ржался, все не опадал, и  лунный  свет  делал  каждую  пушинку  подобной
звезде.
     Юта давно перестала различать, где сон, где  явь.  Белый  пух  глушил
звуки, каждое движение вызывало к жизни звездную метель...  Юта  поднялась
на локтях, потом встала.
     Луна светила ярко, гнездо помещалось на вершине скалистого гребня,  и
все ущелья вокруг были  залиты  матовым  белым  светом.  Тем  чернее  были
изломанные тени и далекий, будто из картона вырезанный, замок, тем  глубже
- темное небо...
     Юта повернула голову. В нескольких шагах стоял Арман.
     Он был частью этого фантастического  ночного  мира,  силуэт  его  был
подобен силуэту замка вдалеке, и стоял он  совершенно  неподвижно,  подняв
лицо, будто заглядывая небу в глаза.
     Юта шагнула - взвились в небо невесомые хлопья. Принцесса  оробела  и
остановилась.
     - Видишь вон те  три  звездочки?  -  спросил  Арман  у  неба.  -  Это
называется - Венец Прадракона... Посмотри, Юта, сегодня особенно ярко...
     И он протянул ввысь руку - указал длинным тонким пальцем.
     Юта смотрела на звезды - но видела только его руку. Чтобы  справиться
со смущением, хрипловато ответила невпопад:
     - У нас и нет... Таких созвездий... У нас просто - Улитка... Пчела...
Хохолок Удода... Белая Кошка...
     Арман, кажется, удивился. Обернулся к Юте -  и  она  увидела,  как  в
глазах у него мягко отражается луна. Спросил недоверчиво:
     - Улитка? Пчела?
     - Еще Утиные Лапки... Сова...
     Блеснули белые зубы - Арман улыбнулся:
     - Забавно... - и снова обернулся к небу, поднял руку, будто  призывая
в свидетели:
     - Смотри... Вот Поединок Драконов... Вот Горящий  Гребень...  А  там,
над морем, поднимается Победитель Юкки...  Только  его  еще  не  полностью
видно. Пять звездочек взошли, а три пока за горизонтом...
     - Ты будешь жить долго и счастливо, - сказала Юта ни  с  того,  ни  с
сего.
     Арман вздохнул. Оторвался от неба. Без улыбки заглянул Юте в лицо:
     - Ты тоже.
     Она попыталась пошутить:
     - Но про меня ведь ничего не сказано... В пророчестве...
     Он по-прежнему смотрел совершенно серьезно:
     - Сказано.
     Пух, оседая, опускался им на плечи. На фоне  широкого  лунного  диска
возник черный силуэт нетопыря. Взмахнул крыльями, пропал.
     - Мы в облаке, - сказала Юта. - Мы без  спросу  забрались  в  облака.
Хотя нет, в облаке холодно и вовсе не так уютно... По-твоему, калидоны  не
вернутся?
     - В этой жизни, - отозвался Арман немного насмешливо, - ничто  просто
так не возвращается.
     Ее ноги ослабели, и она снова опустилась  в  белую  перину.  На  луну
набежало облачко, звезды вспыхнули ярче. Ютины глаза не видели Армана,  но
что-то другое, не зрение, точно знало, что он стоит в двух шагах и смотрит
на море.
     - Арман... Теперь я понимаю... Я по ошибке родилась среди людей...  Я
должна была... Родиться среди драконов...
     Он улыбнулся - насмешливо и вместе с тем печально, Юта не видела  его
улыбки, но знала, что он улыбается.
     - Среди драконов,  -  сказал  он  медленно,  -  уже  давно  никто  не
рождается.
     Луна не спешила выбираться из  тучки.  Продолговатая  Медовая  Дорога
казалась вторым гнездом калидона - но на небе.
     - У нас эта туманность называется Медовая Дорога, - прошептала Юта. -
А у вас?
     - У нас... - помолчав, отозвался Арман,  -  она  называется  Огненное
Дыхание.
     Он опустился в пену пуха - Юта не видела, но точно  знала.  Поднялось
почти невидимое без лунного света облачко.
     Не ведая, зачем, Юта погрузила в пух свои руки - до плеч. Левая рука,
пробираясь сквозь  теплое  и  мягкое,  вдруг  встретилась  с  холодными  и
жесткими пальцами.
     Принцесса замерла. От этого прикосновения, ожидаемого  и  внезапного,
забегали по спине полчища мурашек, а сердце, и без того неспокойное, вдруг
сорвалось с цепи и заколотилось так, что новые пушинки взвились  в  воздух
без видимой на то причины. Юте показалось почему-то, что это прикосновение
важнее, чем прогулка на спине дракона, важнее всех калидоньих гнезд и всех
созвездий мира, но рука ее онемела и перестала слушаться.
     Неспешно вышла из облака круглая луна.
     Бессмысленно глядя на нее широко раскрытыми глазами, Юта чувствовала,
как пальцы Армана осторожно сжимают ее ладонь.
     Чуть-чуть. Очень бережно. Очень нежно.
     А потом отпускают.
     Ютина рука  мечется  в  толще  пуха,  потерянная,  как  заблудившийся
ребенок. И когда она теряет  надежду  -  прохладные  пальцы  встречают  ее
снова. И девушка замирает, чувствуя, какой влажной  и  горячей  становится
вдруг ее ладонь...
     Юте хотелось, чтобы игра эта длилась вечно. Но рука Армана,  сжав  ее
пальцы сильнее  обычного,  будто  прощаясь,  вдруг  ушла  прочь.  Сам  он,
беззвучно оказавшись рядом, прикрыл ее плечи теплой охапкой пуха:
     - Спи... Скоро утро...
     Будто стряхивая запутавшиеся в волосах пушинки, провел по ее волосам.
Мельком коснулся щеки...
     Отнял руку.
     И, засыпая в тревоге и надежде, она  видела  его  тень,  замершую  на
скалистой вершине. Арман смотрел на звезды, будто испрашивая у них совета.


     Утром он принес принцессу в замок. Нести пришлось в  когтях  -  иначе
как бы удалось высадить ее на вершине башни? Он осторожно поставил  ее  на
окруженную зубцами площадку, и она тут же присела, втянув голову в плечи -
такой ураган устроили его крылья.
     Он  поднялся  выше  -  принцесса  выпрямилась  и  стояла  неподвижно,
отрешенная, какая-то потерянная. Запрокинув лицо, она  смотрела  снизу  на
летящего ящера. Глаз ее Арман не видел.
     Он устремился к Драконьим Вратам, и черный коридор, ведущий в  замок,
показался  ему  длинным  как  никогда.  Приняв  человеческое  обличье,  он
поспешил наверх - но с каждым шагом шел все медленнее и  медленнее,  пока,
наконец, не остановился.
     В ушах его все еще ревел ветер высоты, а перед глазами сиял  небесный
Венец Прадракона, пальцы его не забыли ни горячей ладошки в толще птичьего
пуха, ни густых растрепанных волос, прикрывающих теплое  ухо,  ни  щеки  -
гладкой, как вылизанный морем камушек. Он еще жил памятью минувшей ночи  -
но уже ныли виски, и глубоко внутри груди рождалось  тяжелое  и  холодное,
как камень клинописного зала, предчувствие.
     Он заставил себя продолжать путь. В зале с камином его встретила Юта.
     К ее черному свободному балахону пристали пушинки,  сделав  принцессу
похожей на карту звездного  неба.  Все  еще  отрешенная,  потерянная,  она
шагнула ему навстречу - и остановилась, будто не решаясь подойти.
     Может быть, она ждала  от  него  каких-то  слов.  А  может  быть,  ей
доставляло удовольствие просто молчать, выпутывая из волос белые шарики  и
то и дело опуская ресницы?
     Он стоял и молча смотрел, пытаясь понять -  что  изменилось?  А  ведь
перемена произошла, и сейчас, на его глазах, еще продолжалась -  на  смену
растерянности приходило новое, а  он,  смятенный,  пока  не  понимал,  что
именно...
     Он шумно вздохнул. Попробовал улыбнуться:
     - Ты... Тебе не холодно?
     Она отрицательно  покачала  головой.  Арман  не  знал,  что  говорить
дальше.
     Тогда она отвела с лица волосы и улыбнулась. Такой улыбки у нее Арман
еще не видел - она сделала Ютино лицо не просто привлекательным - милым.
     Ему вдруг открылось, что за новая перемена случилась с  Ютой  на  его
глазах.  Принцесса  просто  спокойно  приняла  все   происшедшее   -   как
неизбежное, как естественное, как единственно возможное развитие событий.
     - Ты, наверное, хочешь отдохнуть? - спросила она радушно. - Я  соберу
завтрак, а ты, пожалуй, отдохни... Я позову тебя. Да?
     Как просто, подумал Арман.  Как  просто  эта  девочка  разрешает  все
вопросы. Бесхитростно и мудро, как... женщина.
     - Да, - сказал он хрипло. - Позови.
     Она улыбалась ему вслед.
     Он брел коридорами,  а  в  ушах  у  него  повторялось  и  повторялось
спокойное, благожелательное: "Я соберу завтрак... А ты отдохни".
     Они будут жить долго  -  до  самой  Ютиной  старости.  Пророчество  в
клинописном зале позволило ему счастье, даже предписало, поместив рядом  с
его именем слово "любовь", слово, которое так редко встречается в  древних
текстах... Он будет носить ее над морем... Придет и уйдет  зима,  и  снова
придет, и, возможно - чем горгулья не  шутит  -  у  них  будет...  страшно
подумать, но вдруг все-таки это возможно?.. будет ребенок...
     Арман свернул, и новый коридор вдруг  обернулся  тупиком.  Ишь,  куда
занесло, это же Северная башня, развалина, и ход туда замурован...
     Он стоял лицом к лицу с влажной стеной, сложенной из  крупных,  грубо
отесанных валунов. Тот камень, что поселился утром  в  его  душе,  был  им
сродни - такой же тяжелый и холодный.
     Так всегда бывает. Мысли и мечты, целая вереница  планов  -  пока  не
утыкаешься носом в глухую каменную стену.
     Он закрыл глаза, чтобы не  видеть  лаково  поблескивающих  глыб.  Нет
такого закона, чтобы  позволил  человеческой  дочери  вступить  в  союз  с
драконом, пусть даже оборотнем. Двести поколений его предков,  с  которыми
его  примирили  было  слова  Пророчества,   двести   поколений   яростных,
непримиримых ящеров поднимутся со дна моря, чтобы помешать  такому  союзу.
Три  королевства  объединяться  армией  против  такого  союза.   Проклятье
придавит  замок,  и  он  погребет  под  собой   отступников,   ослушников,
выродков...
     Выродков? Он вздрогнул.
     Хорошо, положим,  что  двести  поколений  уже  не  имеют  власти  над
взбунтовавшимся  последним  потомком...  Могучие   корни   давно   усохли,
последний листок сорвался с дерева и летит  по  воле  ветра,  которую  ему
нравится считать собственной волей... Пусть три королевства никогда ничего
не узнают, пусть Юта добровольно и навсегда откажется от  родных...  Пусть
так,  но  всю  жизнь,  всю  человеческую  жизнь  провести  в  холодном   и
неустроенном замке? Не увидеть ни одного лица, кроме давно  и  до  мелочей
знакомого лица Армана? Проводить бесконечные часы перед мутным  магическим
зеркалом, по крупицам вымаливая у него то, что все люди имеют в избытке  и
даже не замечают  этого?  И,  наконец,  состариться  рядом  с  огнедышащим
ящером, который и через сто лет вряд ли сильно изменится... Не будет у них
ребенка, это самообман... Юте некого будет баюкать  и  учить  ходить.  Она
осознает свое одиночество...
     Он повернулся и, как слепой, побрел обратно.
     Он дракон и мужчина. Он  должен  решать.  Решать  сейчас,  или  жизнь
сделается невыносимой...
     - Арма-ан!
     Она тщательно причесалась и  повязала  голову  шнурком,  подпоясалась
самодельным передником - хозяйка, да и только:
     - А я тебя ищу-ищу...
     Он отвернулся, чтобы не видеть ее сияющих глаз. Решать - сейчас. Если
тянуть дальше, может не хватить духу.
     Сказал в стену:
     - Извини. Мне надо улететь. Наверное, надолго.



                                    8

                                           Я силился жажду песком утолить,
                                           И море пытался поджечь.
                                           Мечтал я тебя позабыть.
                                                                   Арм-Анн

     Король  Контестар  Тридцать  Девятый,  высокий,   но   преждевременно
сгорбленный недугом старик, нашел в себе силы поприсутствовать на судебном
заседании. Тяжело опираясь на руку принца Остина  -  своего  единственного
сына и наследника - он медленно прошествовал по устланному коврами помосту
и с трудом опустился в глубокое кресло.
     С давних пор король Контестарии являлся к тому же  судьей;  время  от
времени ему приходилось публично разбирать тяжбы и выносить приговоры.  Но
ни для кого не было секретом, что Контестару Тридцать Девятому уже  не  по
силам справляться с этой обязанностью, и он хочет передать ее сыну.
     Королю оставалось жить на земле считанные недели. Болезнь грызла  его
изнутри, намереваясь покинуть его тело только вместе с  жизнью;  разум  же
оставался, на счастье, столь же светел, как прежде, и лицо,  изуродованное
страданием, по-прежнему носило печать благородства.  Король  откинулся  на
спинку кресла и обвел взглядом притихшую площадь.
     Народу собралось видимо-невидимо  -  не  столько  из-за  предстоящего
судебного разбирательства, сколько в надежде посмотреть на старого  короля
- возможно, в последний раз. Отцы  поднимали  детишек  повыше,  чтобы  те,
повзрослев,  могли  сказать  своим  детям:  "Я  видел  короля   Контестара
незадолго до его смерти!"
     Остин, высокий,  поджарый,  весь  как-то  заматеревший  за  последние
месяцы, опустился перед креслом на одно колено. Король  протянул  дрожащую
руку  и  возложил  на  плечи  сына  ленту  сухой  змеиной  кожи  -  символ
правосудия. Таким образом он как бы  благословлял  его  вести  сегодняшнее
судебное заседание.
     Остин  поднялся.  Змеиная  кожа  спускалась  ему   на   грудь   двумя
изумрудными полосами. Обличенный властью, он стал за спинкой кресла,  и  в
тот  же  момент  площадь   разразилась   приветственными   криками.   Люди
радовались, что на смену старому и  мудрому  Контестару  придет  достойный
наследник - молодой, сильный и доблестный. Горожанки,  молодые  и  зрелые,
заливались к тому же кокетливым румянцем - ну до чего ж красив!
     Стражники звякнули копьями - судебное слушанье началось.
     Первыми перед помостом предстали шестеро почтенного вида крестьян.  В
толпе удивились - что могли натворить столь достойные  старцы?  Оказалось,
впрочем, что старцы пришли с челобитной -  просили  облегчить  непосильный
груз налогов, взимаемых с крестьянских общин. Ничего удивительного в  этой
просьбе не было - без просьб о снижении налогов не  обходилось  обычно  ни
одно судебное заседание, хотя очень немногие просители добивались  успеха.
Стража, ожидая команды, изготовилась оттеснить хлебопашцев в сторону -  но
тут заговорил принц Остин.
     Он говорил, не повышая  голоса,  но  вся  площадь  прекрасно  слышала
каждое его слово. Он напоминал,  что  не  так  давно  лесные  дороги  были
практически непроходимы  -  столько  разбойников  завелось  в  округе.  Он
перечислил по названиям все торговые корабли, ставшие  жертвой  пиратов  в
позапрошлом году. Он спрашивал - почему лесные  дороги  теперь  безопасны?
Почему пираты ушли от Контестарских берегов? Не потому ли, что вооруженные
патрули днем и ночью сторожат спокойный сон сограждан? Не потому  ли,  что
береговая охрана  поймала  и  повесила  троих  самых  отчаянных  пиратских
капитанов?
     Он говорил просто и  убедительно.  Где  взять  деньги  на  содержание
патрулей и береговой охраны? Разве деньги почтенных хлебопашцев идут не на
то, чтобы их же, хлебопашцев,  обезопасить?  Может  быть,  они  предпочтут
отдать налог разбойнику - только гораздо больший и подчас вместе с жизнью?
А ведь где-то в горах живут еще драконы, а в море, возможно, не перевелись
морские чудовища... На них ведь тоже должна быть управа!
     С каждым словом принца почтенные  хлебопашцы  сникали  все  больше  и
больше. Наконец, полностью осознав  себя  шкурниками  и  скупердяями,  они
сочли за благо поскорее смешаться с  толпой.  Толпа  радостно  загудела  -
принц говорил хорошо.
     Остин потрогал  змеиную  кожу,  лентой  свисавшую  ему  на  грудь,  и
невольно улыбнулся.
     Следующим делом была тяжба. Спорили  два  мелких  барончика,  которые
никак не могли провести границу между своими владениями -  каждый  норовил
урвать кусок у соседа.
     Спорщики притащили на заседание старинную карту,  вышитую  гладью  на
огромном  полотнище  шелка.  Карта  изрядно  вылиняла,  а  на   сгибах   и
протерлась, но все еще можно было разглядеть  кокетливую  рамку,  розового
голубка в ее правом верхнем углу, а также два поместья,  холм,  речушку  и
лесок. Границы между землями двух хозяев на карте не  значилось  -  вместо
нее клочьями свисали вырванные нитки.
     - Смею обратить внимание вашего высочества на следующий факт...  -  в
руках судящихся замелькали пожелтевшие свитки бумаги.  -  Племянник  моего
деда заверил свое право...
     - Однако более ранний документ,  ваше  высочество...  Помолчите,  вы,
индюк...
     - Я индюк?!
     Бароны надрывали глотки, тыча пальцами в искусную  вышивку,  всячески
понося друг друга и время от времени взывая к справедливости короля.
     Остин, кажется, смутился.  Каждый  из  баронов  был  по-своему  прав.
Уловив его колебание, спорщики удвоили усилия. Из  карты  полетели  нитки.
Толпа заулюлюкала.
     Старый король болезненно поморщился и едва  заметно  кивнул  головой.
Остин наклонился к его лицу, и губы  Контестара  шевельнулись.  Он  что-то
медленно и внятно говорил сыну, и на время, пока принц Остин не  отодвинул
свое ухо от его губ, на площади установилась относительная тишина  -  даже
бароны примолкли.
     Остин выпрямился. Окинул спорщиков длинным серьезным взглядом. Громко
велел принести чернила.
     Чернила нашлись тут же - их выхватили из-под носа удивленного  писца.
Остин кивнул -  слуга  поставил  баночку  на  край  помоста,  прямо  перед
баронами.
     - Опустите палец в чернила, - велел Остин первому спорщику.
     Тот удивился, посмотрел на свою руку, на чернильницу  -  и  осторожно
просунул в узкое горлышко холеный розовый мизинец.
     - Так, - сказал Остин. - Теперь нарисуйте на карте  границу  владений
вашего соседа.
     Мстительная улыбка растянула бароновы губы. Хищно шевеля ноздрями, он
двинулся к карте - четверо слуг держали ее развернутой,  как  флаг.  Барон
взмахнул выпачканным в чернилах мизинцем - и на карте  появилась  граница,
сужающая владения соперника на треть.
     -  Очень  хорошо,  -  терпеливо  сказал  Остин.  И  кивнул   второму,
приунывшему барону: - Теперь вы.
     Тот, обрадованный, подскочил к чернильнице и едва  не  опрокинул  ее,
сунув в чернила указательный палец. Бегом поспешив к карте,  второй  барон
отомстил первому, нарисовав такую границу, которая не оставляла  сопернику
почти ничего.
     - Очень хорошо, - снова сказал Остин. - Слушайте решение суда. Мнения
обеих сторон принято во внимание, тяжба разрешена, - Остин обвел  взглядом
площадь, спорщики тяжело дышали. - Границы будут проходить там, где вы  их
сейчас поместили, и каждый из вас будет владеть такой  территорией,  какую
определил ему  соперник.  Пространство  же,  оставшееся  между  границами,
отходит государству. Решение принято, и берегитесь ослушаться!
     Толпа взвыла в восторге, а посрамленные бароны  удивленно  воззрились
друг на друга, причем один из них механически почесывал нос выпачканным  в
чернилах пальцем...
     Третьим, и самым неприятным делом был  приговор  грабителю,  которого
изловил в своем доме один неробкий горожанин. Грабителя полагалось осудить
на  торжественное  утопление  в  сточной  канаве,  и   люди,   несомненно,
приветствовали бы такой приговор.  Но  Остин  медлил,  поглаживая  змеиную
кожу.
     Подсудимый был сухоньким, никчемным на вид мужичонкой с редкой  рыжей
бородой, которая росла почему-то с  одной  стороны  гуще,  чем  с  другой.
Закованный в цепи, он трясся и приседал,  так  что  звон  железа  стоял  -
затыкай уши. Из толпы на него поглядывали с презрением и интересом.
     Остин  покосился  на  отца  -  старик  молчал.  Принцу,  по-видимому,
предстояло принять решение самостоятельно. Площадь притихла.
     - Сослать на каторжные работы, - вздохнул принц.
     Толпа разразилась радостными возгласами - принц  проявил  милосердие.
Впрочем, вряд ли радость горожан была бы меньшей,  прояви  принц,  скажем,
строгость и решительность. Остин, без сомнения, был любим и популярен.
     Наконец, судебное слушание было завершено, и на возвышение  взобрался
городской мэр. Судя по необычайно  торжественному  выражению  его  пухлого
лица  и  свитку  бумаги  в  руке,   отец   города   собирался   произнести
благодарственную речь.
     Стар