ом сведущ в такого  рода  дела
х...
   - Двенадцать тысяч,- сказал Март, еще раз оглядывая  стены.  Зал  был
чертовски хорош.
   Улыбка мэра стала чуть напряженнее.
   - Двенадцать тысяч? - переспросил он.- Динаров?
   - Такова цена подлинного искусства,- сказал Март.- Да вы не  огорчай-
тесь - когда все будет готово, вам  эти  двенадцать  тысяч  покажутся  -
тьфу!
   - А что - деньги вперед? - осторожно спросил мэр.
   - Половину,- сказал Март.- А половину - потом. Справедливо?
   - Э-хе-хе,- сказал мэр.- И какой же срок?
   Март опять оглядел зал.
   - Ну, месяц-полтора. Может быть, два.
   - Ладно,- сказал мэр.- В конце концов, программа принята Национальным
собранием. Так что черт с ними со всеми...
   На окончательное оформление договора ушел еще час, и Марту  выдали  в
кассе шесть тугих пачек новеньких - только-только из станка  -  десяток.
Тысячу он оставил на расходы, а остальные, перейдя через площадь на поч-
ту, разослал по известным ему одному адресам.
   И потекли дни. Пользуясь старыми эскизами, Март  наметил  композицию,
стараясь, чтобы похоже было понемногу на все (второй закон шлягера:  но-
вая мелодия должна походить на три мелодии сразу): на Телемтана,  Глазу-
нова, Шерера, на позднего Дюпрэ - когда он выдохся и стал копировать се-
бя раннего. Раньше Март пытался копировать самого себя -  это  оказалось
невыносимо. Это оказалось настолько невыносимо, что чуть не подвело  его
тогда к самоубийству, и лишь огромным  усилием  воли  он  заставил  себя
жить. Теперь он даже немного завидовал Дюпрэ - тот,  очевидно,  поступал
так бессознательно, думая, что продолжает разрабатывать свою жилу... Да,
пожалуй, только сознание, что ты еще нужен - немногим,  но  крепко,-  да
еще презрение к себе помогли ему тогда. Потом он приспособился,  хотя  и
не до конца. Иногда он срывался - или когда невозможно было дальше  тер-
петь, или по рассеянности, как в последний раз. Подумать только -  рису-
нок пером на салфетке... Впрочем, и от меньших пустяков гибли люди,  на-
помнил он себе. Внимательнее, Март!
   Однако на третий день он чуть-чуть не сорвался.  Он  начал  пробовать
краски, и сразу стало получаться - он поймал цвет. Теперь следовало  как
можно дольше продержаться на гребне волны,  на  этом  непрерывном  взле-
те-скольжении-падении, когда еще ничего не ясно, когда все впереди и по-
нятно только одно - получается!.. Стоп, оборвал  он  себя.  Остынь.  Ос-
тынь-остынь. Он умылся холодной водой, посидел, потом  карандашом  поме-
тил, какие участки каким цветом покрывать, и приступил к уроку, к  раск-
рашиванию картинок; потом цветные пятна, слившись вместе, создадут почти
то же самое, но это будет уже потом - и почти без его участия.
   Любое дело можно разбить на кусочки,  на  простые,  доступные  любому
операции - и начисто выбить из него дух творчества. Любое, абсолютно лю-
бое...
   У него постепенно заводились знакомые. Так, в ресторане он  подсел  -
не было больше мест - к столику двух мужчин, незаметно для себя встрял в
их разговор и познакомился с ними. Это были местные  доктора:  городской
врач Антон Белью и психиатр из расположенной где-то в окрестностях част-
ной психиатрической лечебницы Леопольд  Петцер.  Потом  они  встречались
каждый вечер, но встречи эти и взаимная приятность от них не выходили за
рамки, намеченные первой,- когда скользишь по поверхности,  ни  в  какие
глубины не заглядывая и не стремясь и душу не раскрывая... Легкий  треп,
столичные и местные сплетни, анекдоты, женщины - пусть так, думал  Март,
так даже лучше, потому что появляется отдушина, в которую уходит - пусть
не все, но уходит - напряжение, и не просыпаешься ночью от шагов в кори-
доре. Пусть так.
   Еще была барменша Берта, женщина-тяжелоатлетка, которая поначалу  ко-
силась на Марта из-за его пристрастия к фруктовым сокам, но потом, как и
подобает женщине, вошла в положение ("Печень, сударыня. Знаете, как  это
бывает..." - "Что делать, сударь") и даже удостоила его своим  доверием.
Через неделю Март считался уже за своего, с  ним  можно  было  посовето-
ваться и по хозяйственным, и по личным проблемам, а их было множество  -
главным образом с детьми. Через Берту Март узнавал массу  интересного  о
жизни городка. Она знала, видимо, все и обо всех, в характеристиках была
остра, но не злобна и для Марта оказалась  настоящим  сокровищем.  Среди
прочего он узнал, например, что полицмейстер переведен сюда не так давно
из столицы, где был следователем по особо важным  делам,  за  применение
недозволенных методов дознания. Это следовало учитывать и быть начеку.
   Прошло недели две. Работа продвигалась и дошла уже до середины, когда
вдруг из ничего, из разрозненных штрихов и пятен  возникают  предметы  и
фигуры; Март очень любил эту стадию и, будь его воля, порой на ней бы  и
останавливался. Когда он работал для себя, то часто так и поступал. Ког-
да по заказу - он так делать не мог, потому что такой стиль был уже про-
именован и отнесен к нерекомендуемым; пятнадцать лет  назад,  когда  это
только произошло, он пытался спорить (Он? Кто - он?) -  теперь  же  свою
эстетическую извращенность приходилось прятать...
   Портье числил себя старым знакомым Марта и почти приятелем: "Привет!"
- "Привет".- "Как дела?" - "Работаю".- "Все-таки  жизнь  у  вас  замеча-
тельная! А тут сидишь как проклятый..." - "Замечательная, конечно".-  "А
знаете, я сам в свое время недурно рисовал, да вот времени  все  не  был
о..." Или: "А сколько вы получаете?" - "Когда как".- "Ну,  примерно?"  -
"Да сколько заплатят. Прейскуранта же  нет".-  "Даже  если  пятерку?"  -
"Когда был молодой. Тогда, бывало, отдавал  акварель  за  обед"."Странно
все это..."
   Полицмейстер заглядывал вечерами в ресторан - перехватить для успоко-
ения рюмку-другую горькой. Берта изумлялась тому, что он всегда  спраши-
вал счет и платил. В первом же разговоре с Мартом он поинтересовался, не
еврей ли тот, и пояснил, что у них в городе с этим строго.  "Это  у  вас
там, в столицах..." Это самое "у вас" Март отметил, точно так же  как  и
примитивные, в лоб, вопросы - недавний столичный житель играл в  недоте-
пу-провинциала, и переигрывал, и не переигрывал даже, а просто Март  по-
нимал: держаться следовало крайне  осторожно,  недавний  следователь  по
особо важным делам мог знать очень много. За биографию свою Март не опа-
сался - вызубрил назубок, но ведь на чем только не горели люди!  Велико-
лепный имперсонатор, бывший актер бывшего Императорского театра Ладо Ма-
йорош в такой вот примерно ситуации просто чересчур вошел в роль,  заиг-
рался,как говорили раньше, на него снизошло вдохновение,- и все...
   После этого разговора ночью, лежа в постели, Март  вдруг  понял,  что
ему необходимо знать, сколько же их осталось. Он долго  не  мог  настро-
иться, потом получилось сразу, но не как обычно, а странным,  жутковатым
видением. Март расслоился, и то, что ушло вверх, оказалось низко и стре-
мительно летящими, тяжелыми, словно кованными из черной бронзы,  тучами;
а то, что ушло вниз, оказалось песком, пустыней, и местами, редко-редко,
воткнутые в песок, горели свечи. Себя он нашел не сразу, но нашел  -  на
краю пустыни, далеко в стороне от других. Только одна свеча горела  поб-
лизости, и пламя ее было неровным и коптящим...
   Он уснул, и, как всегда, расплатой за видение был  вещий  сон:  перед
ним стояла, готовая броситься, толпа людей в белых балахонах,  наподобие
ку-клукс-клановских; позади него был домик, знакомый по прежним снам ма-
ленький домик вроде дачного; в руках на этот раз Март держал  кусок  же-
лезной трубы, и видно было, что те, в балахонах, этой трубы опасаются...
Каждый раз оружие у него было другое - то толстая  суковатая  палка,  то
трость, то гаечный ключ, то ножка от стула, теперь вот  -  труба;  такие
несовпадения говорили о том, что конец не так уж близок и что судьбой не
все еще решено и подписано.
   Но весь день привкус вещего сна сохранялся. Работалось  плохо,  через
пень колоду. Мордашки девушек в национальных костюмах выходили унылыми и
одинаковыми.
   Вечером приехал Тригас.
   Март совсем не рад был его приезду. Тригас слишком много пил и пьяный
становился болтливым и прилипчивым. Сейчас он подошел к  столику  Марта,
по-дорожному одетый и взъерошенный, плюхнулся на свободный стул и протя-
нул руку:
   - Здорово, шабашник!
   - Здорово,- сказал Март равнодушно.
   - Ну, я тебе скажу, ты тут навел шороху! -  продолжал  Тригас.Пока  я
ехал, мне все уши прогудели. Столичная знаменитость становится  знамени-
тостью провинциальной! Ощущаешь ли ты тот груз ответственности за  эсте-
тическое воспитание граждан, которое отдано тебе на откуп, который ты на
себя взвалил? Именно так выразился наш новый пред, который бывший  гене-
рал-майор, я записал и выучил наизусть. Кстати, как ты сюда попал?  Тебя
направили?
   - Нет,- сказал Март,- я сам. Методом тыка. Так что дорогу тебе  пере-
бежал совершенно случайно.
   - Ерунда,- сказал Тригас.- Лучший кусок все равно мой. Вот этот  зал.
А?
   - Прилично,- сказал Март, озираясь. Цельной здесь  была  только  одна
стена, остальное - простенки. Ничего настоящего здесь не  сделать,  зато
халтурить - одно удовольствие.- Сколько же ты с них стряс?
   - Два червонца.
   - Двадцать тысяч? Неплохой кусочек.
   - Как с куста! Слушай, одно удовольствие - доить этих провинциалов.
   - Это точно,- согласился Март.
   - Хозяйка! - воззвал Тригас.- Двойной дайкири! Ты ведь не  будешь?  -
обратился он к Марту.
   - Естественно.
   - Естественно... Ты у нас трезвенник. Якобы печень. Знаем мы эти  пе-
чени.
   - Какие - эти?
   - Да вот такие, как у тебя. Что-то рост заболеваний печени наблюдает-
ся, и все среди художников. И писателей тоже. А то еще себе язву  приду-
мают. Пока спиртное по старой цене было, покупали как миленькие -  ника-
ких печеней...
   - Скотина ты, Тригас. Ты ведь знаешь, где я свой гепатит поймал.
   - Все я знаю, все я понимаю...
   Март посмотрел на него. Тригас *действительно* мог знать  и  понимать
все. Но тот уже пристально разглядывал содержимое бокала.
   - Шучу,- сказал Тригас.- Только зря ты не пьешь. Пил бы, и  все  было
бы нормально.
   - Что - все?
   - Не понял.
   - Ты говоришь - все было бы нормально. Так что - все?
   - Вообще все.
   - Ладно,- сказал Март,- ты тут пей, а я пойду посплю. Устаю я что-то.
   Март ушел, поднялся к себе и встал под душ, но все это время  продол-
жал чувствовать Тригаса. Тригас сидел за столом, вертел в пальцах  бокал
и думал о нем, о Марте, только нельзя было понять, что именно. Потом  он
выпил свой дайкири и сделался невозможным для восприятия.
   Под утро приснилось, что Тригас, сидя у Марта на груди и зажимая  ему
потной ладонью рот, перепиливает ножом его горло; ни двинуться, ни  зак-
ричать Март не мог, но то ли нож был совсем тупой, то ли  горло  сделано
из чего-то прочного, только оно никак не резалось, лезвие  соскальзывало
или вязло, Тригас сопел, ерзал и пилил торопливо, все время  озираясь...
С трудом Март проснулся. Душно было невыносимо, хотя окно он по  обыкно-
вению оставил открытым. За окном медленно, зловеще  медленно  наползала,
клубясь, густо-фиолетовая туча. Дышать было нечем, воздух словно  убрали
из комнаты. Март подошел к окну. Все на свете замерло, сжалось в  непод-
вижности и страхе. Туча наваливалась на самые  крыши.  Время,  наверное,
тоже остановилось. Минуты громоздились одна на другую, сминались гармош-
кой и летели под откос, как вагоны сошедшего с рельсов  поезда,-  и  все
это в немыслимой, запредельной, угрожающей тишине - тишине, которая пог-
лощает любые звуки...
   Молния ударила совсем рядом, и гром, тугой  и  резкий,  как  пушечный
выстрел, оглушил Марта - голова, как колокол, долго еще гудела от удара,
- и ствол огромной липы за брандмауэром напротив расселся пополам и  по-
лыхнул пламенем, и тут же начался ливень - не ливень  даже,  потому  что
дождь не стоял стеной, нет, здесь этого не было, как не  было  и  первых
предупредительных шлепков огромных капель о сухой  асфальт;  просто  все
вдруг сразу оказалось покрыто и пропитано водой, ливень выглядел, навер-
ное, как генеральная репетиция потопа, и если бы она так быстро не  кон-
чилась, самого потопа, пожалуй, и не потребовалось бы...
   Март закрыл окно, подобрал разлетевшиеся газеты,  вытерся  и  оделся.
Следовало, конечно, еще подождать, но ему хотелось на воздух.  Он  вышел
из отеля и остановился. По улице, пузырясь, сплошным потоком  шла  вода.
Проплыл, как отштормовавший корабль,  полузатопленный  зонтик.  В  одном
месте течение волокло по дну что-то тяжелое, и вода,  образуя  бурунчик,
перекатывалась сверху. На тротуарах среди обломленных ветвей лежали  са-
мые неожиданные вещи: синий почтовый ящик, обложка от книги, нераскрытая
консервная банка без этикетки, кукла-пупс, собачий ошейник  с  поводком;
на протянутом через улицу проводе висел, лениво покачиваясь,  кокетливый
кружевной лифчик.
   Городок понемногу приходил в себя. Открылись окна, зазвучали  голоса.
Из приоткрытой калитки навстречу Марту выбежал тонкий, совершенно мокрый
кот; подбежал поближе, понял, что обознался, и со вздохом отошел в  сто-
рону. Во многих домах были выбиты  окна,  стекло  хрустело  под  ногами.
Дважды Марту попадались сорванные с петель оконные рамы. Наконец, в  до-
вершение картины, прямо посередине ратушной площади лежала,  распластав-
шись, но еще не до конца потеряв очертания, красная железная крыша. Вок-
руг стояли люди и что-то обсуждали.
   Погода весь этот день стояла прекрасная. Март распахнул окна в зале и
время от времени через подоконник выбирался во внутренний дворик мэрии -
размяться. Работалось хорошо, по самому верхнему пределу возможного (ра-
зумеется, в отведенных им для себя рамках). Чувствовалось, что гроза эта
разрядила что-то и в нем самом. К вечеру ближе зашел господин мэр,  пос-
мотрел, поговорил о незначительном и ушел очень довольный. Март  работал
до сумерек - и мог бы работать еще, были и силы, и желание,  и  настрое-
ние, но он собрал кисти и пошел их мыть, это было правильно - прекращать
работу, когда остаются еще и силы, и желание,  он  знал,  что  это  пра-
вильно, и потому с легкостью пошел мыть кисти, но все-таки что-то в себе
- то неуловимое и невыразимое ощущение, когда свершается переход от нор-
мального состояния в *это*,- то ощущение он упустил, потому  что  в  тот
момент, когда он наклонился над банкой,  по  телу  его  медленно,  снизу
вверх, прошла тугая волна, и Март понял, что пропал, что *этого* не  из-
бежать, а спрятаться негде, негде... Он бросил кисти, запер зал и  почти
бегом бросился к отелю, взлетел по лестнице - успел!  -  перехватил-таки
взгляд Тригаса - Тригас сидел в холле и ждал кого-то,  возможно,  что  и
его,- заперся в своем номере на два оборота. Тело существовало  уже  со-
вершенно отдельно и не отдавало ему отчета в своих действиях,  но  шторы
он задернуть смог, хорошие, плотные шторы, сбросил рубашку  -  было  уже
легче, не надо было сдерживаться, и он не сдерживался, он  схватил  лист
плотного картона. Рука сама нашла ящик с пастелью и выбрала мелки.  Сей-
час главное было - не пытаться вмешиваться, не мешать самому себе, и  он
не вмешивался и не пытался командовать рукой, она сама знает,  чего  хо-
чет... На листе проступили контуры зданий, взметенные кроны, потоки  во-
ды, и Март узнал сегодняшнюю грозу, все это было взято с какой-то стран-
ной точки, и перспектива ускользала, пока Март не понял, что дома и ули-
цы тоже взметены вихрем и скручены им в спираль, ее витки просто не вид-
ны за предметами, и что в точке перспективы сходятся не воображаемые ли-
нии, а вполне реальные земля и небо - они со страшной силой  втягиваются
в эту точку, в эту маленькую, но сквозную пробоину,  сминаясь  при  этом
морщинами и складками... Как всегда, начала, самого начала он не  уловил
- он заметил свет, когда тот набрал уже полную силу. Свет от  Марта  шел
ровный и чуть желтоватый, почти солнечный. Давно, когда об этом еще мож-
но было говорить без риска быть убитым, Март узнал, что у  всех  имеются
свои оттенки света и что спектр его настолько же индивидуален, как отпе-
чатки пальцев; говорили также, что в первые секунды свечения на теле по-
являются узоры, и узоры эти имеют куда большее значение,  чем  линии  на
ладони, и Март, хотя не очень верил в эту новую хиромантию, не прочь был
бы взглянуть на них, но всегда начало свечения пропускал - так  увлекала
его сама работа. На картоне тем временем  разворачивались  события:  ко-
го-то ветром несло над крышами, кто-то смотрел вверх, двумя руками удер-
живая шляпу, а еще кто-то тянулся вслед улетевшей - но  не  дотягивался.
Лицо девушки было полузнакомо, шляпу держал Тригас, а тянулся,  оказыва-
ется, он сам...
   В дверь дважды стучали, Март, естественно, не отзывался;  раз  звонил
телефон, дал звонков пять и смолк. Постепенно Март  остывал.  Он  принял
душ, осмотрел себя, удостоверился, что свечение погасло везде; постоял у
окна. В окно медленно втекал теплый пресный воздух. В голове было  пусто
и тихо. Март бесцельно походил по комнате, полежал на тахте,  храня  эту
пустоту и тишину, но лист картона, брошенный рисунком вниз, притягивал к
себе, и не было сил сопротивляться, да и смысла сопротивляться не  было,
все равно никогда он этого не выдерживал. Просто хотелось продлить  нем-
ного эту благословенную пустоту в себе, а если вот так поднять этот лист
и посмотреть на него, все взметнется...
   Взметнулось.
   Март вглядывался в собственный рисунок, как в зеркало, в темное  кол-
довское зеркало, в котором появляется самое сокровенное, скрытое и скры-
ваемое от самого себя, он сам не знал, что хочет  увидеть  там  -  душу?
Дьявола? Или просто запомнить это все? А может, покориться  этому  чудо-
вищному вихрю, скрутившему спиралью даже свет и тени,  и  закружиться  в
нем, не зная ничего более... "Гады",-  сказал  наконец  он.  Картон  был
прочный, разорвать его оказалось делом нелегким. Куски картона Март сло-
жил в раковину и сжег. Он не нашел в себе сил положить их рисунком  вниз
и поэтому вынужден был смотреть, как сгорают, превращаясь в обычный  пе-
пел, дома, и небо, и он с Тригасом, и девушка, летящая над крышами. Смыл
пепел, а потом долго, плача, отмывал раковину от сажи и дегтя.
   Наступила реакция: прострация, слабость, руки дрожали, тошнило.  Мыс-
ли, разметавшиеся  по  темным  углам,  потихоньку  сползались.  Нечаянно
вспомнилось почему-то, что Тригас - это прозвище, а зовут его Юхан,  ка-
жется, Абрахамсон - да, Абрахамсон - предки у него были не то из Швеции,
не то из Норвегии. Школьное прозвище он взял псевдонимом, тогда, раньше,
оно что-то обозначало, школьные прозвища просто так не даются,  а  потом
стало просто торговой маркой, без значения, но со звучанием, коротким  и
запоминающимся... Зря ты так зло, сказал он себе. Сам,  что  ли,  лучше?
Вечно торгуешься из-за гонорара и продаешься так же, как и  все.  Панель
есть панель, куда ты с нее? Точно так же, как и Тригас. Вот он,  кстати,
и сам...
   Тригас постучал, и Март пошел открывать.
   - Не прогонишь? - спросил Тригас. От него изрядно попахивало.
   - Зачем? - вяло сказал Март.
   - Правильно,- сказал Тригас,- незачем меня прогонять... Я тебе звонил
- тебя что, не было?
   Март чуть было не ляпнул: "Не было", но вспомнил,  что  Тригас  видел
его вбегающим в отель, и соврал по-другому:
   - Почему же, был... Только подойти не мог - второе дыхание открылось.
   Тригас хохотнул.
   - Бывает,- сказал он.- Меня днями тоже несло. Вода, говорят,  здешняя
таким действием обладает. Целебным.
   - Возможно.
   - Ты скоро закончишь? - спросил Тригас.
   - Не знаю,- сказал Март. Вопрос Тригаса был странен и  даже  нетакти-
чен.- Недели две-три, я думаю. А что?
   - Да у меня к тебе деловое предложение. Потом, когда закончишь свое,-
мне поможешь? Я тебе оставлю кусок стены...
   - Случилось что-нибудь?
   - Что у нас может случит