     Он поглядел удивительно и захохотал - прямо пополам сложился.
     - Ну, парень!  Ох,  придумал!  Вот  мы  с  тобой...  вот  мир  сейчас
заключим... и все?
     - Зачем же мы? Квайр и Лагар. И не сейчас, а, скажем, весной.
     - Да весной я уже в Квайре буду!
     - Выберитесь сначала из-под Гардра, доблестный тавел!  Что-то  второй
месяц, как ни мы, ни вы отсюда ни на шаг!
     - А ты, парень, нахал, - сказал он совсем не сердито. - Да я за такие
речи...
     - Правда боятся только трусы, а в вашей смелости я  уверен.  Не  ваша
вина, что у вас шесть тысяч против тринадцати, и не  наша,  что  Квайрской
армией командуют тупицы. Вы дважды били нас под Гардром, но  мы  не  уйдем
отсюда. Преимущество квайрской конницы бесспорно, и  Гардрские  равнины  -
единственное место, где можно его использовать. Биралы еще не были в  бою,
и вам предстоит встретится с досом Угаларом.
     - Что-то ты больно уверен! Иль Угалар тебе сам сказал?
     - Да.
     - Да ты что? Никак с Угаларом видался?
     - Три дня назад, доблестный тавел.
     - Ну, парень! Знать, ворожит тебе кто! Иль,  может,  еще  голова  про
запас?
     Увы, славный тавел! Просто у  всякого  своя  война.  Вы  деретесь  за
Лагар, мы - за Квайр. А на войне, как на войне.
     - Вот чего умеет Калат, так это людей выбирать! Ладно, еще потолкуем.
Отужинать со мной не изволишь ли?
     - Сочту за честь, славный тавел!
     Рослый телохранитель споро накрыл на стол и подал посудину  с  теплой
водой. Вслед за Тубаром я обмакнул в нее пальцы  и  вытер  их  грязноватой
салфеткой. Заметил его ожидающий взгляд и прочел застольную молитву.
     Да, я и это умею. Можно сказать, судьба готовила меня к этой роли.  В
первый раз я без горечи подумал о школе святого Гоэда, об этих  проклятых,
потерянных годах.
     Я был лучший ученик и  худший  воспитанник,  истинное  проклятие  для
отцов-наставников. Страшно вспомнить, какие  дикие  штуки  я  выкидывал  -
просто так, от тоски. Сколько раз вместо ужина я стоял  у  стола  и  читал
молитву. Повторял ее  десять,  двадцать,  тридцать  раз,  давясь  голодной
слюной и злыми слезами; злобно и радостно представлял, как я  подожгу  эту
тюрьму, и как они будут кричать и метаться в огне, и презирал себя за  эти
мечты.
     А потом я научился отключаться. Я решил задачи, брал в уме интегралы,
я прятался и чистый и ясный мир математики, где не было  места  ни  жующим
ртам, ни елейным лицам, ни  этим  жалким  покорным  словам,  что  бездумно
бормочут губы. Жаль, что я не умею ничего забывать!
     Мы чинно поужинали - и  снова  остались  вдвоем.  Тубар,  подобревший
после крепкого лота, вдруг спросил:
     - А ты из каких Бэрсаров будешь?
     - Не сочтите за дерзость, доблестный тавел, но я не хочу вам врать.
     Я не хотел его рассердить, но не мог рисковать.  Тубар  хорошо  знает
Балг, впрочем и все заморские земли до самого Гора. Но он не  рассердился.
Усмехнулся, будто и не ждал другого ответа:
     - Заладил,  как  ученая  этла:  "доблестный"  да  "доблестный".  Моей
доблести и без величаний не убудет. Раз я  попросту,  так  и  ты  язык  не
ломай!
     - Как вам угодно, биил Тубар.
     - И то лучше. Ладно, раз про себя не хочешь, скажи про Калата.
     - А что вы хотите услышать?
     Мы долго глядели друг другу в глаза, и он опять усмехнулся:
     - Значит, не сдается?
     - Не сумеет даже, если сам захочет. Но устал, конечно.  Очень  трудно
нас удерживать - в Квайре уже голод по селам.  Осень  была  мокрая,  хлеба
полегли.
     - И в Лагаре полегли.
     - Да, и вам тяжело. Урожай плохой, приграничные области  разграблены,
пираты опять зашевелились...
     Тубар вскинул голову; опять холодными и зоркими стали его глаза.
     - А это к чему?
     - Был разговор в Квайре... в одном купеческом доме. Знакомый купец...
только вернулся из Тардана. Сын его в прошлом году попался пиратам, вот он
и ездил выкупать. У некого Асата... может, знаете?
     - А как же!
     - Он был у Асата раза три - все не могли сторговаться. Однажды застал
там кеватского посланника. А в гавани как раз снаряжали двадцать кораблей,
четыре принадлежат Асату.
     - Чуют сволочи, что мне не до них! А кеватца к чему приплел?
     - Обычная история.  Если  бы  побеждал  Квайр,  на  нас  бы  спустили
бассотских олоров. Лагар берет верх - давай тарданских пиратов. А когда мы
обескровим друг друга в этой дурацкой войне, Кеват нас одолеет.
     - А кто ему мешает сразу напасть? Войска хватит.
     - Не мне учить вас, биил Тубар, - сказал я, сражаясь с зевотой. - Что
толку в численности, если кеватцы дерутся до первого поражения?
     - Это ты прав. Какие из рабов воины? А вот, не  больно  ли  ты  много
знаешь, в лесу сидючи, а?
     - В такое время из лесу видней. К нам ведь отовсюду идут...  даже  из
Кевата. Ремесленники. Поддались на обещания, ушли - а вышло,  что  сменили
землянку на погреб: были вольными, стали рабами. Везде плохо, биил Тубар.
     - Но, это ты по молодости! Сколько уж так было на моем веку: до того,
вроде, худо, прямо руки опускаются. А время прошло - глядишь,  опять  люди
по-доброму живут.
     - Но вы-то рук никогда не опускали?
     Он добродушно засмеялся.
     - Вроде нет. Моим-то рукам работы всегда в достатке. То, вишь, пираты
одолеют, а то и соседей пора пугнуть,  чтоб  не  зарились.  Вы  вот  нынче
полезли. Некогда и старость потешить. А что про войну говоришь... может, я
бы и послушал, коли б ваши не под Гардром стояли. Покуда хоть  один  чужой
на лагарской земле, я мира не запрошу.
     - А если вам предложат мир?
     - Кто?
     - Мы.
     - Вон оно что! Выходит, не зря про весну обмолвился?
     - Не зря.
     - Бунт? - с отвращением спросил Тубар.  -  Не  думал,  что  Калат  до
такого дойдет!
     - Значит, лучше пусть один дурак губит две страны?
     - Тише ты, черт! Чтоб  я  таких  слов  про  ставленника  господня  не
слыхал!
     - Ставленник господень? - процедил я сквозь зубы. - Первым в  славной
династии Киохов был разбойник, глава шайки, которая орудовала  на  Большом
торговом пути. Совет купеческих старшин нанял его  для  охраны  дороги  от
других мерзавцев, и  он  в  этом  так  преуспел,  что  был  выбран  главой
городского ополчения, когда калар Сартога напал на Квайр. Огс Киох  разбил
его войско, захватил замок и, убив калара в покоях  его  дочери,  насильно
взял ее в жены, чтобы объявит себя каларом Сартога. А вернувшись в  Квайр,
воспользовался торжеством в свою честь, чтобы перебить Совет  Благородных,
правивший  Квайром,  и  стать  локихом.  Воистину  беспорочный  ставленник
господень! 130 лет правит Квайром династия Киохов, и за это  время  только
двое из них взошли на  трон  законным  путем.  Тисулар  I,  который  сразу
отравил родного брата, и нынешний Господин Квайра - Ниер III, единственный
сын человека, который не мог иметь детей.
     - Ну и намолотил же! Слушать тошно!
     - А глядеть, что делают с Квайром, не тошно? Десять лет Огил не думал
о бунте - чего  он  достиг?  Ремесла  хиреют,  торговля  в  упадке,  народ
обнищал. А теперь и война... Хватит! Надо спасать страну! Двести лет Квайр
неплохо обходился без локихов, может, попробовать, как выйдет теперь?
     - Да тише ты, сумасшедший, чего разорался! Ну  и  кипяток!  Грех  так
говорить, парень. От бога власть,  нельзя  стране  без  владыки.  Где  нет
господина - там разброд. Мигом все ваши калары передерутся!
     - Что толку строить крыльцо раньше дома? - сказал я, остывая.  -  Это
только мои мысли, биил Тубар, а как будет, не мне решать.
     - И слава богу! Эк, напорол - слушать боязно! Ладно, ты не говорил  -
я не слыхал. Люблю храбрецов, давняя моя беда. Что все владыки  из  одного
теста, а тесто то черт месил, я и сам знаю. Но без господина нельзя! Помни
мое слово: с купчишками Господин Лагара  говорить  не  станет.  А  что  до
другого прочего... Вояк ваших бил и бить буду, ежели не будет честный  мир
предложен, Лагар на него согласится.
     - А Кеват?
     Тубар подмигнул мне.
     - Ежели время не упустите, так кеватского посланника к весне в Лагаре
не будет.
     - Не упустим. Храни вас бог, благородный тавел!


     Так и не научился ориентироваться в лесу. Только к вечеру понял,  что
мы едем не в нашу избушку, а на хутор,  где  была  основная  база  Баруфа.
Легендарное место: как поведал Эргис, здесь когда-то жила  злая  колдунья,
сгубившая уйму народу. Десять лет никто не  смел  подходит  к  дому,  пока
Баруф не набрел на него. Говорили, что призрак  колдуньи  все  еще  бродит
вокруг и губит всякого, кто окажется слишком близко.  Баруф  почему-то  не
испугался. Он провел в доме  три  ночи  и  расколдовал  его,  чем  снискал
почтенье крестьян целого края. Но дурная  слава  осталась  -  и  это  было
неплохо.
     Хутор встретил нас запахом дыма и дразнящим запахом  мяса.  Невидимые
часовые птичьим криком известили  о  нашем  приезде,  и  Баруф  вышел  нас
встречать.
     Что-то он был не в своей тарелке: к ужину  не  притронулся  -  сидел,
зябко кутаясь в  меховую  одежду,  а  потом  сразу  увел  меня  к  себе  в
боковушку.
     - Как съездили?
     - Ничего, - ответил я равнодушно. - Замерз, как собака.
     - А тавел?
     - Чудный дед. К весне собирается быт в Квайре.
     Обычная  наша  игра:  я  должен   его   подразнить.   Потребность   в
компенсации? Желание хоть как-то уравняться? Не  знаю.  Знаю  только,  что
Баруфу эти стычки бывают иногда нужнее, чем мне. Но  не  теперь.  Он  лишь
кивнул устало и тяжело уселся на постель. Вот тут-то только я заметил, что
у него горит лицо и губы запеклись.
     - Ты что, болен?
     - Есть немного. Ничего, Тилам. Я уже принял риаг. Рассказывай.
     - Черта с два! Ложись, а то рта не раскрою!
     Он поглядел, увидел, что я не шучу, и забрался под одеяло.
     - Может, отложим?
     Баруф покачал головой, и  я  стал  рассказывать  уже  не  ломаясь.  Я
говорил, а он слушал, не отводя глаз и почти не мигая, и когда я закончил,
он долго молчал, все глядел и глядел, словно чего-то еще ожидал от меня.
     - Ты что, недоволен?
     -  Почему?  Это  больше,  чем  я  ожидал.  Старику  понравилось  твое
нахальство.
     Я решил смолчать. Поскорее разделся и юркнул под одеяло. Прошлую ночь
я почти не спал: опять меня навестил старинный кошмар  -  взрыв  установки
Балса в Кига - проснулся в холодном поту и промаялся до утра.  Думал,  что
сразу засну, но почему-то не спалось - может быть, меня  просто  тревожило
больное дыхание Баруфа? Очень хотелось спросить, как он и что с ним  такое
- только ведь он не ответит. Глянет - и промолчит. Это он оч-чень умеет. И
я спросил о другом:
     - Баруф, а тебе не хочется хоть что-то о себе рассказать?  Я  ведь  о
тебе ничего не знаю.
     - Тебя это задевает?
     - Да. Нас здесь только двое. Если уж верить...
     - Я верю, Тилам. Просто есть воспоминания... лучше бы их не  трогать.
Я родился в Аразе. В трущобах. Мне было одиннадцать лет, когда  дядя  меня
забрал. - Он замолчал, долго молчал, а потом сказал глухо: - Нет. Не могу.
Прости, Тилам. Когда дядя взял  меня  к  себе...  я  сначала  прятался  на
ночь... не верил, что добро можно делать просто так. А  потом...  Нет,  до
самого Сэдгара ничего интересного.
     - А твои родители?
     - Не знаю. Никогда не пытался о них узнать.  Все  равно  не  смог  бы
помочь. - Он опять молчал, и у него хрипело в груди.  -  Я  устал,  Тилам.
Давай спать.
     Я усмехнулся в темноте: заснешь ты теперь!
     И он заговорил:
     - Наверное, ты не поймешь. Араз - это как клеймо на душе. Кем бы я ни
стал... оно во мне сидит. И когда я дерусь за будущее -  это  должно  быть
будущее без Араза. Понимаешь? Будущее, в котором не может быть меня.
     - А меня?
     - Тебя это тревожит?
     - Еще как! Представь: началась заварушка, в ней прикончили одного  из
Бэрсаров. Я ведь даже не знаю, который из местных Бэрсаров приходится  мне
предком. Результат: известный тебе Тилам Бэрсар не появится  на  свет,  не
наделает глупостей и не изобретет машину времени. Как тебе такой вариант?
     - Никак. Я уверен, что исторические процессы, если они уже  начались,
необратимы. Здесь мы с тобой принадлежим только Квайру.
     - А я вот не уверен. Ладно, проверим "парадокс дедушки".
     - Что?
     - А, старая шутка. Суть в том, что некто  отправляется  в  прошлое  и
убивает своего дедушку накануне свадьбы.
     - А потом?
     - Проверю на своей шкуре.
     - Мне нравится твой оптимизм.
     - Знаешь, Баруф, я очень пугаюсь, когда ты  начинаешь  меня  хвалить.
Что у тебя на уме?
     Он тихо засмеялся:
     - Угадал, как всегда.  Есть  неприятный  разговор.  Правда,  я  хотел
завтра.
     - Спасибо! Лучше уж сразу.
     - Тебе придется пожить в городе до весны.
     - Зачем?
     Он не ответил.
     - Значит, надо докапываться самому?
     - Не докопаешься, - сказал он спокойно.  -  Пять  дней  назад  умерла
вдовствующая государыня.
     Новость что надо - мне стало трудно дышать.  Она  была  нашим  верным
врагом-покровителем,  эта  неугомонная  старуха,   гроссмейстер   интриги,
единственная опора своего неудачного сына. Но Ниер III еще осенью подписал
себе приговор, назначив наследником своего двоюродного  брата,  кеватского
прихлебателя кора Тисулара. Ну, теперь...
     - Ты об этом, конечно, узнал только сегодня?
     - Нет, - кротко ответил Баруф. - В тот же день.
     И послал меня к Угалару. Все верно. Нельзя было откладывать: это  для
старухи мы были козырями в игре с Тибайеном, для Тисулара  мы  -  кость  в
горле.
     - Уже взялись, - прямо на мысль ответил Баруф. - Солдаты будут  здесь
через два дня.
     - А ты?
     - Завтра ухожу в Бассот.
     - В такое время?
     - В какое? - спросил он устало. - Когда еще ничего не могу?
     - Подождешь, пока уже не сможешь?
     -  Драться?  На  это  Тисулар  и  надеется.  Отличный  повод  позвать
кеватцев. Спасибо! Я не нанимался сажать его на престол.
     - А крестьяне?
     - А зачем я, по-твоему, ухожу? Стоит мне с кем-то задраться,  и  села
поднимутся.
     - Как раз об этом я и думал.
     - Квайр голый, Тилам. Дороги  открыты,  армия  завязла  под  Гардром.
Раньше весны я ничего не могу. Когда поплывут дороги, у  нас  будет  время
кое-что сделать. Ну, а если... Кас ближе, чем Кайал.
     И опять я не ответил, потому что лучше мне было не отвечать.  Решение
единственное - я сам это понял, когда он выложил мне свою невеселую весть.
Просто я был разъярен. Конечно, он правильно сделал,  что  не  сказал  мне
т_о_г_д_а: не смог бы я так разговаривать с Угаларом, да и с Тубаром тоже,
если бы не чувствовал за собой силу - силу, которой у нас уже нет. Но  как
унизительно знать, что ты - болванчик, марионетка, что тобою просто играли
- даже если это делалось ради тебя! Не время выяснять отношения, но  я  не
забуду, я это запомню, Баруф, и больше ты так со мной не сыграешь! Но надо
было кончать разговор, и я спросил через силу: - Значит, в Касе я тебе  не
нужен?
     - Ты не дойдешь до Каса.
     - Ты это знаешь!
     - Да, - сказал он спокойно. - Я знаю, что ты стиснешь зубы  и  будешь
молчать, пока не свалишься, но ты обязательно  свалишься,  Тилам.  У  меня
крепкие парни, но дойдут не все. Просто их я могу оставить в лесу  -  тебя
нет. Ты пропадешь.
     - Хороший предлог.
     - Отнюдь не предлог. Я не хочу тебя потерять. Ты мне нужен. Не только
твоя голова, но и ты сам.
     И я понял, что это правда. В голосе его были тепло  и  боль,  и  ради
этого можно все простить, даже то, чего нельзя прощать.
     И я пробурчал, сдаваясь:
     - А сам как пойдешь? Больной?
     - Не в первый раз. Спим?


     И еще кусок жизни остался позади.
     Серенькое  утро  приняло  нас  в  себя;  мороз  отпустил,  и  ватная,
вкрадчивая тишина стояла в лесу.  Копыта  беззвучно  ступали  в  размякший
снег, не ржали кони, не звякала сбруя. Серыми призраками в  тишину  уходил
наш отряд: десяток крепких парней на крепких мохнатых лошадках, поникший в
седле Баруф и я... пока.
     Они молчали, а я не мог молчать.  Тревога  или,  скорее,  страх?  Что
делать: я уже отвык быть один.
     - Баруф?
     Он поднял обтянувшееся за ночь лицо.
     - Ты уверен, что дойдешь?
     Он заставил себя улыбнуться - только губами.
     - Дойду. За Сафом встанем на лыжи.
     - Глупость я спорол!
     - Какую?
     - Ведь прикидывал же насчет передатчика!
     - Ты всерьез?
     - А что? Не вижу особых сложностей.
     - Смотри,  Тилам!  Люди  в  Квайре...  бунтовщика  они  спрячут,   но
колдуна...
     - А я могу паять с молитвой!
     - Смотри! - опять сказал он с тревогой. - В Квайре ты будешь  один...
один, понимаешь? Это не мои люди. Квайр - слишком маленький городок.  Если
хоть кто-то из моих...
     - Да ладно тебе! Все понимаю.
     - Нет, - сказал он совсем тихо, - еще нет. Поймешь  в  Ираге.  Будешь
жить в предместье. Не лезь в город. В крайнем - понимаешь?  в  крайнем!  -
случае можешь обратиться к Таласару. Только к нему.
     - Ладно. Хоть одну связь дашь все-таки?
     - Нет. Нужен будешь - найдут.
     - А если нет?
     - Хорошо бы. - Он глядел на  меня,  и  в  глазах  его  была  тоска  и
почему-то стыд; словно он безнадежно виноват  передо  мной.  -  Тилам,  ты
продержись, а? Доживи до весны... пожалуйста!
     А через несколько часов мы расстались. Они ушли, а я остался  один  в
лесной избушке дожидаться проводника.


     И снова был путь - уже пешком. Мы вышли в  шорох  окрепшего  за  ночь
мороза,  в  тяжелый  малиновый  рассвет,  и  день  мелькал  и  кружился  в
заснеженных кронах, пока не  раскрылся  во  всю  ледяную  синь  над  белым
простором замерзшей реки.
     Мы шли по укутанной снегом реке; молчал мой угрюмый спутник, молчал и
я, а  день  все  тянулся,  сверкающий  и  холодный,  тревожный  день,  как
нейтральная полоса между двумя отрезками жизни.
     А потом за поворотом открылся Квайр - и граница осталась  позади.  Он
стоял на высоком  берегу  -  весь  серый  и  золотой;  серая  линия  стен,
оттененных полоской снега, угловато-изящный рисунок серых башен, а за ними
нестерпимое в солнечной синеве золотое сияние шпилей.
     В наезженную дорогу превратилась река: люди,  сани,  ржание,  голоса,
скрип полозьев; желтые комья навоза, обрывки соломы,  вмерзшие  в  желтый,
истоптанный снег. Мы уже шли в толпе; выбрались вместе  с  нею  на  берег,
прямо в грязные объятия Ирага.
     Дорога разрубила Ираг  пополам;  она  текла  сама  по  себе,  шумела,
клубилась, запихивала толпу в узкую щель надвратной  башни,  и  предместье
пугливо  отшатывалось  от  нее,   заслонялось   жердями   хилых   заборов,
отплевывалось потеками замерзших помоев.
     Здесь не было монолитного единства, как в добротных избах  Оружейного
конца: сами по  себе  торчали  жалкие  домишки,  подозрительно  косясь  на
соседей, загораживали мусором проходы. Это были работающие  домишки:  тучи
дыма и угарный дух желез