зах были  расширены,
и в сумраке глаза казались совсем черными. В очаге, дымясь, дотлевала одна
головня. Под прикрытием дождя на них надвинулась ночь.
   Котт, вся дрожа, села, ее волосы слиплись  в  мокрые  крысиные  хвосты.
Сырость пробралась и до затекшего тела Майкла. Она проспала в его объятиях
не меньше часа. Поскрипывая суставами, он выбрался из шалаша и  потянулся.
С веток на его лицо сыпались капли. Огонь совсем погас. Надо  возвращаться
домой.
   Котт сидела,  обхватив  колени  руками,  натянув  одеяло  на  плечи,  и
смотрела на него.
   - Что с тобой? - спросил он.
   - Ничего... Ну, я замерзла, если хочешь знать.
   - Так надевала бы приличную одежду.
   - _Приличную_, он говорит! - она осторожно потерла ссадины на локтях. -
Тебе-то хорошо!
   - Ты о чем?
   - Неважно. Разведи огонь. Не мое это время года! Холодные дожди, листья
осыпаются, ночи длиной в день. Нет-нет.
   Майкл занялся очагом, стараясь понять, о чем она говорит. Внезапно  она
стала сердитой, ворчливой. Ну да согреется и повеселеет, решил он.
   На их лицах заиграли желтые отблески огня. Балахон Котт  остался  таким
же мокрым, и Майкл не знал, хватит ли у него духа посоветовать, чтобы  она
его сняла и подсушила.
   Хрипловатый смешок, перешедший в хихиканье. Она обнаружила его копье.
   - Могучим же ты станешь охотником с таким оружием!  -  поворотом  кисти
она сдернула каменный наконечник с древка.
   - Э-эй! -  его  охватило  возмущение.  Он  попытался  выхватить  у  нее
наконечник, но она вывернулась, как угорь, и  швырнула  камень  куда-то  в
темноту. Он опрокинул ее на сырую землю, навалился на нее всем  весом,  не
отдавая себе отчета в том, что делает, но прежде  чем  он  разобрался,  ее
узкий кулачок шмякнул его по носу, и из глаз у него посыпались  искры.  Он
перекатился на сторону, хватаясь за  лицо,  а  ее  смех  звенел  в  ночном
воздухе.
   - Чересчур торопишься, Майкл!
   - Ты... чертовка, - пробурчал он, а по его верхней губе ползли  струйки
крови. Он стер их, вымазав тыльную сторону ладони.
   Котт мгновенно оказалась рядом с ним, ее колени погрузились в размокшую
глину. Она пощупала кончиками пальцев его расквашенный нос.
   - Прости. Я не хотела.
   - Да ладно.
   Она притянула его к себе.
   - Я никогда не причиню тебе зла, Майкл.
   Отразился ли в ее глазах огонь, или в них  зажегся  свет,  желтый,  как
свет свечи?
   Она слизнула кровь с его губы,  точно  кошка,  лакающая  молоко,  и  он
ощутил вкус этой крови, когда ее язык скользнул к нему в рот. И  опять  то
же напряжение, тот же разгорающийся жар у  него  под  животом.  Ее  пальцы
погладили его там, и он вздрогнул, задохнулся.
   - Кто ты? - прошептал он.
   Его голос замер у нее во рту. Они лежали возле потрескивающего огня,  и
она вздернула балахон выше пояса. Он увидел  черную  курчавость  между  ее
ног, густую, как мех, и расстегнул брюки. Холод воздуха и жар огня на  его
обнаженной коже. Он лежал на ней, а она направляла его, тихо  шептала  ему
что-то, словно он был конем, которого требовалось успокоить. И он  там,  в
ней.
   - Господи!
   Он нажимал, толкал, подчинившись  чему-то  новому  в  себе.  Ее  пальцы
когтями впивались ему в плечи, и он услышал, как она застонала,  когда  он
вдавил ее ягодицы в холодную  землю.  Ветер  гудел  в  древесных  вершинах
по-особому, точно море в раковине: бешеная гонка  его  бурлящей  крови.  А
затем его словно свела судорога, он вскрикнул в ее плечо, почувствовал  ее
ладонь у себя на затылке.
   Он был в лесу, _внутри_ леса, вплетен  в  ткани  деревьев.  И  лес  был
внутри него, корни леса - сеть его артерий. На миг ему  почудилось,  будто
он знает, что такое Иное Место, где оно скрыто.
   Но все исчезало. Его локти глубоко ушли в  глину,  лицо  прижималось  к
ключице Котт. Он выскользнул из нее,  дряблый,  истощившийся.  Внизу  было
мокро, скользко, словно от растаявшего масла.
   - Мой! - пробормотала Котт.
   - Что?
   Внезапно улыбнувшиеся  губы  были  в  дюйме  от  его  собственных.  Она
чмокнула его в нос, ее колени стиснули его бока.
   - Весь мой.
   Блуд, подумал он. Вот, что это было. От библейского слова его  пробрала
дрожь. Он встал, стыдясь обмазавшей его слизи, и торопливо натянул  брюки.
Котт одернула балахон.
   "Я ... фею", - вдруг понял он. Жуткое запретное  слово  вползло  в  его
сознание, как змея. Это смертный грех? Ему на миг представилась исповедь -
что скажет об этом священник в своей темной будочке? Что он  сказал  Розе,
когда она призналась ему?
   - У тебя будет ребенок? - спросил  он  Котт.  Она  спокойно  помешивала
головни.
   - А ты этого хочешь? - ее это словно позабавило.
   - То, что мы сделали. Так зачинаются дети. Я знаю.
   Она рассмеялась.
   - Ты слишком много тревожишься, Майкл. Сядь.
   Он послушался. К ее спине налип лесной мусор. Он счистил листья, и  его
ладонь осталась там, радуясь тугим мышцам  под  балахоном.  Темные  волосы
полуночным каскадом ниспадали с одного плеча,  и  в  них  тоже  запутались
листья, веточки, кусочки коры.
   - Ты сказала "мой". Что это значит? Что я твой?
   - А я твоя, - ответила она, не отводя взгляда от огня. - Мы принадлежим
друг другу.
   Он растерянно отнял руку. Ему нужно было помочиться, но при ней  он  не
мог.
   - Послушай, Майкл! - она словно ожила, повернулась лицом к нему и взяла
его руки в свои. - Не хотел бы ты отправиться куда-то? В неведомые  места,
каких ты никогда не видел? Куда-то далеко-далеко?
   - Волки... - неуверенно сказал он.
   - Не только волки. Там есть много другого. Замки  и  соборы,  города  и
корабли, плавающие по морям. Это целый мир, Майкл.
   Он  вспомнил  то,  что  видел  всего  мгновение,  -  долину   Ванна   с
единственным огоньком во мраке.
   Волки-оборотни и первозданная глушь.
   Сон или кошмар? Он не знал. Но это-то была явь  -  девушка  и  то,  что
произошло между ними. Она была такой же подлинной, как  земля,  и  лес,  и
камень. Такая же из плоти и крови, как и он. Хотя только он мог ее видеть.
   - Не знаю - час был поздний. Бабушка,  наверное,  беспокоится.  Сколько
времени он уже здесь?
   - Ты думаешь это сказка, Майкл. Но это не так. Все это тут, все. Я тебе
могу многое показать, - ее рука погладила его по животу.
   - Я... я не знаю. Уже поздно. Мне надо идти.
   - Они будут беспокоиться. Ты уже это говорил.
   Он почему-то почувствовал себя виноватым.
   - Тебе еще холодно?
   - Ты меня согрел.
   В свете огня его лицо стало багровым.
   - Пойдем со мной, - сказала она. - Останься со мной.
   Он встал, поднял дробовик и ягдташ. Ему не терпелось помочиться.
   - Не могу. Не могу, Котт, - на мгновение  ему  представилось,  как  они
вдвоем едут по залитой солнцем дороге, а на горизонте развиваются  знамена
замка. Рыцарь и его дама, как в романах.
   Лес был безмолвным и темным, с листьев капали капли.  Его  одежда  была
вся выпачкана в глине. Он чувствовал себя глупо, голова налилась  свинцом.
Глаза Котт были точно два  темных  провала  на  ее  лице.  Ему  захотелось
сделать это еще раз, и его охватил стыд.
   - Я люблю тебя, Майкл.
   Его сердце заколотилось, и он невольно улыбнулся. И она ответила  своей
широкой улыбкой, а  потом  тоже  встала.  Балахон  покрылся  светло-темным
узором - белая ткань и черная земля. И еще кровь. Он увидел пятно, похожее
на раздавленную землянику вверху ее ног. Он поранил ее?
   Она обняла его, словно он был ребенком, - как  Роза  в  грозовые  ночи.
Глаза их оказались на одном уровне.  "Я  вырос",  -  подумал  он.  Уже  не
ребенок. Так, значит, мужчина?
   - Я не пойду с тобой, - сказал он, а она затолкнула  его  в  шалаш.  Ее
ловкие пальцы уже расстегивали пуговицы.
   - Я знаю.
   Желание помочиться исчезло. Он увидел, как балахон соскользнул на землю
вокруг нее, точно бледная вода. И она уже была с ним, на нем, под ним,  ее
запах обволакивал его, а он дивился, каким это было чудом - прикасаться  к
запретным местам.
   - Мой, - еле слышно шепнула она, когда он слился с ней. - Весь мой.
   Они не заметили, как погас огонь, и не увидели, как зашла луна.


   Она взошла над огромным лесом. Лига за лигой  он  разливался  по  миру,
накатываясь на отроги гор. Деревья вздымали могучие ветви к звездам,  а  у
их подножья осеребренные луной реки терпеливо петляли на пути к неведомому
океану. Холмы и долины были равно  одеты  густыми  дебрями,  и  в  низинах
курчавился туман, точно шерсть ягнят.
   Там и сям башни крепости вырывались из цепких объятий  дубов  и  вязов,
лип и кленов, каштанов и тисов. В речных долинах росли ивы, ольха, терн, а
на склонах холмов - березы, сосны и ели. У их подножья ютились шиповник  и
папоротник в ожидании весны.
   Через лес вели дороги, и вдоль  них  на  вырубках,  очищенных  огнем  и
топором, теснились хижины, оспаривая власть деревьев,  и  в  лунном  свете
курился древесный дым. Дома жались  вместе,  словно  боясь  сырых  дебрей,
окруженные частоколом, оберегаемые распятиями. Посреди  каждой  деревушки,
точно копье, торчала церковная колокольня. Но нигде в этом широком краю, в
этом лунном царстве нельзя было встретить человека. Люди на ночь  запирали
двери, и во мраке бесстрашно бродили звери,  щурясь  на  свет  в  окошках,
властвуя над дебрями.
   Майкл лежал обнаженный, обнимая  ее.  Костер  погас,  один-единственный
тлеющий уголь насмешливо смотрел на него, как красный немигающий глаз. Она
спала, но он лежал и слушал звуки ночи. Жесткий шум фазаньих крыльев, крик
охотящейся совы. Другие, дальние звуки он не мог определить, а один раз до
него донесся басистый рык какого-то большого зверя. Лес был полон звуков -
бесконечные  шорохи  и  шелест.  Ему  почудилось,  что  стоит  застыть   в
неподвижности,  и  он  услышит  биение  сердца  этого   края,   огромного,
звериного. Какой-то ночной зверек невидимо обнюхал дерево в десятках шагах
от него, а затем протопал дальше.
   - Котт. (Нежно, как дыхание летнего ветерка.) Котт, проснись!
   Она пошевелилась. Он увидел, как открылись темные глаза.
   - Ты устроила это? Устроила! Мы снова там.
   Она села, оттолкнув  его.  Ему  показалось,  что  ее  ноздри  втягивают
воздух. Как далеко он от дома? На расстоянии скольких миль, или миров?  Он
грубо встряхнул ее за плечи.
   - Котт!
   -  Ш-ш-ш!  -  ее  пальцы  впились  ему  в  руку.  Внизу  их  тела  были
переплетены. Его пенис лежал на его бедре, как обрезанная пуповина,  и  он
чувствовал, как под холодным воздухом стынет  пот,  который  еще  покрывал
его.
   - Господи, Котт, что ты сделала?
   - Помолчи! - резко, как пощечина, но тихо, чтобы никто не  услышал.  Он
не видел ничего, кроме их белесых тел. Одежда лежала под ними, но дробовик
скрывала тьма, где-то там, среди листьев. Страх свел его внутренности.  Он
почувствовал себя пещерным человеком на заре мира. Кроманьонцем,  дрожащим
в доисторической тьме.
   - Одевайся, - ее голос был тихим шипеньем.
   Они неуверенно, путаясь, разбирали  свою  одежду.  Он  ведь  даже  снял
сапоги. В них насыпались сухие веточки,  а  к  его  куртке,  точно  репьи,
прилипли листья и куски сухой  коры.  Они  одевались  молча,  наощупь.  Он
пошарил в листьях, и его пальцы коснулись холодного металла - ствол ружья.
Ему сразу стало легче.
   - Чертов  Дэвид  Крокетт  [Дэвид  Крокетт  (1786-1836)  -  американский
первопроходец и политический деятель], - пробормотал он.
   Они  постояли,  прислушиваясь.  Казалось  рискованным  говорить  вслух,
шуметь. Котт впилась ему в губы поцелуем, а потом дернула за руку.
   - Пошли!
   Она способна видеть в темноте, подумал он. Ее глаза. Недаром  ее  зовут
Котт. Он побрел за ней, прочь от шалаша.
   Несколько шагов в непроницаемой тьме - и он уже забыл, где  шалаш.  Его
рука крепче сжала руку Котт. Если он останется здесь один, то уже навсегда
исчезнет. Его родные никогда не узнают, куда он девался.
   Как это произошло? Как было устроено? Он был всего в четверти  мили  от
своего дома, а в следующий миг  очутился  в  какой-то  первобытной  глуши.
Темный край фей - и волки. Он  молчал,  подавленный  колоссальностью  этой
загадки, и брел за Котт.
   Позади него было что-то.
   Он знал это так же точно,  как  слепой  знает,  где  солнце.  Оно  было
большим - ему чудилось над головой  тихое  дыхание  -  и  двигалось  почти
совсем бесшумно. Точно фильм ужасов, когда героя хватают сзади.
   Дробовик под собственным весом скользнул в его  пальцах,  пока  они  не
сомкнулись над спусковым крючком.
   Шорох шагов в ритме с его собственными. Он попытался предупредить Котт,
но она, казалось, полностью сосредоточилась на дороге вперед, куда  бы  та
ни вела. А горло у него пересохло и сжалось.
   Он обернется и выпалит в это из обоих стволов, как Оди Мерфи, как тогда
Муллан в волка-оборотня на  заднем  дворе,  только  волк  убежал  целый  и
невредимый.
   - Колдовство не колдовство, но два заряда  дроби  двенадцатого  калибра
усмирят кого угодно.
   Он вырвал руку из пальцев Котт, вскинул дробовик  и  выстрелил.  Отдача
отшвырнула его на нее, и они оба упали. Он был оглушен, ослеплен, ушиблен.
"Получил свое, волосатый подлюга!" -  подумал  он  злорадно.  Но  раздался
только приглушенный крик.
   На миг во вспышке выстрела он увидал  массивный  торс,  нечеловеческий,
только похожий, а над ним - вроде было лицо, звериное, угрюмое. И  тут  же
сомкнулся непроницаемый мрак. Он лежал, не отзываясь на крики Котт, на  ее
шарящие руки. Что-то с треском продиралось сквозь деревья, ломая ветки, но
никаких других звуков не было... - разве что глухое  бормотанье,  ворчанье
грома.
   - Что ты  сделал?  Что  ты  _сделал_?  -  пальцы  Котт  впились  в  его
ушибленное плечо.
   - Ох, отпусти! Это было чудовище. Я его застрелил.
   - Чудовище? Какое чудовище? Ты его видел?
   Великан, подсказала ему память. Тролль. Но он мотнул головой  перед  ее
невидимым лицом.
   - Точно не знаю, но я в него попал. Оно убежало.
   Вновь от ее звонкой пощечины  у  него  из  глаз  посыпались  искры.  На
мгновение ошеломление парализовало его, а потом он протянул руки туда, где
могла быть ее шея, но его пальцы сомкнулись в пустом воздухе.
   - За что? - слезы ярости обожгли его глаза.
   - Ты теперь не дома, Майкл. Ты не можешь  стрелять  в  кого  попало  из
своего ружьеца. Тут другие правила. Послушай.
   Он прислушался, все еще бесясь. В лесу царило  безмолвие  -  мертвенная
тишина, такая, какая бывает в оскверненной церкви.
   - Это еще не значит, что ты  можешь  хлестать  меня  по  лицу,  чертова
девчонка!
   - Да замолчи ты, глупый мальчишка.
   Вот опять! Он скрипнул зубами. Надо будет ее проучить.
   - Надо уходить отсюда, да побыстрее. Нам нельзя тут задерживаться.  Они
ринутся за нами как пчелиный рой.
   - Кто?
   Но она пропустила вопрос мимо  ушей.  Рывком  подняла  его  на  ноги  и
потащила за собой, как упирающегося  ребенка.  Да  и  он  чувствовал  себя
ребенком, обиженным и виноватым. Ежевика царапала его лицо,  нижние  сучья
грозили пробить дырку у него в голове.
   - Как тебе удается видеть хоть что-то?
   И опять  она  ничего  не  ответила,  и  они  молча  продирались  сквозь
полуночный лес.
   Когда они наконец остановились, он пошатывался от усталости.  Ему  было
уже все равно, где они и куда идут. Дробовик оттягивал ноющую  руку.  Котт
ухватила его за другую руку и прижала ее к грубой коре дерева.
   - Лезь!
   - Ты что, шутишь?
   - Лезь, если хочешь дожить до утра.
   - С ним я не могу, - он взмахнул дробовиком в темноте.
   - Черт бы тебя подрал. Дай его  мне,  -  он  мог  бы  поклясться,  что,
забирая у него дробовик, она вздрогнула.
   - Я ничего не вижу...
   Звуки за деревьями, отдаленное ворчание. Долгий пронзительный вой.
   - Лезь!
   Он подчинился. Грубая кора обдирала его ладони.  Он  обхватил  ствол  и
взбирался, цепляясь дрожащими ногами и руками, наткнулся на крепкий сук  и
пыхтя уцепился за него. Они тут были не одни. Он подтягивался, шарил рукой
по стволу, пока не нащупывал, за что ухватиться.  Вдруг  что-то  маленькое
когтистое пробежало поперек его кисти, и он чуть не  сорвался.  Теперь  он
ругался про себя тихо и злобно. До чего он устал! Руки его не  держали,  а
правая нога не находила, на что опереться.
   Рука  ухватила  его  за  щиколотку.  "Вот  сюда".  Его  ступня   обрела
безопасную опору.
   - Ну хватит, - сказала она потом. - Забирайся на  сук,  -  он  боязливо
послушался над невидимым провалом в темноту. Сук был  в  ярд  толщиной,  а
рядом изгибались другие. Можно  было  сесть,  откинуться  и  расслабиться.
Рядом  шуршала  Котт,  а  потом  ему  на  колени  легла  холодная  тяжесть
дробовика. - Ну вот. Теперь можно и поспать.
   - Поспать!
   Ладонь ласково погладила щеку, и Котт поцеловала его в  ухо,  в  уголок
рта, и ее волосы щекотали его нос.
   - Прости, Майкл.
   - Да ладно, - он против воли смягчился.
   Она обняла его плечи тонкой рукой, и  он  почувствовал  себя  в  полной
безопасности. Его голова прижалась к ее шее под подбородком. Ах, черт,  до
чего же он устал, и глаза слипаются, как у ребенка!
   Он не слышал, как позднее под ними кружила  стая,  как  стук  лошадиных
копыт  разносился  в  пустом   воздухе   над   вершинами   деревьев,   как
перекликались тролли.


   Его разбудил бьющий в глаза свет. Он разлепил  отяжелевшие  веки,  весь
окостеневший, и его пробрала холодная дрожь. На секунду он был  ошеломлен:
качающиеся  ветки  вокруг,  пение  птиц,  яркий  свет  утреннего   солнца,
пробирающегося сквозь листья.  Тут  воспоминания  нахлынули  на  него.  Он
пошевелился в объятиях Котт, дробовик соскользнул  с  его  колен  и  снизу
донесся глухой звук его удара о землю.
   - Черт!
   Котт пошевелилась, но не проснулась. Рука, к  которой  он  прислонялся,
совсем  посинела  и  застыла.  Он  начал  осторожно  ее  растирать,  чтобы
восстановить кровообращение. В свете зари ее лицо дышало строгой красотой,
хотя щеки были в грязи, а кожа покрыта царапинами. Он выпутал из ее  волос
золотого от солнца жука. В животе у него урчало, и он тоскливо  подумал  о
яичнице с грудинкой, горячем чае, хлебе на соде. И о ванне, полной горячей
воды.
   Но и в этом было что-то  чудесное:  сидеть  здесь  на  одной  высоте  с
птицами, смотреть, как  восходит  солнце,  а  рядом  с  ним  эта  девушка.
Почему-то голод придавал всему этому особую остроту.
   Когда он протер глаза, то почувствовал себя  совсем  бодрым  и  слизнул
росу с побуревшего листа, чтобы смочить язык.
   Он снова посмотрел на нее и увидел, что она проснулась. Ее  глаза  были
огромными и  полными  солнечного  света,  как  отмели  летнего  моря.  Она
потягивалась и разминалась, шевелила грязными пальцами на ногах.
   - Теперь уже безопасно?
   Она зевнула и улыбнулась.
   - Пожалуй, безопаснее. Можно спуститься на землю. Ты спал крепко.
   - Куда мы идем?
   - Я отведу тебя домой. Ты еще для этого не готов.
   Его  укололо  разочарование,  и  он  удивился.  Наверное,   причина   -
хрустальная чистота утреннего воздуха, бриллиантовый свет солнца, деревья,
звенящие птицами. Приключения. Страна Чудес.
   - Ты можешь мне объяснить?
   Она, посмеиваясь, покачала головой.
   - Так, чтобы ты понял - нет. И зачем искать причины?
   - Не знаю. У всего есть причины.
   Она начала спускаться по стволу. И тут он  увидел,  что  спали  они  на
большой высоте - по меньшей мере тридцать футов. С соседней ветки  на  них
без всякого страха с любопытством смотрела белка.
   Он подобрал дробовик, осторожно прочистил дуло, а Котт нюхала воздух  и
вглядывалась в деревья, словно какой-то гибкий зверь. Он опять  хотел  ее,
но не мог заставить себя сказать хоть что-нибудь.
   Подлесок оказался куда менее густым, чем ему чудилось  накануне  ночью.
Под деревьями были прогалины, ежевика умирала с осенью, и солнце  заливало
землю сквозь поредевшие  листья.  Где-то  ворковали  горлицы,  насвистывал
дрозд. Прочие песни он определить не сумел. А в  остальном  вокруг  царила
почти полная тишина, нарушаемая только бурчание