жет, это со МНОЙ не все в порядке?..
   В дверь робко поскреблись; старушка с тряпкой  заглянула  -  и  испуганно
закрыла дверь. Павла подумала, что старушка будет ждать и час  и  два  -  до
утра будет  ждать  старушка,  пока  главный  не  наговорится,  не  освободит
кабинет, предоставив бабушке почетное право собрать пыль, осевшую на  мебель
в процессе творчества...
   Павла вздохнула. Кович сидел к ней боком, хмурый, какой-то жалкий,  будто
горный орел, который вообще-то могуч, но  вот  в  данный  конкретный  момент
устал и болен...
   - Да вообще-то, - она улыбнулась, вдруг почувствовав превосходство  своей
осведомленности, - вообще-то бывают такие случаи... Антивиктимное поведение,
чего проще. А потому не убивайтесь так...
   В ее планы не входило рассказывать много - но она увлеклась. Кович слушал
внимательно и напряженно; Павла  рассказала  о  Доде  Дарнице,  о  противных
датчиках и идиотских вопросах, и о Тритане  рассказала  тоже  -  разумеется,
ресторан "Ночь" упомянут не был.
   - Это что-то вроде социальной программы, и я у них - ценный  экспонат,  -
она улыбнулась.  -  Странности  есть,  конечно,  но  в  целом  они  -  очень
интересные, симпатичные люди...
   Рассуждая столь благосклонно, она имела в виду исключительно Тритана.  Но
Кович не мог этого знать.
   - Ты им сказала? - негромко спросил Кович. Павла помолчала.  Переспросила
осторожно:
   - О чем?
   Кович поднялся, опрокинув недопитую чашку  кофе.  Прошелся  по  кабинету,
облокотился о письменный стол:
   - О том, что мы встретились, они, надо полагать, знают. Ты говорила им  о
том, что мы друг друга УЗНАЛИ?
   Павла молчала.
   Под окном оживленно переговаривались - -  работники  театра  расползались
после спектакля; кто-то засмеялся. Хлопнула дверь.
   Собственно говоря, сегодня она не сказала Тритану... о Ковиче.  Возможно,
зря. И потом, она ведь решила сказать в следующий раз...
   Кович уловил ее колебание:
   - Не говори. Не стоит,  Павла.  Послушай...  умного  человека.  Ну  зачем
мне... зачем нам это надо?.. Кого это интересует, это наши личные,  интимные
дела... Ты ведь не рассказываешь всем подряд, с кем ты спишь?..
   Павла спала с гномом, вышитым на одеяле, -  однако  признаваться  в  этом
Ковичу действительно не стала. Тот воспринял ее молчание  как  подтверждение
собственным словам:
   - Вот видишь... Сохрани... нашу скромную тайну. Сделай мне одолжение.
   Павла молчала.
   Ей не хотелось вступать в спор - но и давать обещаний не хотелось тоже.
   - Я подумаю, - примирительно сказала она наконец. -  Как...  обернется...
постараюсь.
   Едва успев выйти из театра, она шарахнулась  от  скромной  добродетельной
машины, которая медленно шла по противоположной стороне  улицы  и  абсолютно
никого не трогала.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

   Сегодня Пещера жила особенно громко; белые уши сарны метались,  перебирая
ворох звуков, отделяя случайные от важных и простые от опасных. Она хотела -
и боялась спуститься  к  водопою;  целое  стадо  ее  товарок  не  так  давно
встретилось там с парой голодных серых схрулей  и  на  какое-то  время  вода
стала красной... Ненадолго. Течение уносит кровь, а жертвой пала всего одна,
старая и больная, отягощенная годами особь, и схрули пировали над ее  телом,
а затем схватились за добычу с барбаком, явившимся на пир без приглашения...
Звуки и отзвуки рассказали сарне, какой короткой и  жестокой  была  схватка,
как сытые схрули отступили наконец, но барбак не  удовлетворился  падалью  -
отогнав схрулей, ринулся по горячим следам уходящего стада сарн...
   Она хочет жить. И она будет жить долго; она бредет переходами Пещеры, где
за каждым камнем прячется смерть. А маленький зверь несет  свою  жизнь,  как
свечку, и все силы уходят на то,  чтобы  сохранить,  спрятать  от  ветра  ее
слабый и горячий огонек.
   Посреди широкого тоннеля, круто опускающегося вниз,  сарна  остановилась.
Совсем рядом было чужое дыхание, быстрое,  принадлежащее  мелкому  существу;
совсем рядом было царапанье коготков о  камень,  шелест  раздвигаемого  мха,
треск обрываемых лишайников...
   У  волглой  стенки  стоял  на  задних  лапах  тхоль.  Молодой  и  жадный;
желтоватая шкура его казалась в полумраке коричневой. Тхоль искал в зарослях
мха личинки скальных червей,  находил,  вылавливал  и  ел;  появление  сарны
заставило его на секунду отвлечься  от  занятия,  но  не  более.  Тхоль  был
голоден.
   Глядя на него, сарна тоже вспомнила о голоде; мох, в котором мелкий зверь
ловил своих личинок, вполне годился в пищу. Свежий мох утоляет  и  жажду,  а
ведь ей смертельно хочется пить...
   Она шагнула вперед, уже ощущая  на  языке  терпкий  вкус  зелени,  но  не
забывая напрягать круглые раковины-уши; среди отзвуков-нитей, среди  скрипа,
шелеста и дыхания,  издаваемых  тхолем,  сквозь  брачное  пение  далекого  и
безопасного барбака пробился вдруг едва уловимый, едва ощутимый...
   Ее высоким ногам подвластны были самые длинные, самые  головокружительные
прыжки. Уши и ноги - да разве зеленому схрулю, подростку-схрулю охотиться за
такой дичью?!
   А охотник-схруль и вправду  был  подростком.  Очень  молодым,  неопытным,
неумелым хищником и на сарну ему было плевать.  На  первый  раз  ему  вполне
хватало тхоля.
   Не подкрепленный ни опытом,  ни  навыками,  инстинкт  хищника  все  равно
оставался смертельным оружием. Куда более сильным, нежели неокрепшие зубы  и
маленькие когти; тхоль, чья  трапеза  оказалась  последней  радостью  жизни,
заверещал.
   Сарна  готова  была  сорваться  с  места  и  бежать  -  но  ее  инстинкт,
проверенный инстинкт жертвы сказал ей, что опасности нет. Нет, пока  она  не
понесется сломя голову, не побежит  коридорами,  где  только  звон  копыт  и
некогда выслушивать опасность; тогда, бегущая, она будет уязвима...
   Она осталась стоять.
   Последний  крик  тхоля  длился   недолго;   подросток-схруль,   размерами
сравнимый со своей мелкой жертвой, намертво сомкнул зубы на кричащем  горле.
Звук оборвался; теперь  сарна  слышала  потревоженную  Пещеру.  Ярусом  ниже
брачевались  похотливые  барбаки;  крик  умирающего  тхоля  не  помешал  им.
Далеко-далеко стадо сарн оставило щипать мох и подняло головы, желая понять,
откуда звучит чужая смерть; неподалеку другой тхоль,  равнодушный  к  судьбе
собрата, вот так же беззаботно вылавливал и ел личинки скальных червей...
   Сарна  слышала,  как  дышит  схруль.  Сбивчиво,   горячо;   кровь   тхоля
растекается почти беззвучно - слишком мало ее, крови, в тщедушном тельце...
   Она повернулась и двинулась  прочь.  Ее  уши  не  ослабляли  напряженного
ожидания - смерть миновала ее, забрав другую  жизнь,  и  перед  лицом  чужой
гибели сарна не испытывала ничего, кроме желания снова выжить.
   ...Выходные прошли совершенно по-весеннему, уютно и солнечно, город  цвел
всеми своими клумбами, садами и парками, и Павла совершенно  уверилась,  что
все странное и неприятное в ее жизни осталось далеко позади.
   Любой телефонный звонок заставлял ее сердце пропускать один удар  -  сама
себе не признаваясь, она ждала звонка  от  Тритана.  Не  рабочего  -  просто
приятельского звонка.
   Миновала суббота, Тритан не позвонил; Павла вздохнула и позволила Стефане
вытащить себя на воскресную прогулку в зоопарк.
   Все шло великолепно, пока Митика не  плюнул  в  верблюда  -  кто  бы  мог
подумать, что пятилетний малыш умеет так прицельно и мощно извергать  слюну.
Верблюд, по  счастью,  оказался  куда  умнее  и  воспитаннее,  а  потому  на
оскорбление ответил одним лишь удивленным взглядом... Воспитательные  усилия
Стефаны пропали втуне; через пятнадцать минут Митика, усаженный на крохотную
лошадку, дернул ее за ухо и тем сорвал катание. В любой  другой  день  Павла
разозлилась бы - но не сегодня; она пребывала в восхитительном равнодушии, и
потому все досадные неприятности виделись ей  именно  тем,  чем  и  были,  а
именно: дурацкими и незначительными мелочами.
   Город цвел. Город разливался  праздничными  толпами;  в  теплых  сумерках
Павла  вышла  прогуляться,  выбирая  любимые  безлюдные  переулки,  особенно
обаятельные в  свете  луны;  вдоволь  насладившись  одиночеством  и  запахом
сирени,  она,  по  обыкновению,  потеряла  кошелек  -  какому-то  случайному
прохожему пришлось бежать за ней целый квартал: "Девушка!  Эй,  девушка,  ну
что вы за растяпа!.."
   Павла рассеянно отблагодарила парня,  вручив  ему  одинокий  раскрывшийся
тюльпан.
   Миновало воскресенье - Тритан не позвонил; в понедельник весна  съежилась
и начался дождь. \ А вместе с дождем начались странности.
   Утром, уже у входной двери, Стефана содрала с  Павлы  ее  любимую  легкую
курточку и всучила теплую - желтую,  осеннюю  и  унылую.  У  Павлы  не  было
возможности  протестовать  -  любое  возражение  только  затягивало  заранее
проигранный спор. Стефана  собственнолично  проследила,  чтобы  проездной  и
монеты из карманов любимой курточки перекочевали в карманы  нелюбимой,  -  и
только потом выпустила Павлу, которая, конечно же, опоздала на работу.
   Раздолбеж не упрекнул ее ни взглядом.
   - Как? -  спросила  секретарша  Лора,  когда  Павла  с  рассеянным  видом
вернулась в приемную.
   -  С  руки  ест,  -  сообщила  Павла  и  вышла,  оставив   секретаршу   в
благоговейном недоумении.
   В   фильмотеке   уже   починили   испорченную    крысами    систему,    и
старушка-фильмотекарша переписала для Павлы заказанный  материал;  дождь  за
окном лил не переставая. Снимая с вешалки  желтую  осеннюю  курточку,  Павла
оценила предусмотрительность Стефаны.
   Руки ее привычно ушли в карманы; каблуки процокали  по  коридору  -  и  в
нерешительности остановились.
   Что-то было не так.
   Первая, самая естественная мысль была - что куртка чужая.  Очень  похожая
на Павлину - она взяла ее по ошибке, надо скорее поменять...
   Но ее  руки  уже  нащупали  в  карманах  кошелек  с  привычным  брелоком,
магнитную карточку для метро и смятый ворох ненужных бумажек.  Она  поднесла
их к глазам - точно, вот чек из  магазина,  вот  старая  записка  Лоры,  вот
бумажный кораблик Митики...
   Павла стояла посреди коридора и вид у нее был, наверное, глупый.
   Вторая, самая чудовищная мысль - что она, Павла, уменьшается. Некое  злое
колдовство причиной тому, что она стала стремительно расти обратно  и  скоро
сделается размером с младенца... Именно потому ее  старая,  чуть  тесноватая
куртка сделалась теперь огромной, размера на три больше, именно поэтому  она
висит на своей хозяйке, будто на огородном пугале.
   Павла вернулась к вешалке. Убедилась, что другой желтой куртки на крючьях
нет; вспомнила каверзы Митики  -  и  с  раздражением  отбросила  эту  мысль.
Пятилетний   мальчуган,   проникающий   в    здание    телевидения,    чтобы
мистифицировать рассеянную тетушку...
   Мимо протопали две знакомые девчонки из административного отдела:
   - Привет, Павла... Ты чего?
   - Ничего, - отозвалась она сухо. - Трамвая жду.
   Девчонки, наверное, обиделись.
   Добравшись до самого большого окна, она разложила куртку на  подоконнике.
На правом рукаве имелось  застиранное  пятно  -  давным-давно  Павла  влезла
локтем в пирожное. Вторая снизу кнопка чуть проржавела. Подкладка в карманах
была подшита коричневыми нитками; с каждой новой деталью, такой  знакомой  и
такой красноречивой, лицо Павлы делалось все глупее и глупее.
   Дождь за окном чуть угомонился; рядами стояли  яркие  машины  с  надписью
"Телевидение", и к одной из них шествовал оператор Сава, а за ним  ассистент
с осторожностью тащил зачехленную камеру.
   Павла осмотрела себя. Джинсы - вот они, больше не стали. Свитер...  туфли
в конце концов...
   Она проследовала в туалет и посмотрела  на  себя  в  зеркало.  На  всякий
случай попробовала дотянуться до выключателя; сознание, что она, по  крайней
мере, не уменьшается в  росте,  неожиданно  ее  успокоило.  Странная  куртка
вернулась на вешалку - в конце концов  до  фильмотеки  два  квартала,  Павла
доберется и так...
   И  она  погрузилась  в  повседневную  суету  с  несколько  преувеличенным
рвением, - если проблема неразрешима, то о ней лучше  забыть.  Телевизионная
жизнь  Павлы,  по  обыкновению,  переполнена  была  событиями  и   эмоциями,
маленькое происшествие с успехом было вытеснено из  мыслей  и  из  памяти  -
однако вечером Павле потребовалось немало мужества, чтобы подойти к вешалке.
   Чего она ждала от своей куртки? Что та всплеснет рукавами и  скажет:  "Ах
Павла, что же ты так долго?.."
   Куртка была на месте. Совершенно прежняя - обычного Павлиного размера.
   На другой  день,  рано  утром,  зазвонил  телефон;  рассеянная  Павла  не
поспешила к трубке.
   Поспешил Митика.
   Коммуникабельное дитя, чьи родители спешно заканчивали завтрак,  а  тетка
замешкалась в своей комнате, - это самое дитя подскочило к телефону,  и  уже
через мгновение Павла слышала степенный разговор:
   - Да! Здравствуйте! Нет! А, она женилась и переехала... Ну, вышла  замуж,
да... Пока-пока!
   Павла пулей вылетела из комнаты; трубка уже  лежала  на  рычаге,  Митика,
довольный, улыбался:
   - А я дядю надурил! Я сказал, что  ты  женилась  на  директоре  цирка,  и
теперь у вас в доме живет настоящий слон!..
   Не говоря ни слова, Павла вцепилась стервецу в ухо.
   На визг выскочили из кухни Стефана и Влай; разборка  случилась  короткая,
но громкая и красочная. Павла отправилась на работу  с  опухшими  глазами  и
подтекшей тушью; на автобусной  остановке  у  самого  здания  телецентра  ее
окликнули:
   - Девушка! Любезная девушка!
   Вздрогнув - хотя чего, собственно, вздрагивать - она обернулась.
   Парень был совершенно незнакомый - лет двадцати, обаятельный, с  иголочки
одетый, тщательно причесанный; в опущенной руке он держал большой футляр  от
трубы, и Павла механически подумала, что парень - студент консерватории.
   - Девушка, милая, вы не хотите приобрести змею? Павла не успела  моргнуть
глазом - парень открыл футляр и вытащил на свет  небольшую,  скверного  вида
змейку с треугольной головой, раздвоенным языком
   И цепенящим, липким взглядом мутных глаз. Павла невольно отшатнулась.
   -  Замечательная  змея,  -  сказал  парень  голосом  бывалого   торговца,
ежедневно реализующего по три десятка змей.  -  Главное,  очень  ядовитая...
Возьмите в руки. За голову, видите, вот так!..
   - Это гадюка? - спросила Павла, отступая. Парень от души возмутился:
   - Что вы! Гадюку  я  не  стал  бы...  Это  очень  редкая,  дорогая  змея,
украшение серпентария, одним укусом заваливает слона...
   - У меня нет денег, - сказала Павла, довольная, что нашла отговорку.
   - Я отдаю  за  бесценок,  -  парень  ясно,  мило,  совсем  по-мальчишески
улыбнулся. - Буквально очень дешево отдаю. Посмотрите, какая змея!..
   Змеиная  морда  оказалась  у  самого  Павлиного  лица.   И   морда   была
преотвратная; змея не просто умела завалить слона одним укусом - ей явно уже
приходилось это делать и хотелось сделать еще.
   - Мне не надо, - отступая, Павла уперлась  спиной  в  пластиковую  стенку
остановки. - Мне не надо змеи, я на работу опаздываю...
   Она попыталась обойти назойливого юношу - однако тот, улыбаясь, загородил
ей дорогу. Змеиное тело, черно-зеленое, с отвратительным блеском, свисало из
его кулака, как живой упругий пояс.
   - Девушка, милая... Вам  повезло,  вы  потом  будете  локти  кусать,  это
последняя змея из последней партии, это редкость, совсем задешево,  ну  вот,
возьмите, подержите в руках, вам ведь отдавать не захочется, только возьмите
в руки!..
   Подтверждая его слова, змея заизвивалась активнее и зашипела.
   "Почему я до сих пор тут стою?  -  подумала  Павла  беспомощно.  Дурацкий
какой-то розыгрыш... А может быть, купить? Митике в подарок?.."
   Возможно, кровожадная мысль отразилась у нее на лице - змееторговец снова
заулыбался:
   - У вас дома есть аквариум? Нет? Подойдет большая кастрюля  с  крышкой...
Берите-берите!..
   Змея опять разразилась леденящим  душу  шипом;  Павла  спрятала  руки  за
спину.
   "Почему она стоит и слушает эти бредни?! На работу... Раздолбеж..."
   - Молодой человек, эта змея продается?  Рядом  с  Павлой  невесть  откуда
взялась средних лет дама в широкополой шляпе; глаза  ее  горели,  будто  она
сама не могла поверить своему счастью:
   - Позвольте? Позвольте взглянуть?..
   Молодой человек охотно протянул ей змею - а Павлу уже оттеснял в  сторону
пожилой мужчина в очках, с седоватой докторской бородкой:
   - Это змея? Она продается?.. Разрешите?
   - Вот видите, - укоризненно сказал змееносец Павле. - А вы  не  хотели...
Решайте - ваше право первого покупателя, но если вы скажете "нет"...
   - Я готов доплатить, - быстро сказал бородатый.
   Дама уже бесстрашно вертела змею  в  руках.  "Да  она  же  игрушечная,  -
подумала Павла с облегчением.  -  Вот  парнишка,  настоящий  клоун,  она  же
механическая, как он меня купил..."
   И, рассмеявшись, ухватила гадину за упругий  хвост.  Прикосновение  живой
холодной чешуи разом вышибло у нее из головы все мысли.  И  разумные,  и  не
очень.
   Человек, утонувший в мягком кожаном кресле, нажал на "стоп". Обернулся  к
серому окошку дисплея, где бежали, пульсировали два изломанных графика  -  в
правой части черный, в левой - красный. Человек положил руку на клавиатуру -
графики совместились;
   Некоторое время он мрачно следил  за  их  танцем  -  завораживающим,  как
пламя. Как прибой.
   - Маловато данных, - разочарованно сказал лаборант за его плечом.
   - Хватит, - уронил человек в кресле. Перемотал  пленку,  снова  нажал  на
"пуск".
   "Замечательная змея. Главное,  очень  ядовитая...  Возьмите  в  руки.  За
голову, видите, вот так!.." - "Это гадюка?" - "Что  вы!  Гадюку  я  не  стал
бы... Это очень редкая, дорогая змея, украшение  серпентария,  одним  укусом
заваливает слона..." - "У меня нет денег..."
   Камера дернулась, растерянное лицо девушки скользнуло в сторону - и снова
вернулось в кадр. Наблюдатель видел его  в  мельчайших  деталях  -  движение
ресниц, движение зрачков, секундное сжатие пересохших губ.
   "Я отдаю за бесценок... Буквально очень дешево отдаю.  Посмотрите,  какая
змея!.." - "Мне не надо... Мне не надо змеи..."
   - Невыразительно работаешь, - вздохнул наблюдатель, останавливая  запись.
- Пресно.
   Он поднялся, рассеянно стянул с себя  белый  короткий  халат  -  под  ним
оказалась коричневая замшевая рубашка.
   Лаборант, молодой парень в щегольском костюме, оскорбился:
   - Берите профессиональных актеров... А данных мало,  потому  что  датчики
пора вживлять...
   - Поучи меня, - беззлобно отозвался человек в замше. Лаборант  подобрался
и чуть отступил; его собеседник прошел к телефону.
   - Алло... - на том конце провода его улыбки не видели, но все обаяние  ее
отразилось в голосе, низком, как рык. -  Добрый  день...  Позвольте  госпожу
Нимробец.
   Разговор занял минут  пять,  потом  лаборант  ушел,  а  человек  в  замше
остался. Сцепил пальцы, опустил на них тонкое смуглое лицо и устало  перевел
дыхание.
   ...За час до рассвета он вышел будто бы на охоту; он не умел и  не  любил
охотиться, но для отдаленных одиноких прогулок не было повода естественней и
лучше. Северные склоны ненавистных ему гор  покрыты  были  подобием  леса  -
жестким, колючим, скорее, коричневым, нежели зеленым; до условленного  места
- вершины с белым камнем - было три часа ходу.
   Он никого не встретил.
   На вершине он сел и огляделся -  лес  не  добирался  сюда,  белый  камень
казался одиноким  бельмом  на  лысой  голове  великана.  Бродяга  достал  из
охотничьей сумки манок-идентификатор - губку с едким, специфическим запахом.
   Еще два часа ушло на  ожидание.  Ненавистное  ему  солнце  подбиралось  к
зениту, когда из глубины белесого неба явилась серая,  кривоклювая  птица  с
оранжевой капсулой на правой ноге.
   Он накормил гонца собственным бутербродом. И только потом, закусив  губу,
вскрыл капсулу.
   Знак был один, знак сиротливо чернел посреди большого