ки и вполне могли уместиться на ладони; их переплеты из клееного картона завязывались выцветшими тесемками или закрывались на крошечные застежки. Но и это было не все. Те книги, что не влезли на полки - сотни две, а то и больше, - громоздились на полу и заполоняли смежные коридоры и помещения; явный перебор: то, что начиналось по-военному ровным строем, через пару шагов превращалось в беспорядочный хаос.
     Изумленно оглядевшись кругом, я подошел к одной из ближайших стопок и осторожно опустился на колени. От нее пахло сыростью и гнилью, как от компоста, - а этот запах не казался таким уж приятным. Мое обоняние было оскорблено, так же как мои профессиональные инстинкты. Тихий, трепетный жар волнения, зародившегося в моей груди при виде этих золотых надписей на четырех или пяти языках, что подмигивали мне с прекрасных тисненых переплетов, - вид столь обширных знаний в прекрасных изданиях - мгновенно превратился в яростное пламя. Видимо, здешние книги, как и весь Понтифик-Холл, уже обречены. Эту библиотеку скорее можно было назвать склепом. Я возмутился еще больше, чем прежде.
     Но и любопытство мое разгорелось сильнее прежнего. Я взял наугад книгу из рассыпавшейся стопки и открыл потрепанную обложку. Буквы на титульном листе были едва различимы. Я перевернул еще одну покоробившуюся страницу. Не лучше. Тряпичная бумага так сильно сморщилась от влажности, что вид страниц напоминал гимениальные пластинки под шляпкой гриба. Такая книга не делала чести ее владельцу. Я пролистал жесткие страницы, большинство из которых было изъедено червями; целые абзацы стали совершенно нечитаемыми, превратившись в бумажную пыль. С отвращением положив эту книгу на место, я взял другую и затем еще одну - обе они столь же сильно пострадали и могли заинтересовать разве что старьевщика. Четвертая книга выглядела так, словно ее вытащили из огня, а пятая давно выцвела и пожелтела под лучами солнца. Я вздохнул и сложил их в стопку, надеясь, что леди Марчмонт не рассчитывает восстановить благосостояние Понтифик-Холла посредством продажи такого мусора.
     Однако не все книги были в столь плачевном состоянии. Подойдя к полкам, я увидел, что многие тома - по крайней мере, их переплеты - обладали немалой ценностью. Здесь можно было встретить прекрасную сафьяновую кожу всевозможных цветов; одни книги украшали золотое тиснение или вышивка, другие - драгоценные камни и металлы. Правда, много пергаментов покоробилось, и сафьян слегка утратил свой блеск, но не было таких дефектов, с которыми не справилась бы капля кедрового масла или ланолина. Одни только камешки - на мой неискушенный взгляд, они походили на рубины, лазуриты и лунные камни, - должно быть, стоили небольшое состояние.
     Полки вдоль южной стены, у самого окна, были посвящены греческим и римским авторам, и целые две полки прогибались под тяжестью различных трудов и изданий Платона. Владелец этой библиотеки, должно быть, обладал как обширными знаниями, так и большим кошельком, поскольку ему явно удалось заполучить лучшие издания и переводы. Здесь имелось не только напечатанное в Венеции знаменитое пятитомное второе издание Platonis opera omni <Все труды Платона (лат.).>, переведенное на латинский Марсилио Фичино и включавшее также поправки, сделанные к первому изданию, заказанному Козимо Медичи, но и более авторитетный перевод, изданный в Женеве Анри Этьеном. Аристотель между тем был представлен не только двухтомным базельским изданием 1539 года, но и изданием 1550-го с исправлениями Виктория и Флакия, и, наконец, здесь стояли Aristotelis opera <Труды Аристотеля (лат.).>, подготовленные к печати великим знатоком античной литературы Исааком Казобоном и опубликованные в Женеве. Все они находились в приемлемом состоянии, не считая случайных надписей или царапин, и их можно было продать за хорошую цену.
     Другим классическим авторам здесь также воздали по заслугам. То поднимаясь на цыпочки, то приседая на корточки, я доставал с полки том за томом и просматривал каждый, прежде чем аккуратно вернуть его на место. Тут оказались и изданная Пламерием Natyralis historia Плиния, переплетенная в красную телячью кожу, и изданные Мануцием труды Ливия, и к тому же Historiarum Тацита в изысканном переплете, изданное Винделином. Встретилось мне здесь и базельское издание Цицерона De natura deorum, переплетенное в оливкового цвета сафьян с прекрасно выполненным рельефным орнаментом... De rerum natura в издании Диониса Ламбина. И самое удивительное, я узнал издание Какстона, книгу Confessiones Святого Августина с полустертым тиснением на телячьей коже. Кроме того, на полках стояло множество более тонких книг с комментариями, к примеру толкование Порфирием - Горация, Фичино - Плотина, Донатом - Вергилия, Проклом - "Государства" Платона...
     Так я и бродил, глядя во все глаза, вдоль полок, совершенно забытый неучтивой хозяйкой дома. Помимо трудов древних ученых здесь были также представлены научные достижения начала нашего столетия. Библиотеку украшали книги по навигации, земледелию, архитектуре, медицине, садоводству, теологии, естественным наукам, астрономии, астрологии, математике, геометрии и "стеганографии", или тайнописи. Был даже целый ряд сборников поэзии, драматургии и nouvelles. <Новелл (фр.)> Английские, французские, итальянские, германские, богемские, персидские авторы - видимо, приобреталось все подряд. Авторы и названия, украсившие прошлое, перекличка славных имен. Остановившись возле одной из полок, я пробежал пальцами по корешкам изданных в формате ин-кварто книг с пьесами Шекспира; всего девятнадцать томов, в переплетах из клееного холста. Но здесь отсутствовало, как я заметил, известное любому книготорговцу собрание его пьес в книгах большего формата, ин-фолио, которое издал Уильям Джагтард в 1623 году. Подобное упущение поразило меня, ведь стремление хозяина этой коллекции к всестороннему и полнейшему обладанию книжными изданиями бросалось в глаза. Похоже, в этой библиотеке не было ни одной книги, изданной после 1620 года. К примеру, большое собрание травников представляли: De historia plantarum Теофраста, Medicinae herbariae Агриколы и "Общая история растений" Джерарда, но совсем не было более поздних работ, таких как Pharmacopoeia Londinensis Кулпепера и "Сад здоровья" Лангэма, или даже дополненной и значительно исправленной книги Джерарда, изданной в 1633-м Томасом Джонсоном. Что бы это могло значить? Что коллекционер умер до 1620 года, прервав осуществление своих грандиозных планов? Что в течение последних лет сорока это великолепное собрание оставалось неприкосновенным и нечитанным, что его некому было пополнять?
     Далее я перешел к северной стене, и здешнее собрание показалось мне еще более замечательным. Дотянувшись до верхних полок, я потрогал парочку выступающих переплетов. За окном быстро темнело. Оказалось, что обширный раздел слева посвящен металловедению. Сначала шел ряд работ, которые я и ожидал увидеть, таких как Pirotechnia Бирингуччо и Besdhreibung allerfurnemisten Mineralischen Ertzt Эркера, переплетенные в свиную кожу и отличавшиеся превосходными гравюрами. Немного устаревшие, но тем не менее приличные книги. Однако мне было непонятно, как среди них затесались такие произведения, как Mettalurgia Якоба Бёме, Mineralia opera Исаака Голландского и "Истинная естественная философия металлов" в переводе некоего Дениса Захарии, - книги, которые считались едва ли не учебниками черной магии, измышлениями жалких и погрязших в суеверии умов.
     На той же полке встретились мне и другие жалкие и погрязшие в суеверии умы. Мудрость и хороший вкус, до сих пор очевидные в выборе книг, обернулись всеядным и неразборчивым пристрастием к авторам невысокой репутации, которые с излишней - и даже греховной! - готовностью принимали на веру сверхъестественные природные явления. Выцветшие завязки, подобно наглым розовым язычкам, свисали с корешков книг. Прищурившись, я старался прочесть названия в сумеречном свете и вытащил французский перевод трудов Артефия. Рядом с ним стояли комментарии Алана де Лиля к пророчествам Мерлина. Дальше пошло еще хлеще. Роджер Бэкон - "Зеркало алхимии", Джордж Рипли - "Алхимическая смесь", Корнелий Агриппа - De occulta philisophia, Пауль Скалих - Occulta occultum occulta... Все как один обманщики, шарлатаны или шаманы, которые, по моим понятиям, были просто не способны преуспеть в истинных науках. На нижней полке стояла дюжина книг по различным формам гаданий. Пиромантия. Хиромантия. Астрология. Скиомантия.
     Скиомантия? Я приставил к полке мою суковатую терновую палку и достал последний том. Все ясно, "гадание по теням". Я захлопнул книгу. Такому вздору, казалось бы, совершенно не место в библиотеке, в остальном посвященной более благородным научным предметам. Я вернул книгу на полку и, наугад потянув за завязки, вытащил другую. Как жаль, что черви не устроили пир на этих страницах, подумал я, открывая ее. Но прежде чем я успел прочесть название на титульном листе, сзади меня вдруг раздался голос.
     - "Поймандр" <"Поймандр" ("Пемандр") - "Пастырь мужей" (греч.).>, перевод Фичино, издание Лефевра. Прекрасное издание, господин Инчболд. Конечно же, у вас также имеется нечто подобное.
     Я вздрогнул и, подняв глаза, увидел в дверях библиотеки две темные фигуры. У меня вдруг появилось тревожное ощущение, что за мной какое-то время незаметно следили. Одна из фигур - женская - сделала несколько шагов вперед и, отвернувшись, зажгла фитиль лампы на рыбьем жиру, стоявшей на одной из полок. Ее тень метнулась в мою сторону.
     - Позвольте мне извиниться, - сказал я, поспешно вставляя книгу на место. - Я не предполагал...
     - В издании Лефевра, - продолжала она, повернувшись и раздув вощеный фитиль, - подчеркивается, что обе книги Corpus hermeticum изданы под одной обложкой впервые с тех пор, как они были собраны в Константинополе Михаилом Пселлом. Здесь есть даже "Асклепий", которого не было в распоряжении Фичино, потому-то он и не смог включить его в издание, подготовленное для Козимо де Медичи. - Она чуть помедлила. - Не желаете ли выпить вина, господин Инчболд?
     - Нет... вернее, да, - ответил я, делая неловкий поклон. - Я хотел сказать... Немного вина не помешало бы...
     - И немного закуски? Финеас сообщил мне, что вы не ужинали. Бриджет! - Она повернулась к своей спутнице, все еще стоявшей в дверях.
     - Да, леди Марчмонт?
     - Будь добра, принеси бокалы.
     - Слушаюсь, миледи.
     - Венгерское вино, думаю, подойдет. И передай Мэри, пусть приготовит ужин для господина Инчболда.
     - Слушаюсь, миледи.
     - И поторопись, Бриджет. Господин Инчболд совершил длинное путешествие.
     - Да, миледи, - пробормотала девушка и поспешно исчезла.
     - Бриджет только недавно поступила на службу в Понтифик-Холл, - пояснила леди Марчмонт каким-то странно доверительным тоном, медленно идя по библиотеке со светильником, который при движении поскрипывал на петлях и превращал ее глаза в темные провалы. Она, по-видимому, была не склонна к церемонному знакомству, словно знала меня целую вечность и ничуть не удивилась, обнаружив меня крадущимся в темноте, как грабитель, и жадно шарящим по книжным полкам в ее библиотеке. Может, это тоже в обычае у аристократов? - Прежде она служила, - добавила она, - в семье моего покойного мужа.
     Я думал, что на это ответить, - и ничего не придумал; я просто в каком-то тупом молчании смотрел, как она приближалась ко мне, окруженная приглушенным светом лампы, и лишь тонкая струйка дыма от фитиля поднималась за ней к потолку. О, я помню тот момент во всех подробностях! Ведь именно там, в библиотеке, все и началось... и именно там довольно скоро и закончится. Сквозь разбитые стекла доносились трели соловьев, стороживших этот запущенный сад, и царапанье сухой ветви по одному из средников оконной рамы. В самой библиотеке стояла тишина, если не считать медленных шагов ее хозяйки (она носила высокие кожаные ботинки со шнуровкой), а потом - хлопка от задетой подолом ее юбки и упавшей книги (одной из тех, что стопками сложены были прямо на полу).
     - Скажите, господин Инчболд, как прошло ваше путешествие? - Подойдя ко мне, она наконец остановилась; черты ее плохо освещенного лица видны были смутно, и в них читалась досада. - Нет, нет. Не стоит начинать наше знакомство со лжи. Оно было ужасным, не правда ли? Да, я знаю, что это так, и должна извиниться перед вами. Финеас вполне заслуживает доверия как кучер, - сказала она со вздохом, - но, пожалуй, собеседник он совсем никудышный. Бедняга, за всю жизнь он не прочел ни единой книжки.
     - Мы славно попутешествовали, - неуверенно пробормотал я. Да, вопреки тому, что она сказала, наше общение было построено на лжи. На лжи - от начала до конца.
     - Сожалею, что не могу предложить вам присесть, - продолжала она, обводя библиотеку широким жестом. - Солдаты Кромвеля пустили всю мою мебель на растопку.
     Я удивленно прищурился:
     - Здесь был расквартирован один из полков?
     - Лет четырнадцать или пятнадцать тому назад. Наше имение конфисковали за изменническую деятельность против парламента. Эти солдафоны сожгли даже мою лучшую кровать. Двенадцати футов высотой, господин Инчболд. С четырьмя буковыми колонками и шикарным занавесом, на который пошло множество ярдов тафты. - Леди Марчмонт помолчала и взглянула на меня с кривой усмешкой. - Остается утешать себя тем, что она хоть согрела их на какое-то время, не так ли?
     Сейчас она уже стояла прямо передо мной, почти рядом, и я более отчетливо видел ее в желтоватом ламповом свете. У нас с ней были лишь три короткие встречи, и мое первое впечатление - как ни странно мне это сейчас - оказалось не слишком благоприятным. Должно быть, мы с ней были примерно одного возраста, и хотя черты ее были довольно привлекательны, даже благородны - безупречной формы лоб, тонкий орлиный нос и черные глаза, в которых сквозила воля и решительность, - однако эти достоинства портила неряшливость или бедность. Ее густые темные волосы, в отличие от моих, еще не начали седеть, но они были распущены и на макушке непослушно топорщились, образуя какой-то несуразный нимб. Ее платье было сшито из довольно хорошего материала, но его ворс давно выносился, и покрой уже вышел из моды, а хуже всего, что оно было грязное, как старый парус. Она носила не то складывающуюся шляпку-"кибитку", не то накидку с капюшоном, может быть даже шелковую, но непохожую на те очаровательные бледно-желтые накидки, что украшают головки модниц, прогуливающихся в Сент-Джеймсском парке: головной убор леди был черен, как гагат, и заношен, как ее платье. Из-за этих мрачных расцветок и пары черных перчаток, натянутых выше локтя, казалось, что она в трауре. Во всем этом сквозил, подумал я, тот же дух былой роскоши, разоренной и порушенной, как сам Понтифик-Холл.
     - Пуритане сожгли всю вашу мебель?
     - Не всю, - ответила она. - Нет. Полагаю, часть ее, наиболее ценные вещи, просто продали.
     - Простите, мне очень жаль. - В этот момент кромвелевская бесштанная солдатня показалась мне совсем уж непривлекательной.
     Ее губы тронула полуулыбка.
     - Не стоит, господин Инчболд. Нет нужды извиняться за их поведение. Кровати ведь можно заменить, в отличие от других вещей.
     - Вашего мужа, - сочувственно пробормотал я.
     - Даже мужа можно заменить, - сказала она. - Даже такого мужа, как лорд Марчмонт. Вы знали его? - Я отрицательно покачал головой. - Он был ирландцем, - просто сказала она. - Умер во Франции два года назад.
     - Он был роялистом?
     - Конечно.
     Отвернувшись от меня, она медленно обходила библиотеку, окидывая взглядом книжные полки, точно ревностный эконом, оглядывающий образцовое стадо или на редкость хороший урожай зерна. У меня уже возникали сомнения: принадлежат ли они ей. Не похоже, что это так. Я знал по опыту, что книги - дело не женское. Но откуда, в таком случае, она знала о Фичино, о Лефевре д'Этапле и Михаиле Пселле? Я почувствовал, как меня мало-помалу охватывает дрожь любопытства.
     - Это все, что у меня осталось, - сказала леди Марчмонт, словно разговаривая сама с собой. Она пробежала затянутыми в перчатку пальцами по корешкам книг почти так же, как сделал это я несколькими минутами раньше. - Все, чем я владею. Эти книги и сам дом. Правда, еще очень не скоро я смогу стать официальной владелицей Понтифик-Холла.
     - Поместье принадлежало лорду Марчмонту?
     - Нет, его поместье находилось в Ирландии, был еще и особняк в Хартфордшире. Отвратительные места. Понтифик-Холл принадлежал моему отцу, но после нашей женитьбы лорд Марчмонт был объявлен предполагаемым наследником. Детей у нас не было, и после его смерти имение по завещанию перешло ко мне. Вон там... - Она махнула рукой в сторону окна, где уже почти стемнело. Цветник затерялся в тени, на которую накладывались наши отражения. - Около стола стояли четыре обтянутых кожей стула и превосходная старинная конторка орехового дерева, за которой отец обычно писал письма. Пол покрывал турецкий ковер ручной работы с вытканными обезьянками, павлинами и всевозможными восточными орнаментами. - Медленно она перевела взгляд обратно на меня. - Мне даже интересно, какая судьба постигла все эти вещи. Не удивлюсь, если эти грабители продали их за бесценок.
     Я откашлялся и высказал мысль, только что пришедшую мне в голову:
     - Просто чудо, что сохранились ваши книги.
     - О нет, они тоже не сохранились, - последовал ее быстрый ответ. - Вернее, не все сохранились. Вернувшись сюда, я обнаружила, что многое пропало. А некоторые книги, как вы видите, находятся в ужасном состояний. Но пожалуй, без чуда не обошлось. Солдаты могли бы сжечь половину библиотеки, и не только из-за зимних морозов. Часть книг могли счесть папистскими или дьявольскими или теми и другими одновременно. - Она кивнула в сторону высившихся за мной полок. - "Поймандра" в переводе Фичино, например. К счастью, все они были спрятаны.
     - Что вы имеете в виду?
     - Спрятаны моим отцом. Это долгая история, господин Инчболд. Все в свое время. Видите ли, любая из здешних книг имеет собственную историю. Многие из них пережили кораблекрушение.
     - Кораблекрушение?
     - А другим, - продолжала она, - пришлось стать беженцами. Вы видите те цепи? - Она показала на ряд томов, прикованных к полке за переплеты. Звенья цепей тускло поблескивали в полумраке. Я кивнул. - Эти книги уже однажды спасли, вывезли из колледжей Оксфорда. Из цепных библиотек, - пояснила она, слегка выдвинув одну из них, большой фолиант, с полки. Ее затянутая в перчатку рука с нежностью погладила кожаную поверхность. Цепь протестующе звякнула. - Это произошло в прошлом веке.
     - Их спасали от Эдуарда Шестого?
     - От его сторонников. Книги тайно вывезли из университетских библиотек, спасая от грядущих костров. - Она открыла огромный том и начала вяло перелистывать страницы. - Просто поразительно, с какой решимостью короли и императоры стремились уничтожать книги. Но культура ведь вся построена на таких осквернениях, разве не так? Великий Юстиниан сжег все греческие свитки в Константинополе после того, как кодифицировал римское право и победил в войне с остготами в Италии. А Шихуанди, первый император Китая, человек, объединивший пять царств и построивший Великую стену, приказал уничтожить все книги, написанные до его рождения. - Она захлопнула фолиант и решительно вставила его на место. - Эти книги, - сказала она, - мой отец приобрел гораздо позднее.
     - Вот как, - сказал я, надеясь, что мы наконец подошли к сущности дела. - Значит, все эти книги являются его собственностью? И вы желаете продать их?
     - Являлись, - уточнила она. - Они являлись его собственностью. Да, он собрал эту коллекцию. - Она помолчала мгновение и печально взглянула на меня. - Нет, господин Инчболд, я не хочу продавать их. Почти наверняка не хочу. А вот и Бриджет, - поворачиваясь, сказала она. - Не перейти ли нам в столовую? Думаю, там я смогу предложить вам присесть.
     Чуть позже мне подали большую тарелку с уткой, которую кухарка миссис Уинтер запекла с зеленым луком-шалотом. За отсутствием обеденного с