Дафна Дю Морье.
    Монте верита


     Monte Verita
     Перевод с английского С. Соколовой и А. Соколова, 1993.
     OCR: Игорь Корнеев
     Примечание: В тексте использованы форматирующие операторы LaTeX'а:
     \textit{...} - курсив
     \footnote{...} - сноска

     Потом  мне сказали, что  там так ничего  и  не нашли.  Ни единого следа
живых или  мертвых. Обезумевшие  от гнева, а  я полагаю,  и от  страха,  они
ворвались, наконец, в те запретные стены, которые веками обходили стороной и
которых  страшились - теперь  за ними царило только молчание.  Опустошенные,
обозлившиеся,  напуганные,  пришедшие  в  ярость при  виде  пустых  келий  и
безмолвного двора, люди долины  прибегли  к  простому  средству,  служившему
крестьянам столетиями, - огню и разрушению.
     Наверное, это всегда было их единственным ответом на непонятное. Затем,
когда гнев угас,  они,  должно быть, осознали, что так ничего  и  не  смогли
уничтожить. Тлеющие  почерневшие стены обманули их и по-прежнему возвышались
в звездных морозных рассветах.
     Конечно,  туда   посылали  поисковые   группы.  Лучшие  скалолазы,   не
испугавшиеся каменистой вершины горы, обследовали гребень с севера на юг и с
востока на запад, но ничего не нашли.
     Так окончилась эта история. Больше узнать не удалось ничего. Два жителя
деревни  помогли  мне  перенести тело  Виктора  в  долину. Его  похоронили у
подножия  Монте Вериты, и  теперь мне  кажется, что я завидовал  ему,  мирно
уснувшему там. До самой смерти он сохранил мечту.
     Меня же  призвала моя прежняя жизнь. Как раз  тогда мир вспенила Вторая
мировая война. А  теперь, когда мне почти  уже  семьдесят, у меня совсем  не
осталось иллюзий. И все же я часто думаю о  Монте Верите и размышляю, какова
же разгадка этой истории.
     На этот  счет у  меня  целых  три теории,  но ни  одна, должно быть, не
верна.
     Первая  - самая фантастическая. В ней  я  допускаю, что Виктор все-таки
оказался  прав  в  своем  убеждении,  и  обитателям  Монте  Вериты   удалось
достигнуть странного состояния бессмертия,  наделившего их особой властью. И
когда час  настал, они исчезли на небе, подобно  пророкам прошлого.  Древние
греки  верили  в своих богов, евреи -  в Илию, христиане -  в  Создателя.  В
истории  религиозных  предрассудков  и  легковерия  постоянно   существовало
убеждение, что  для  избранных возможно достижение  особой  святости и силы,
преодолевающей смерть.  Особенно  вера  в это  была  сильна  на Востоке и  в
Африке.  Ведь  только  искушенному   глазу  европейца   кажется  невозможным
исчезновение реальных вещей и человека во плоти.
     Религиозные наставники расходятся в определении различий между добром и
злом.  Что для одних чудо, другие называют черной  магией. Истинных пророков
забрасывали камнями, но так же поступали и со знахарями. То, что в одни века
клеймили, как богохульство,  в  другие признавали священным  откровением,  а
вчерашние ереси становились назавтра законом.
     Я  совсем не  философ и никогда им не был. Но одно знаю еще  с тех пор,
когда увлекался  скалолазанием: в горах мы приближаемся к  тому  Сущему, что
управляет нашей судьбой. Все великие проповеди прошлого произносили с вершин
холмов,  куда поднимались  пророки. Святые и мессии соединялись с  отцами на
облаках. И в дни,  когда я испытываю  особенно торжественное состояние духа,
мне кажется, что магическая сила снизошла на Монте Вериту той ночью и укрыла
в безопасности души ее обитателей.
     Я видел полную луну,  сияющую над горой, а в полдень - солнце. Но не об
этом  мире я размышляю. Я вспоминаю ночь, луну над  скалой, слышу песнопения
из-за  запретных  стен, вижу расщелину, выгнутую подобно  чаше  между  двумя
пиками  горы. Я  слышу смех,  в памяти встает все  та же  картина, загорелые
руки, простертые к солнцу.
     Когда я вспоминаю все это, то начинаю верить в бессмертие.
     Но,  - и  это  потому,  что  годы  моего увлечения скалолазанием далеко
позади и  очарование  горами  постепенно  проходит, как  исчезает и  навык к
восхождениям в моем стареющем теле, - я припоминаю, что в тот последний день
на Монте Верите я глядел в глаза живого, дышащего  человека, дотрагивался до
теплой кожи руки.
     Даже  слова,  которые  я  слышал   тогда,  были  совсем  человеческими:
"Пожалуйста,  не заботься  о  нас. Мы  знаем,  что  нам делать". И последнее
трагическое восклицание: "Пусть Виктор сохранит мечту!"
     Отсюда и моя вторая  теория. Я вспоминаю сумерки, загорающиеся звезды и
понимаю, какое мужество жило в этой душе, душе женщины, принявшей решение за
всех.  И  пока  я  возвращался к Виктору, а  люди  из  долины  собирались  и
готовились к нападению,  маленькое племя верующих, последние искатели Истины
проникли в расщелину между вершинами и исчезли там навсегда.
     Моя третья  теория  приходит мне в голову,  когда я  одинок, когда меня
охватывает  совсем земное  расположение духа. Часто, отобедав с приятелями и
возвратившись в  свою  квартиру в  Нью-Йорке,  я гляжу из  окна на мерцающий
фантастический мир цвета и огней, в котором нет ни нежности, ни покоя. Тогда
мне вдруг страстно  хочется умиротворения и понимания. И я убеждаю себя, что
обитатели  Монте  Вериты  давно  готовились к уходу, а  когда настало  время
решать,  выбрали   не  бессмертие,   а   мир  людей.  Тайно,  украдкой,  они
незамеченными спустились в долину, смешались с остальными и разошлись каждый
своим путем. Наблюдая  из  окна суету города, я задаю себе вопрос, не там ли
они  - на улицах и  в подземке  -  не  отыщу  ли  я в мимолетных лицах  одно
знакомое, не обрету ли ответ.
     Во время  путешествий мне иногда  начинает  казаться,  что  есть что-то
необыкновенное в  промелькнувшем прохожем, в повороте головы, выражении глаз
-  приковывающее  и  странное. Мне хочется  заговорить, вовлечь незнакомца в
беседу, но мой инстинкт будто  предостерегает меня. Минутное промедление - и
человек  исчезает навсегда.  Такое случается в поезде, в толпе на оживленной
улице,  и  на  миг  я  сознаю,  что  столкнулся  с  чем-то  большим,  чем  с
обыкновенной человеческой красотой и изяществом. Тогда мне хочется протянуть
руку и быстро, но мягко спросить: "Вы были среди тех, кого  я видел на Монте
Верите?"  Но  время  уходит,  они  пропадают,  и  я  остаюсь   один  с  моей
неподтвержденной теорией.
     По  мере того, как  я  старею  -  мне  почти уже семьдесят - память моя
становится  короче,  и история Монте Вериты  представляется туманной  и  все
более  невероятной.  И  пока память  не изменила  мне  совершенно,  я ощущаю
потребность  все  записать. Быть  может, среди читателей  найдется  такой же
любитель гор, каким когда-то был я, и даст свое объяснение этим событиям.
     Одно  только  предостережение. В Европе много гор  и  множество  из них
могут  носить  название  Монте Верита. Такие вершины  есть  в Швейцарии,  во
Франции, в Испании, в  Италии, в Тироле. Я не хочу говорить, где расположена
моя.  Сегодня,  после  двух  мировых   войн,  ни  одна  вершина  не  кажется
недостижимой. Забраться можно на любую. И не так уж это опасно, если помнить
об осторожности. Моя Монте Верита никогда не  была отгорожена от мира особой
высотой, снегом  или ледником. Даже  поздней  осенью любой уверенный в  себе
человек с твердой походкой может достигнуть по  тропинке вершины. Не обычные
опасности гонят его вниз, а благоговение и страх.
     Я не сомневаюсь, что теперь моя Монте Верита нанесена на карты вместе с
остальными.  Быть может, рядом с вершиной уже  расположен лагерь  отдыха или
даже отель  на восточных склонах, а туристы поднимаются  к двойному  пику по
канатной дороге. И  все же я надеюсь, что  не  произошло полного осквернения
этого места, что в полнолуние гора по-прежнему взирает  на небо нетронутой и
неизменной; что зимой, когда  подъем на вершину становится невозможным из-за
снега и льда, сильного ветра и проносящихся облаков, скала Монте Вериты и ее
двойной  пик, обращенный  к  солнцу, глядят  на ослепший мир в молчании  и с
состраданием.
x x x
     Мальчиками  мы   росли  вместе,  Виктор  и  я.  Мы  вместе  учились   в
Мальборо\footnote{Мальборо - (Колледж)  - мужская привилегированная  частная
школа  в  г.  Мальборо (основана в  1843 г.)}  и  в  один  год  поступили  в
Кембридж\footnote{Кембриджский  университет   -   один   из   крупнейших   в
Великобритании, основан в начале XIII в.}. Тогда мы  были близкими друзьями,
и если не виделись так долго после окончания университета, то только потому,
что оказались  в  разных мирах: по  службе  мне  часто приходилось бывать за
рубежом, а Виктор  был занят управлением своего имения в  графстве  Шропшир.
Когда мы  вновь  встретились,  то возобновили наши дружеские отношения,  как
будто никогда не расставались.
     Работа  затягивала  меня,  так же,  как  и  его.  Но все же у  нас было
довольно свободного времени и средств,  чтобы предаваться любимому занятию -
скалолазанию.  Современные альпинисты с  их  экипировкой и научными методами
подготовки,   конечно  бы,   посчитали  наши   походы  любительскими.  Но  я
рассказываю  об  идиллических  временах  перед   Первой  мировой  войной  и,
вспоминая их, убеждаюсь,  что  они и были  такими. В  нас  не было ничего от
профессионалов.  Два  молодых   человека  цеплялись  руками   и   ногами  за
выступающие камни  в  Камберленде  и Уэльсе,  а потом, обретя какой-то опыт,
рискнули на восхождения в Южной Европе.
     Со  временем  мы  стали  менее  безрассудными, научились  предсказывать
погоду и  относиться к горам  с  уважением -  не как к противнику,  которого
хотели победить, а  как к союзнику, которого следовало переиграть.  Мы шли в
горы  не из жажды опасности,  а из стремления  добавить  новый  пик к списку
покоренных.  Нами двигало  чувство,  потому что  мы любили  вершину, которую
завоевывали.
     Настроение  горы  меняется  быстрее и разнообразнее,  чем  у  любой  из
женщин.  Она  доставляет  радость,   пугает,   дает  великий  покой.  Нельзя
объяснить, что  заставляет человека идти на вершины. В  древности  это, быть
может,  было  желание  достигнуть  звезд.  Сегодня любой, купивший  билет на
самолет, способен ощутить себя властелином неба. Но у него не будет скал под
ногами, он  не ощутит воздуха  на  лице,  не познает тишины,  которая бывает
только в горах.
     Когда  я был молод, лучшие дни  я провел в горах. И не  потому, что так
велика была потребность растратить энергию,  занять чем-то все свои помыслы.
Нас  пьянило ощущение, возникавшее  пред  ликом неба,  которое  мы  называли
горной  лихорадкой. Виктор  и  я.  Обычно Виктор приходил в себя  первым. Он
озирался вокруг,  тщательно и методично продумывал спуск, в то время, как  я
был все еще во власти мечты, затерянный  во  сне,  который не мог понять. Мы
испытали  свою  выносливость,  вершина  была наша, но всегда оставалось  еще
нечто  неуловимое, что я жаждал  покорить и что  ускользало  от меня. Что-то
подсказывало  мне,  что в этом виноват я сам. Это  были хорошие дни.  Лучшие
дни, какие я только знавал.
     Однажды летом,  вскоре  после моего возвращения  из деловой  поездки  в
Канаду, я получил  от Виктора ужасно взволнованное письмо.  Он обручился,  и
свадьба его была уже скоро. Она -  милейшая  девушка из всех, что он знал, и
Виктор просил меня стать его шафером. Я ответил ему,  как принято в подобных
случаях,  выражая восхищение  и  желая всяческого  счастья.  Сам  убежденный
холостяк, я  считал его очередным потерянным другом,  погрязшим  в  семейной
жизни.
     Невеста была родом  из  Уэльса и  жила по ту сторону  границы, как  раз
напротив поместья Виктора в Шропшире.
     "Можешь ли поверить, -  писал он  во втором письме, -  она  никогда  не
поднималась даже  на Сноудон\footnote{Гора Сноудон  находится  на территории
национального парка  "Сноудония" на севере Уэльса.}!  Придется  мне взять ее
образование в свои руки".
     Трудно сказать,  что мне понравилось  бы меньше, чем перспектива тянуть
за собой на какую-нибудь гору необученную девицу.
     В  третьем письме  Виктор объявлял о своем и ее  прибытии  в  Лондон, о
суматохе и приготовлениях к свадьбе. Я пригласил их обоих  к обеду. Не знаю,
что  я ожидал  увидеть.  Наверное,  невысокую  коренастую девушку с  темными
волосами и  симпатичными глазами.  И конечно уж,  не ту  красавицу, которая,
подойдя ко мне и протянув руку, сказала:
     - Я Анна.
     В те времена,  перед  Первой мировой войной,  девушки  не  пользовались
косметикой. Анна  не  красила  губы,  и ее золотые  волосы спадали  крупными
локонами. Помню, как я уставился на нее, разглядывая ее невероятную красоту,
и довольный Виктор рассмеялся и сказал:
     - Ну что я тебе говорил!
     Мы сели обедать  и вскоре все трое  почувствовали себя  непринужденно и
свободно болтали. В характере Анны  была некоторая сдержанность, придававшая
ей  очарование. Но  поскольку  она  знала,  что  я  лучший друг  Виктора,  я
почувствовал, что принят, что в придачу к ее жениху понравился и я.
     Конечно  же,  Виктор счастлив, сказал я  себе,  а все мои  сомнения  по
поводу их свадьбы при виде Анны рассеялись.
     Раз мы собрались с Виктором,  разговор неизбежно  обратился к  горам  и
скалолазанию, прежде чем обед дошел до половины.
     - Вы  собираетесь замуж за человека, который без ума от гор, - сказал я
Анне. - А, между тем, сами не поднялись ни разу даже на свой Сноудон.
     - Да, ни разу, - подтвердила она.
     Неуверенность  в ее  голосе удивила  меня. Она чуть нахмурилась, и тень
мелькнула в ее удивительных глазах.
     - Почему? - спросил я.  -  Это  уж почти преступление -  быть родом  из
Уэльса и ничего не знать о своей самой высокой горе.
     - Анна  боится, - вмешался Виктор.  - Каждый раз, когда  я предлагаю ей
сходить в горы, она находит отговорку.
     Девушка быстро повернулась к нему.
     - Нет, все не так, Виктор. Ты не понимаешь. Я не боюсь лазить.
     - Тогда в чем же дело? - спросил он и сжал ее руку.
     Я  видел, насколько  он  ей  предан, понимал,  какое счастье их, должно
быть,  ожидало.  Анна  изучающе взглянула  на  меня, и  вдруг я инстинктивно
понял, что она скажет в следующую секунду.
     -  Горы требуют  слишком многого. Приходится отдавать  им  все. И таким
людям, как я, разумнее держаться от них подальше.
     Я понял, что  она имела в виду. По крайней мере, мне так показалось. Но
поскольку  я видел,  как  они любили  друг друга, то  подумал,  что было  бы
хорошо,  если бы у них появилось общее увлечение.  А для этого ей нужно было
лишь преодолеть свой страх.
     -  Просто чудесно, - воскликнул я. - Ведь у  вас самый верный подход  к
скалолазанию. Разумеется, этому занятию  приходится отдавать всего себя,  но
вдвоем вы все преодолеете. А Виктор не позволит замахнуться на то,  что  вам
не под силу. Он осторожнее, чем я.
     Анна улыбнулась и освободила руку.
     - Какие вы оба  упрямые, - сказала  она. -  Просто не хотите понять.  Я
родилась в горах и знаю, что говорю.
     В это время к столу подошел наш общий знакомый, его представили Анне, и
разговор о горах больше не возобновлялся.
     Недель через  шесть они поженились,  и не было  невесты прелестнее, чем
Анна. Виктор  был  бледен  и нервничал, и  я подумал, какая  ответственность
ложилась на его плечи: он должен был сделать эту девушку счастливой.
     Я часто  видел ее  в те шесть  недель,  пока они были обручены. И, хотя
Виктор и не подозревал об этом, влюбился в нее так же сильно, как и он. Меня
притягивало  в  ней  не  природное  обаяние  и  даже  не  ее  красота, а  их
соединение,  ее  какое-то  внутреннее сияние.  Размышляя  об их  будущем,  я
опасался  только, что  Виктор может оказаться для  нее уж слишком  шумливым,
слишком беспечным  и  веселым - он был человеком открытой души и  простым по
характеру -  и тогда она  скорее всего замкнется в себе.  Они были  красивой
парой.  И  наблюдая,   как  молодожены  уезжают  с  приема,  который  давала
престарелая  тетка Анны,  поскольку  у нее не  было  родителей, я предавался
сентиментальным мечтам о том, как  буду гостить у них в Шропшире и как стану
крестным их первенца.
     Вскоре после их свадьбы  дела  потребовали  моего отъезда.  И только  в
декабре я получил весточку от Виктора, который  приглашал меня на рождество.
Я с радостью принял приглашение.
     К тому времени они  были женаты около восьми  месяцев. Виктор  выглядел
здоровым и счастливым, а  Анна  казалась красивее, чем  прежде. Я почти не в
силах был отвести от нее глаз. Они радушно приняли меня, и я настроился, что
проведу безмятежную неделю в прекрасном  старом доме Виктора, который хорошо
знал еще по прежним приездам. Определенно, их брак оказался удачным, как я и
предвидел. А если до  сих пор еще не предполагалось появление наследника, то
впереди для этого было достаточно времени.
     Мы  гуляли по поместью, охотились,  по  вечерам  читали  и представляли
собой согласное трио.
     Я заметил, что Виктор приспособился к сдержанной натуре Анны, хотя этим
словом вряд ли можно  определить  то  спокойствие, которое было  поистине ее
даром. Покой, - пожалуй, более точное слово, - поднимался из глубины ее души
и создавал особую атмосферу во всем доме. В нем и раньше всегда было приятно
останавливаться  -  в  его беспорядочно  разбросанных  комнатах  с  высокими
потолками и окнами со средником. Но теперь ощущение покоя как бы сгустилось,
сделалось глубже. Каждая комната, казалось, была наполнена каким-то странным
задумчивым  молчанием,  которое,   на  мой  взгляд,  было  притягательнее  и
значительнее тишины, царившей здесь в прежние годы.
     Странно, но возвращаясь в памяти к той рождественской неделе, я не могу
припомнить обычных праздничных торжеств. Я  не помню,  что  мы ели и  пили и
даже  заходили ли мы в церковь, хотя,  конечно, должны были  это делать, ибо
этого  требовало  положение  Виктора,  местного  помещика.  Я  помню  только
непередаваемое чувство покоя по вечерам, когда ставни уже были закрыты и  мы
сидели  в большом холле перед  камином. Должно  быть,  моя  деловая  поездка
утомила меня больше,  чем я думал,  потому  что  в  доме Виктора  и  Анны  я
почувствовал,  что  не  осталось  во  мне  иных   желаний,  я  хотел  только
расслабиться, отдаться благословенной исцеляющей тишине.
     Еще одну перемену в доме я заметил лишь спустя несколько дней - он стал
гораздо  свободнее. Многочисленный  хлам, коллекция  мебели,  доставшаяся от
предков, куда- то пропали. В комнатах осталось совсем немного предметов, а в
огромном  холле, где  мы сидели, стоял лишь длинный узкий  обеденный  стол и
стулья у очага.  Я  оценил перемену,  но странно, что произвела  ее женщина.
Обычно новобрачная покупает занавески и ковры, чтобы создать женственный уют
в доме холостяка. Я решил заметить это Виктору.
     - О, да, - ответил тот, рассеянно глядя куда-то, - от  многого  барахла
мы избавились. Идея Анны. Ты знаешь, она не придает никакого значения вещам.
Но мы ничего не продавали. Все это мы просто отдали.
     Комната,  которую  предоставили  мне,  была той  самой,  где  я  обычно
останавливался в прошлом. Обставлена она была  все так же, и у меня были все
прежние удобства - кувшины с горячей водой, ранний чай с печеньем в постели,
полная сигаретница. Во всем чувствовалась рука заботливой хозяйки.
     Но однажды, проходя по коридору к верхней площадке лестницы, я заметил,
что обычно закрытая дверь в  комнату  Анны  отворена. Я знал, что раньше там
была  комната  матери  Виктора  с  изящной  кроватью  с  пологом  и  тяжелой
громоздкой  мебелью в  стиле  всего  дома.  Когда  я  поравнялся  с  дверью,
любопытство заставило  меня бросить взгляд через плечо - комната была пуста.
Не  было  мебели, на  окнах  не было штор,  на полу -  ковра.  Только  голые
деревянные панели, стол с  одним  стулом, длинная высокая  кровать, покрытая
лишь одеялом. Окна были широко распахнуты  навстречу наплывающим с